Давным-давно в одном хуторе одной весьма черноземной области жил себе дяденька. Времена тогда были незамысловатые, слово "экология" никому еще даже не снилось в психоделических снах, война лет двадцать, как кончилась, и даже уже появились паспорта. Поскольку дяденька этот в дяденьковый возраст только-только вошел, то здоровья у него было немеряно, жизнелюбия и того больше, а из пороков только чересчур живое воображение.
Как-то раз теплой летней ночью шел этот дяденька домой из гостей. А дом его, если из гостей смотреть, был на другом краю хутора, и мало того - вовсе даже на другой стороне улицы. Надо сказать, что по причине некоторой пересеченности местности хутор тот располагался по обеим сторонам неглубокого лога. И, ясное дело, чтобы попасть на другую сторону, нужно в этот лог спуститься, перебраться через ручей, ну и подняться потом, а как же иначе.
Вот идет наш дяденька посреди этой теплой ночи, на душе у него радостно, в голове Бог знает что, но тоже приятно, вокруг всякие сверчки, и полная благодать, а к небу луна приделана. Не сильно большая, зато по причине ясной погоды довольно светлая.
Дяденька спустился в лог, напился воды из колодца, что в кустах прятался, и совсем было приготовился дальше идти, как вдруг с ним сделалось... сделалось с ним, вобщем. В здравом уме и не очень трезвой памяти он увидел, как вдоль края лога плывет безвучно белое и странное. Сначала он удивился, и открыл было рот, чтобы со всей строгостью спросить, какого лешего это странное тут шатается, но тут странное вдруг резко сделалось маленьким и низким, и замерло на месте. Главный герой тоже замер, покрылся килограммовыми пупырышками, и внутренним голосом сказал сам себе длинное непечатное заклинание.
Заклинание подействовало, но не так, как ожидалось - странное снова сделалось большим, и продолжило свой путь, отрезая дяденьку от дома. Через несколько метров оно вновь съёжилось, и замерло, но потом потом опять подросло, удаляясь, и перед тем, как окончательно скрыться из глаз, повторило такую штуку еще раза три. Дяденька наш, преждевременно седея, и обливаясь потом, моментально вспомнил программу семилетней школы по литературе, и благословенной памяти великого украинского писателя Гоголя, как известно, большого поклонника лунных ночей. Освежая таким образом в мозгу наследие классика, и отчаянно страдая животом на почве сильных чувств, он по прошествии нескольких, весьма затянувшихся мгновений, увидел, как странное возвращается. Белое нечто решительно двигалось по проторенному пути, на этот раз без остановок и трансформаций, и, немного не добравшись до сбегающей вниз тропы, ведущей к отчаянно дающему зароки воздержания герою, беззвучно свернуло в тень ближайшей хаты. Через несколько секунд в лунном безмолвии раздался стук двери и звонкий удар металла о дерево.
Наш герой, на которого с этим бряком снизошло просветление, истерично-радостно заржал в голос, зачерпнул из колодца воды, вылил себе на пылающий мозг, и веселыми ногами взбежал на пологий откос. Демоническая ночь снова превратилась в обычную, Гоголь в очередной раз повернулся в своей тесной обители, и сверчки залились в полную силу.
***
Денис Игнатыч, колхозный ветеринар, за ужином переусердствовал с квасом. Квас был на редкость хорош, и усталый зверодоктор, только к ночи добравшийся до дома с жарких дальних выгонов, с удовольствием себя порадовал. После чего, выпустив смирную пожилую кобылу в ночное, с чувством исполненного долга улегся почивать. Ближе к полуночи квас непреклонно о себе напомнил, и потребовал прогулки. Не особенно просыпаясь, Денис Игнатыч пошарил вокруг кровати, но штанов не нашел, и, резонно рассудив, что никто его среди ночи не увидит, в одной исподней рубахе прошлепал по земляному полу к дверям.
Ночной омут серебристого воздуха принял его в свои объятия, и после душной хаты показался чересчур бодрящим. Ветеринар облегчил душу за углом сарая, и вспомнил про лошадь. Лошади в поле зрения не случилось.
Одернув рубаху пониже, Игнатыч вышел на дорогу, и поглядел вдоль "улицы". Мягкий призрачный свет лежал обманчивыми полосами меж деревьев и кустов, растворяя предметы, и скрадывая очертания. Ветеринар задумчиво почесал грудь, вглядываясь в сумрак, прошел несколько шагов к скату оврага, и присел к земле. На фоне неба обозначились купы раскидистой сирени, и щетка дикого малинника в прогале домов. Лошадь по-прежнему отсутствовала. Денис Игнатыч поднялся, отошел подальше в сторону пруда, снова присел, и снова вперил взор во тьму. Проклятая кобыла как сквозь землю провалилась. Повторяя свои эволюции, он добрался почти до дамбы, когда кривой корягой замаячил в небе бесформенный силуэт.
Кобыла мирно дремала в ночи, развесив в стороны уши, провалившись в лопатках, и потешно скособочив круп. Заслышав шелест травы, она фыркнула, снова стала из чуда-юда обычной лошадью, и, подкидывая спутанные ноги, двинулась к хозяину, где неторопливо принялась обшаривать рубаху в поисках карманов. Ничего не нашла, обиженно всхрапнула, и отвернулась. Ветеринар похлопал кобылу по морде, и, успокоенный, направился домой. Обтерев ноги о траву у крыльца и уже брякнув за собой рассохшейся дверью, он смутно услышал молодецкий гогот из лога.
"Холера их не берет" - осудил он молодое поколение, пихнул в бок жену, чтобы подвинулась, и провалился в сон.
Толстенький месяц зацепился за облако, и на хутор наползла полная тьма, накрывая хаты, сирень, ручей, и дремлющую на взгорке кобылу с развесившимися ушами, превратившуюся снова в корявое чудо-юдо.