Летом в Рухе снег лежал только на дальних вершинах.
На них он образовался ещё при царе-Горохе. То есть, при пророке Магомете.
В первых числах октября 1984-го снег начал появляться по ночам на ближних к Рухе вершинах: на Санги-Даулатхан, на горе Фурубаль, на высоте 3070.
Ночью снег появлялся, к полудню таял, почти сходил на нет. Потом перестал таять, закрепился на макушках гор. Потом принялся расширять свои владения. С каждым новым днём он продвигался вниз, ближе к руслу реки Панджшер. Всё ближе и ближе.
Однажды, в декабре, снег дошел до бурлящих, перекатывающихся по камням потокам реки Панджшер, коснулся их и остался лежать, как будто он не замечает наступления дня. Как будто пришло его время.
В этот день Рязанов построил вверенное ему подразделение на обыкновенный, привычный для всех, строевой смотр перед выходом на боевую задачу. Седьмая Рота ночью уйдёт в Мариштан. На засаду. Получается, что не только моих дружбанов раздражала душманская тропа, проложенная из глубины гор в Мариштан. Получается, что командованию она тоже не понравилась. А вдруг это с нашей подачи командование решило «натянуть душманов на кракалыгу»? Давайте будем думать, что это так. Будем думать, что это наша солдатская инициатива дошла снизу-вверх до командования и вотчичас-вотчичас переломит весь ход войны. Очень приятно думать о себе приятные вещи.
Строевой смотр провели на отвратительном снегу. Из-за того, что было холодно и мерзко, всё провели быстро и слаженно. Никто не тупил, никто не дурил. Все хорошо обучены, грамотно укомплектованы. Прошло минут сорок, снаряжение проверено, боевая задача поставлена.
Боевую задачу нам поставили так: с наступлением темноты выдвинуться из расположения полка через КТП-1, скрытно пересечь по канатному мосту реку Панджшер. Достичь русла реки Хисарак, впадающей в Панджшер. По реке Хисарак скрытно пройти под Тринадцатым постом. Войти в кишлак Мариштан. Выбрать добротный, высокий дувал, который можно использовать как выгодную огневую позицию. Закрепиться в дувале. В течении трёх суток находиться в дувале. Не демаскировать себя. Захватить в плен всех душмнов, которые в тёмное время суток попытаются проникнуть в Мариштан.
Очень хорошая боевая задача. Трое суток надо сидеть на попе под крышей в укрытом от ветра месте. Трое суток в покое, без армейской мозгоклюйки, почти в тепле, при харчах. Не надо надрываться, не надо лезть на какой-нибудь ледник. Не надо гулять по минам и скользким от снега скалам. Не надо подыхать от холода ночью в сугробе. Идти до Мариштана не далеко. Можно взять с собой какого-нибудь барахла, можно устроить в дувале вполне сносную ночевку. Как в плацкартном вагоне. Это хорошая задача.
О том, что в Мариштан могут прийти душманы, о том, что может начаться стрельба и швыряние гранатами, об этом как-то не думалось. В Руху каждый день могут прийти душманы. В Рухе каждый день может начаться стрельба. Мне не понятно, почему душманы до сих пор этого не сделали. Не понятно, почему они не пришли ночью в Руху. Скорее всего, душманы бояться. Думают, что у нас в Рухе построена Линия Мажино. А на самом деле у нас в Рухе нет никакой Линии Мжино. У нас есть раздолбайство и разгильдяйство. Если бы я перешел на сторону душманов, то запросто ночью преодолел бы все посты охранения. Залез бы в любое подразделение и резал бы спящим бойцам яйца. Для этого почти ничего не надо. Надо немного терпения и ножик. Терпение понадобиться для того, чтобы понаблюдать с гор в бинокль. Чтобы разглядеть где стоят посты, чтобы понять разгильдяйсво выставленных там часовых. Ножик понадобится для того… все без меня знают для чего понадобится ножик. Не буду эту фигню рассказывать.
Расскажу о том, о чем я думал, когда мы вечером взяли оружие, вещмешки, бронежилеты с касками и выдвинулись из расположения роты. Я шел в составе ротной колонны и думал, что если бы я знал, где находится расположение душманов, то я залез бы туда ночью. Душманы знают, что мы находимся в Рухе. Если бы я знал, где находятся душманы, то я забрался бы с ножиком к ним в расположение. Напал бы на душманов. Резал бы им глотки и яйца. А они метались бы в темноте от страха и трепетали бы от ужаса. Потом, наверное, они очухались бы. Меня захерачили бы. Блин. Хорошо, что я не знаю где расположено место дислокации душманов.
Пока в голове крутилась эта хрень, рота уже прошла Руху. Вышла за КТП-1. Размеренно прошагала по скрипучему подвесному мостику, пересекла реку Панджшер.
По ущелью дул ветер, гнал низкие облака. Неполная Луна, то светила, то скрывалась за облаками. Из-за этого густая плотная темнота, то наваливалась на нас, то отступала. Идти было очень неудобно. Когда темно, тогда хочется споткнуться, упасть и убиться об камни. Когда становится что-то видно, тогда опять же, хочется упасть на камни и вжаться в них. Когда светит Луна, тогда сжимается от страха очко. Если нам видно, то и душманам видно. А ещё нашим постам охранения видно. Это очень плохо, когда тебя кто-то видит на войне. Пофиг кто, хоть наши, хоть не наши. Особенно нехорошо, если тебя видят в тот момент, когда ты собираешься засесть в засаду.
Через полчаса марша мы влезли в россыпь валунов. Между валунов, под нашими ногами, прыгала вода речки Хисарак. Ледники зимой почти не тают, воды в речке мало. По щиколотку - не выше. Большие округлые камни, которыми усыпано дно реки, стали похожи на головы солдат в ледяных касках. Льдинки обрамляли собой валуны, так, как будто это в самом деле ледяные каски. Они одеты на каждый округлый валун. Вода толчками переливалась через камни, замерзала на камнях. Превращалась в тонкую корку, похожую на оконное стекло. Под эту корку плескало потоком воды, приподнимало её. Корка весело звякала по камню. Всё вокруг нас булькало, журчало и перекликалось ледяными колокольчиками «касок». Удивительная какофония звуков!
Фотография Александра Ашихмина. Он с бойцами 1-го батальона стоит на булыжниках речки Хисарак. За спинами бойцов красуется гора Фурубаль.
Наша рота шла ночью по руслу речки Хисарак, по ледяным каскам. Мину в такую фигню не поставишь. Это очень хорошо. Однако, именно из-за того, что это очень хорошо, то для нас это очень плохо. То, что мешает духам ставить мины, оно мешает нам нормально передвигаться. Скользко. Очень скользко. Валуны все разнокалиберные, это тебе не ровный асфальт. В темноте ты ставишь ногу, она соскальзывает, проваливается между валунами. А на тебя нагружен такой вес, как будто бы ты несёшь на плечах шифоньер. Вещмешок с боеприпасами и жратвой, оружие, тёплые шмотки, бронежилеты с касками. Если твоя нога соскользнёт с обледенелого камня, то этот весь «шифоньер» поможет впечатать твою ногу поглубже. В лучшем случае ты получишь вывих. В худшем случае среди обледенелых камней тебя поджидают растяжение и перелом. Если поскользнёшься, сломаешь ногу, что тогда будешь делать? На карачках ползти в Руху по обледенелым камням? Пацаны будут тащить тебя в плащ-палатке? Со своими вещмешками, с твоим вещмешком и ещё с тобой в плащ-палатке? Нереальная по своей грусти перспектива.
С Тринадцатого поста нас не заметили. Пост расположен на горной гряде, нависающей над Мариштаном и над руслом реки. Мы топаем по руслу, с поста не запускают осветительных ракет, в нашу сторону не стреляют. Это наводит на мысль о том, что мы двигаемся победоносно и недогоняемо. То есть скрытно и незаметно. Для наших незаметно, для духов незаметно. Мы идём, а нас никто не видит, никто не догоняет, что мы там идём. Это обозначает, что мы молодцы.
Сразу же после слова «молодцы» раздался металлический звон, всплески воды, глухой удар чьей-то впалой грудью о камень и выдавленный этим ударом, сдавленный звук «Бля!». Все присели на полусогнутых, выставили в разные стороны стволы. Принялись судорожно глазами выцарапывать из темноты врага, который напал и которого надо срочно продырявить очередью.
- Кто шумит? – Рязанов едва слышным, но очень злым голосом вывел роту из состояния готовности пулять во всё живое. То есть во всё, что шевелится.
- Рядовой Буруля. – Вовка дрыгался, плюхал водой. Он пытался подняться из лежачего положения. В одной руке он приподнимал над собой снайперку. Другой рукой пытался опереться на покрытый мокрым льдом камень. Эта рука соскакивала с камня в воду и смачно булькала.
- Скользко, тарищ старший лейтенант. И не видно нихрена.
С Тринадцатого поста, шипя и сверкая, в небо полетела осветительная ракета.
- Всем замереть. Кто где стоит. Присели и притворились булыжниками! – Тем же сдавленным голосом скомандовал Рязанов.
С поста в небо полетела ещё одна ракета. Одиночным выстрелил ДШК. Трассер от ДШК полетел очень сильно не в нашу сторону. Он полетел хрен знает куда, а не в нас. Это разрядило нависшую обстановку.
- Всем сохранять тишину. Они нас не видят.
С поста уныло постреляли в сторону ущелья Хисарак, пустили пару ракет и успокоились. Рязанов дал команду продолжить движение.
Рота снова двинулась по обледенелым валунам в сторону ближних домов Мариштана. Эти дома на фоне тёмного склона горы выглядели как чёрная дыра невероятных размеров. Мы медленно шагали в эту дыру своей пешей колонной.
Из русла речки мы вышли на правый берег. Под ногами почувствовалась более устойчивая поверхность. Физически идти стало легче, а морально очень даже не легче. Мариштан заминирован весь: заминированы поля, заминированы сады, заминированы тропы, заминированы пороги домов. Можно попытаться об этом не думать, но это плохой способ спрятаться от опасности. Лучше думать. Прежде чем поставить ногу на порог. Или прежде чем решишь сойти с протоптанной тропы.
Рота вошла в Мариштан. Темнотища вокруг – хоть пальцем в глаз тычь. Вытягиваешь вперёд руку, растопыриваешь пальцы. Их не видно. Нихрена не видно. Куда идём не видно, куда ставим ногу не видно. Кто там впереди щупает или не щупает тропу – всё не видно. Какое тут нафиг движение след в след. Не долбануться бы башкой в стену дувала. Вокруг слышно только тяжелые шаги нагруженных солдат и их тяжелое дыхание. По этим звукам ориентируемся и куда-то шагаем. Хер поймёшь куда.
Дошли до большого трёхэтажного дувала. О том, что он трёхэтажный, сделали вывод из-за команды Рязанова: - «Трёхэтажный дувал, второй взвод вперёд. Занять, разведать, закрепиться. Обеспечить вхождение остальной роты».
Раз командир сказал, что бурундук птичка, значит птичка. Значит этот дувал назначен быть трёхэтажным. По большому счёту мне похрен скольки он этажный, но всё же интересно откуда Рязанов знает именно эту цифру. С этими мыслями я вошел в черный проём двери и попал в полный, свершенный мрак. Всё, что я видел в Мариштане, это, оказывается, был ещё нихрена не мрак. Это был Проспект Имени Горького. Или имени Шота Руставели. Светлый и прозрачный. А вот это, вот этот мрак, это густая, кажется ощутимая на ощупь плотная темнота. Это такая темень, которая должна быть в самой глубокой жопе самого чёрного негра. Нет, не так. В самой глубокой жопе, четырёх, нахрен самых чёрных, падла, негров!
В темноте я дотронулся рукой до шершавой холодной стенки глинобитного дувала. Так, стенка тут. Вот она. Вещмешок на мне тяжелый. Он давит на плечи. Я решил немного разгрузить плечи и спину. Решил спиной придавить вещмешок к стене. Пока пацаны в кромешной тьме шарят руками, пока ищут вход на лестницу. Есть время. Я в это время привалюсь к стене.
Мир почему-то начал переворачиваться. То, где только что был низ, почему-то стало боком. Потом стало верхом. Мой вестибулярный аппарат подсказывал что весь мир куда-то перемещается в этой темноте. Причем, скорость перемещения стремительно нарастает. Надо было срочно решать, что с этим делать. А ещё надо было решить куда это всё перемещается и что теперь станет.
Раздался лязг пулемёта. Полетели искры из глаз. Из моих. Я ощутил вкус металла во рту. По спине меня ударил мой вещмешок. Значит, я упал на спину. В долю секунды в голове пронеслось бесконечное множество картинок. Нет, не детство. Перед глазами пронеслись картинки с вариантами того, что могло со мной произойти. Варианты того, что со мной случилось. Среди этих картинок был душман с ломом. Душман, очевидно, с размаху перемкнул меня ломом по каске. Потом в голове мелькнула мысль про сработавшее взрывное устройство. Потом про бронебойный снаряд, попавший мне в башку. Все эти картинки не подходили к случившемуся. Дшман с ломом не мог попасть мне в башку в такой темноте. Фугас не мог взорваться без взрыва. Бронебойный снаряд не мог прилететь через стены. Что же произошло?
Я лежал на спине и тихо охреневал. Руками лап-лап по сторонам – вокруг сухая и мягкая солома. Я целый, ничего нигде не болит. Что за хрень? От чего я упал?
Оказывается, я вещмешком в темноте опёрся не на стену, а на дырку дверного проёма. Повалился в ослятник. На спину. Впереди, в той стороне, куда торчали мои ноги, в непроглядной тьме, начали щёлкать снимаемые с предохранителя автоматы. Пацанам страшно. Сейчас откроют огонь на звук. А там я. Срочно надо что-то сделать.
- Пасани, нэ стрилай! Свая твалет пашоль! – закричал я из темноты. Этой фразой на Зубе Дракона пацаны из Узбекистана сообщали о том, что собираются отойти с поста в туалет. Мы на Зубе беззлобно поддразнивали друг-друга насчет акцента. В результате фраза прижилась, её знают и используют все пацаны в нашей роте. А душманы не знают этой фразы. Если я выкрикну эту фразу, то наши пацаны догадаются, что это кто-то из своих шумит в темноте. Пацаны заржут, в меня не выстрелят. Я выкрикнул то, что точно спасёт мою жизнь.
- Ты чё там делаешь? Я в тебя, ты понял, чуть очередь из автомата не пустил. –Зашипел в темноте Андреев.
- Я в ослятник свалился. Не видно нихрена. Стенка в темноте кончилась. Я упал. Уже думал, что духи на меня напали.
– В другой раз предупреждать надо. Ты понял. Давай руку, где ты там.
Пока Женька в темноте помогал мне подняться и выбраться из ослятника, пацаны нащупали в углу помещения лестницу. Они поднялись на второй этаж, подали сигнал Рязанову, что можно заходить в дувал.
Рота, выстроилась гуськом, подошла к двери. Колонна медленно втягивалась внутрь дома. Через окно на втором этаже было слышно, как пацаны шаркают внизу ногами, медленно по одному заходят в темноту двери, звякают оружием и шарят в поисках лестницы. Я выставил вперёд руки, пошел на силуэт оконного проёма. Я решил установить в окно свой РПК и прикрывать проникновение роты в дом. Я почти дошел до проёма. Осталось пол шага, я уже видел внизу хвост ротной колонны. В серой мгле видел двигавшихся плотной колонной пацанов. Я видел их каски. Тут в грудь меня то-то толкнуло. Затем послышался скрежет стали, царапающей глинобитную стену. Затем послышался лёгкий свист. Сразу после свиста раздался неимоверный лязг металла об другой металл.
- Хрясь!
- Дзынь!
- Ёж твою мать!
- Чё за херня! – Рязанов снова зашипел сдавленным злым голосом. – Кто гремит? Поубиваю нахер!
- Мне на башку пулемёт ПК сверху свалился! Хорошо, что я в каске!
- Мне тоже, тарищ старший лейтенант, по башке пулемётом гробнуло! Тяжелый, сука, с ног сбил.
После толчка в грудь я замер с оттопыренной назад жопой и растопыренными вперёд руками. Стоял, медленно открывал-закрывал рот. Думал. Получается, что кто-то уже поставил в окно пулемёт до меня. А я в темноте наткнулся на его приклад своим пузом. И выпихнул чужой пулемёт в окно. Приклад прошел между моими растопыренными руками, поэтому я его не нащупал. Теперь он вместе с пулемётом лежит внизу. На бошках моих боевых товарищей. Сказать им что это сделал я? Или пусть думают, что оно само? Меня видел кто-нибудь как я это сделал? Я стоял, в темноте с открытам ртом и хлопал глазами. Хорошо, что очень темно. Никто не догадается что это я. А с другой стороны, если бы не было темно, то я заметил бы приклад. «Бля, дебил, чего стоишь? Сваливай отсюда, пока тебя не застукали!» – Сказал я сам себе и убрал с прохода выставленную жопу.
Рота втянулась в дувал. Рязанов распределил взводы по этажам, распределил посты, указал сектора наблюдения. Наблюдать в такой темнотище было равносильно тому, что жопой нюхать ромашки. Эффект будет одинаковый.
После падения в речку Бурули душманы, может быть, ни о чем не догадались. После того как из окна чуть-чуть выпал установленный на треногу пулемёт, после грохота, который он наделал, душманы за двумя хребтами должны были услышать, что в Мариштане что-то происходит. Скорее всего они догадались что это не Санта Клаус. Теперь нам не надо рассчитывать на то, что ненавязчивая пара-тройка духов припрётся в зону нашего наблюдения и принесёт нам важную штабную карту. Даже если душманы расчувствуются под действием чарза. После нашего скрытного проникновения под звуки падающего пулемёта духи либо вообще сюда не придут, либо придут невменяемой толпой. Чтобы вломить нам звездюлей с заведомым для них успехом. Мне почему-то захотелось чтобы они выбрали первый вариант. Чтобы вообще не пришли.
В общем, засада обещала быть спокойной.
Ночью наблюдение вели через окна при помощи ночных биноклей и прицелов НСПУ. Были назначены дежурные группы и отдыхающая смена. С наступлением светлого времени суток было приказано в окнах не маячить, соблюдать звукомаскировку. Всем, кто не занят наблюдением, приказано отдыхать лёжа, то есть спать. Счастью солдата не было предела. Жратвы, как всегда, взяли с собой на трое суток, и засада запланирована на трое суток. Значит жрачку можно не экономить. Воды – хоть залейся. Карячиться по горам не надо. Спишь в укрытом от ветра углу, на сухом полу под крышей. С собой бронежилет, а это очень замечательное дополнительное утепление к ватным штанам и бушлату. Я обожаю такие боевые задачи. Я согласен весь остаток службы провести на такой боевой задаче.
За ночь я хорошо выспался. С первыми лучами солнца я не проснулся. Со вторыми тоже. И с третьими точно так же, как со вторыми. У незастеклённого, давно выбитого окна кто-то сидел. Он сгорбился, притулился к нижнему углу окна, рассматривал в бинокль Мариштан.
Фотография Александра Ашихмина. Вид из окна дувала на зимний кишлак Мариштан.
Я сладенько потянулся под своей плащ-палаткой. Ватные штаны, ватная телогрейка, сверху ватный бушлат 6-го роста. Это самая уютная постель за последние выходы на боевые. Мне тепло. Мне зашибись.
Вылезать из-под плащ-палатки не хотелось. Я пригрелся. Теперь если вылезу, то мне станет холодно. Надо найти с самим собой компромисс. Что лучше сделать: ещё полежать, погреться и потерпеть скопившуюся за ночь жидкость? Или быстренько подняться, отлить, а затем согреть сухпай и жерануть внутрь себя горячего? Горячего хавчика хотелось. А вылезать из нагретого места не хотелось. Решающим стало желание облегчить себе ощущения в мочевом пузыре. Я сделал над собой усилие воли, вылез из-под плащ-палатки.
Для того, чтобы не демаскировать расположение нашей засады, ещё вчера Рязанов приказал из дома не выходить. Для справления мелкой и крупной надобности было приказано использовать какие-нибудь тупиковые комнаты в доме. Я повесил пулемёт себе на плечо и пошагал по второму этажу в поисках выделенного для этих целей помещения. Я старался не «светиться» в окнах. Я старался не топать, но всё же, мои шаги были отчетливо слышны.
Дом был очень большой. Всё устроено так, как положено у афганцев: толстые глинобитные стены, отсутствие мебели, страшные корявые потолки.
Обратите внимание на потолок. Это школа. В школе учатся дети, казалось бы, надо соблюдать гигиену. А потолок страшный, стены страшные, пол страшный. Хрен бы с ним, если бы он был просто страшный и на том всё. Но, это же не всё. В щелях и трещинах обосновалась разнообразная кровососущая живность. Эта живность не чистит зубы перед едой, у неё полный рот заразных бактерий.
В некоторых комнатах глиняные стены глиной же оштукатурены. В стенах вырублены ниши, закрыты застеклёнными ставнями. Внешне выглядит как будто бы это застеклённое окошко. Подходишь к такому окошку, распахиваешь ставни. Думаешь, что сейчас выглянешь на улицу. А на самом деле попадаешь в стенной шкафчик. В этих шкафчиках бачи хранят бытовой хлам: катушки с нитками и иголками, фотографии, картиночки, документы, узелочки с какой-то ерундой и так далее. Створки всех шкафчиков были открыты, содержимое валялось на полу. Скорее всего, пацаны открыли шкафчики сапёрными граблями, а затем вывернули на пол всё содержимое. Так поступали всегда чтобы не рисковать насчёт мины-ловушки.
В комнатах на полу валялись какие-то узелки с сушеными растениями. А может и не с сушеными. А может и не с растениями. Мне было не интересно. Как-то уже привык считать не интересным всё, что тебе не известно и куда требуется засунуть руки, чтобы стало известным. «Не хочу», - подумал я и медленно двинулся дальше.
В одной комнате стены были обиты какой-то роскошной тканью тёмно-красного цвета. Прям Красный Уголок. Где-то ткань была порвана, где-то вполне себе аккуратная. Бача, наверное, нормально себя чувствовал в финансовом плане, раз позволил себе такую Ленкомнату.
В другой комнате вдоль стены было устроено хранилище топлива для очага. Оно представляло из себя глинобитную трубу сантиметров 50 на 50. Шло оно вдоль одной стенки, потом поворачивало и продолжалось вдоль другой стенки. Вход был только один. С одного из торцов. Я заглянул в эту трубу: вдруг там затаились духи. Духов не было. Всё пространство занимали собранные в горах палочки, веточки, и колючки. Я так понимаю, что их сюда притащили, наломали на более-менее одинаковые куски и сложили на хранение. Потом будут отсюда брать и подкидывать в очаг. Не, я не против, пусть бы и так. Но, мне очень хочется увидеть ту позу, в которой надо было засовывать эти прутики в самый дальний угол. Как это сделать? По-моему, надо встать на карачки и ползти три метра в этой пыльной глиняной трубе. Надо доползти до угла, повернуть на право и проползти ещё два метра. А чем держать прутики? Зубами что ли? Они колючие. Я понимаю, что бачи не уважают своих баб. Эту работу у них делают бабы. Если бы бачи баб уважали, то оставили бы в трубе отверстия по бокам. Допустим, через каждые полметра. Сразу всё стало бы намного проще. Но, отверстия не оставлены. Значит, бачам наплевать на своих баб.
Я шел по дому, рассматривал причуды заморской жизни. Тут и там спали бойцы, закутанные в плащ-палатки. Возле окон бодрствовали дежурные. Кто-то храпел, кто-то пердел. По всему дувалу распространилась безмятежная, домашняя, спокойная обстановка.
Комнату, выделенную для справления естественных надобностей я нашел. Это была большая комната с очагом.
Фотография взята из Интернета. Показываю её для иллюстрации того, что такое "комната с очагом". В Мариштане мирных жителей не было, соответственно, мальчиков, девочек, женщин и детей тоже не было.
Над очагом был устроен дымоход с закопченной глиняной штукатуркой. В очаге красовалось свидетельство молодости и некультурности какого-то бойца. Кто-то уже нагадил в очаг. Я вспомнил рассказку Женьки Филякина о том, что если вот так поступить с очагом, то это очень офигенное оскорбление. Кому уже не понравились местные душманы? Кто уже возымел желание нанести им оскорбление? Я пожал плечами, потом сделал всё, что смог, застегнул штаны и потопал в свою комнату. А что мне оставалось делать? Сказано же – из дувала не выходить, нужду справлять в этой комнате.
В моей комнате вылез из-под своей плащ-палатки Вася Спыну. Он сидел на расстеленном на полу бронежилете по-турецки, тёр ладонями заспанную рожу.
- Касиян, скока время? – Прогундосил Вася заспанным голосом.
- Солнце встало из-за ели. Срать пора, а мы не ели.
- Во! Это точно! Пора бы и пожрати. Давай хавчик замутим? – Вася потянул к себе за лямку свой вещмешок, только что нормально послуживший ему подушкой.
Я поставил пулемёт к стенке, присел на корточки к своему вещмешку.
- Я в жопе видал вашу грёбаную пехоту. – Вася взялся ковыряться в своих пожитках, утрамбованных внутри вещмешка. Ковырялся и бурчал себе под нос: - Сцука, спишь как собака под кустом, жрёшь как собака, срёш как собака. То ли дело, быть водилой! Когда я был водилой в Шестьдесятшестом! В Шестьдесятшестом движок прямо в кабине. Он накрыт утеплительным чехлом. Я, када вставал на ночёвку, я сидушки подкладывал и прям поперёк кабины ложился на двигатель. Он после рейса горячий. Под чехлом не остывает. На всю ночь хватает, как на печке. Мне бы щяс сюда Шестьдесятшестой и мне тогда все эти ваши ватные штаны ващще нахер не надо.
Я выкопал из вещмешка сухое горючее, взял у Васьки банку каши с мясом, принялся открывать банку краем стальной японской ложки. – Вася, а какого хера ты свой Шестьдесятшестой поменял на нашу долбанную пехоту? Сидел бы в своей кабине. Чё тебя в горы понесло?
- А я бы и сидел. – Вася достал из кармана сигарету, принялся её разминать. – Я приехал из рейса, из Джабаля. Летом. Пылищя. Я грязный, немытый, только с кабины спрыгнул. А тут бегут, кричат – строиться, нахрен. Я думаю чё такое? Ну пошел, встал. А там наши пацаны пыхнули. Ну их на пайку пробило. Они послали на хлебзавод молодых. За хлебом. Молодые пошли, а их там чурки отхерачили. Хлеба не дали, а по хлебальнику дали. Нихрена себе! Как привезти из рейса, так чуть что, то к нам бегут. Там, дрожжи продать, чарз привезти, на дембель шмотки какие – всё в автороту бегут. А как хлеба дать, так наших молодых отхерачили. Ну, наши поднялись и бегом на хлебзавод. Вшестером. Обкуренные. Кого нашли, того и отоварили. Короче, мочили всех без разбору. Камас погром устроили… А эти козлы побежали в штаб полка. Настучали. Прилетел на УАЗике подполковник в нашу автороту. Те, кто громил хлебзавод, они ещё вернуться не успели. Подпол на УАЗике их обогнал. Он уже ходит перед строем: – «Что, гандоны? Построились? Я вас всех, нахер в Седьмую Роту отправлю! Будете у меня мины своими жопами тралить!» Ходит, падла перед строем, выёживается. «Во!- грит- какая рожа наглая! Во, бля, этот точно учавствовал! А вот это какая морда бандитская! Этого тоже в Седьмую роту!» А я не мытый после рейса. Только с кабины выпрыгнул. У меня рожа, как у эфиопа. Страшнее ядерной войны. Ну он меня тоже, вместе с остальными пятерыми из строя вывел и в седьмую роту отправил. А чё я должен был сказати? «Дяденька подполковник, это не я хлебзавод бомбил, это Колька с Петькой бомбили?» - Так у нас не делается. Собрал я свои манатки и отправили меня в вашу роту.
Какая знакомая история! В армии это самое любимое занятие: наказать невиновных, наградить непричастных. Больше всего меня вдохновляет способность подполковников по физиономиям определять презумпцию невиновности. Или как там оно называется? Короче, всё равно смешно. Особенно смешно станет если вспомнить слова Рогачёва про Ваську: - «А-а-а-а, разбойничек?» Вот классно! Приехал пацан из рейса, спрыгнул из кабины на землю и сделался разбойником. И все-то знают в полку, что именно он – именно разбойник! А ему надо было, как Одиссей, прыгать не на землю, а на щит. Учишь их учишь, а они всё равно раздолбаями остаются.
Я ничего не стал Васе говорить за Одиссея. Васе и без него должно быть тошно. Вместо того, чтобы трындеть лишнее, я молча разогрел кашу на сухом горючем. Пока таблетка горела, поставил над ней котелок с водой, сыпанул заварки. После горячей жирной каши шлифануться чайком – это охренеть как хорошо.
Банку каши на двоих мы зарубали быстро. Потом долго дули на горячий чай, обжигали губы и пальцы. Это было ощущение непередаваемого счастья. Во всяком случае для меня. А Вася молча, насупившись покурил, снова улёгся на свой бронежилет и завернулся в плащ-палатку.
Мне стало скучно. Мне было нечего делать. За окном пустой Мариштан с голыми палками садовых деревьев. Перед окном спят «уставшие игрушки».
На фотографии вид на Мариштан с Тринадцатого поста.
Поговорить не с кем. Погулять на улицу не выйдешь. Чего бы такого, сделать плохо… хорошего? Я водил блуждающим взглядом по комнате. В поле моего зрения попал собранный сапёрный щуп. Он стоял возле отштукатуренной стенки.
Я поднялся, подошел к щупу. Открутил ему башку, вынул штырь. От нехрен делать провёл штырём по глиняной штукатурке. На мягкой, податливой штукатурке образовалась ровная линия. Хм. Интересно. Может собраться с мыслями и нарисовать таблицу Менделеева? Без лантаноидов и актиноидов? Ну, давай, попробуем.
Так, надо напрячь отупевшие солдатские мозги. Что там у таблицы: восемь групп, семь периодов. Четвёртый, пятый и шестой периоды по два ряда, т.е по две строчки. Всего должно быть 10 горизонтальных строк, 8 вертикальных столбцов. Штырь сапёрного щупа скрипнул по глиняной штукатурке. Посыпался песок и глиняная пыль. Десять строк, восемь столбцов – я орудовал наконечником сапёрного щупа, как куском мела по школьной доске. На штукатурке чётко проявилась сетка таблицы два метра на полтора. Хорошо!
Первый период. Водород и гелий. Это я помню без проблем. Водород у нас «протий», один протон ноль нейтронов. Номер один, атомная масса один – я увлеченно скрипел наконечником щупа. В сетке таблицы начали проявляться латинские буквы и цифры. Символ элемента, номер, масса. Гелий, два, четыре.
Так. Второй и третий периоды – «эс» и «пэ» элементы. На каждый протон приходится один нейтрон. То есть масса вдвое больше номера. Это тоже помню. Дальше начинаются проблемы с аргона, вроде. Ладно, поехали, второй период: литий - три, шесть. Берилий - четыре, восемь. Бор - пять десять. Углерод - шесть, двенадцать. Азот - семь четырнадцать. Кислород - восемь, шестнадцать. Фтор - девять, восемнадцать. Неон - десять, двадцать… щуп скрипел, глиняная пыль сыпалась, а я увлёкся. Я шкарябал, и шкарябал наконечником по стене.
Третий период, как и второй, улёгся в положенные ячейки быстро и, наверное, без ошибок. А дальше у меня начались затупы. Атомную массу аргона я сходу вспомнить не смог. Решил, что сперва впишу в ячейки символы и номера элементов. А потом буду заполнять атомные массы. Сначала впишу те, которые хорошо помню, а потом буду скрипеть мозгами, вспоминать остальные. Кальций, масса сорок – помню. Хром, железо, марганец часто встречаются, поэтому тоже помню.
Заполнение таблицы пошло медленнее. Приходилось напрягать мозг, а я за год отвык от этого. Зато мне стало интересно в этой скучной засаде.
Бух-бух-бух! – Раздался грохот шагов по лестнице. С третьего этажа ко мне на второй ввалился Петя Слюсарчук. Без каски. Волосья на башке не стрижены, как попало взъерошены, воротник расстёгнут.
- У! Бля! Це німъецький! – Петька подскочил к начерченной на стене таблице, ткнул в середину пальцем. – Це німъецький, я знаю!
- Да, Петя. Бля. Я, када на дембель выйду, я, бля пойду в немецкое посольство, писаришкой там устроюсь.
Петя приседал возле стенки, тыкал в таблицу пальцем, дико улыбался, вращал глазами и крутил жопой. Он не знал куда деть проснувшуюся вместе с ним энергию. Она пёрла из него во все стороны через мимику, жесты и срочно требовала реализации. А выходить из дувала нельзя. А пространство замкнутое. Пете этого пространства конкретно не хватает.
- Сука, блять, мене у школі заебал цей нім’ецький! Училка заебала. Усэ заебало. Ну не можу я запам'ятовувати цю ось херню!
Определённо, советскому солдату нельзя тупо жрать и спать. Ему надо сходить с миномётом в горы. Или хотя бы лопату. Не может солдат Советской Армии выспаться, сожрать банку каши и сидеть на месте без приключений.
- Петя, а ты кем после армии работать собираешься?
- Блять, трактористом, нахуй. У нас на Полтавщині тракторист, блять, без роботи сидіти нэ буде.
В комнату по лестнице, снизу-вверх, с первого этажа на второй, поднялся Женька Андреев.
– Сдароф, орлы? Чего орёте? Ты понял, жопу на всю стену зачем-то нарисовали!
- Да вот, Петя немецкий не хочет учить. Говорит, что ему за рулём трактора немецкий не нужен.
- Йдіть ви нахуй зі своїм нім’ецьким! – Петя развернулся и приплясывая от распирающей его энергии двинулся к лестнице. – Заебал ваш нім’ецький. І училка заебала.
Петины слова поднялись на третий этаж, растворились как в тумане.
- Ты понял? – Женька выглянул на лестницу, проводил Петю взглядом. – Он немецкий учить не будет. Ага.
Рядом с Женькиным лицом просвистела пустая консервная банка. Стукнулась в стену, покатилась по полу. На третьем этаже раздался грохот, топот, крики. Я инстинктивно подскочил к пулемёту, схватил его и направил в сторону лесницы.
- Сиз олиш йок еди! – Мимо Женьки с лесницы в комнату проскочил Бахрам. Он был в телогрейке, в бронике и в каске. Топот, вопли, а ещё Бахрам в броннике. Было полное ощущение, что в дом ворвались душманы и началась рукопашная. Только не понятно почему они сразу ворвались на третий этаж, а не на первый. И как-то уже совсем не к месту для рукопашной была счастливая улыбка на лице Бахрама.
Пока я всё это думал и стоял посреди комнаты с пулемётом в руках, Бахрам проскочил мимо Женьки, схватил с пола пустую банку, рванулся на лестницу и швырнул банку в сторону третьего этажа.
- Ха-ха! Мен икки марта кетди! Мен икки марта кетди! – Бахрам с ржанием и топотом поднялся по лестнице и загрохотал сапогами по третьему этажу. Там что-то начало падать, что-то гремело, со звоном каталось по полу. Потолок второго этажа вибрировал. Казалось, что вибрирует весь дом.
- Чё за хрень? – Я стоял с пулемётом наперевес и смотрел на Женьку расширенными от удивления глазами.
- Да ничё. Ты понял. Дембеля-узбеки консервными банками друг в друга кидаются. Понадевали на головы каски, чтобы мозги не отбить. Могли не одевать. Ага. Отбивать там нехер. – Женька сделал шаг от лестницы. Достал из кармана сигарету, уселся на мой бронежилет. – Поставь пулемёт. Давай покурим. Эти придурки ещё с утра отморозили. Прикинь. Взяли, костёр развели. Ты понял? Вышли на улицу. Чай решили в духовском чайнике заварить. Разожгли костёр, дымяра валит, ты понял? Терь можно духов ждать сколько угодно. Хер придут. Ага. Можно красный флаг над дувалом вешать.
Я поставил к стене пулемёт, уселся рядом с Женькой. Достал из кармана спички, чиркнул. Спичка зашипела. Я прикрыл её ладонями, протянул огонь Женьке.
- Бля, Димон! – Женька отпрянул от протянутой спички. – Ты глянь! Ну ты вообще! Кто тебя учил так спичку держать? Ты понял? Дай сюда!
Женька выхватил у меня коробок, чиркнул новой спичкой, сложил из своих ладошек колодец с горящей спичкой внутри и протянул мне. – Вот так надо. Ты понял? Вот так надо, дир-ревня.
- Я до армии спортом занимался, а не спиртом. Так что это ты дир-ревня. - Я попыхал сигареткой. Затянулся, откинулся спиной на стенку. Хорошо.
Хорошо, что не надо никуда спешить. Хорошо, что не холодно. Хорошо, что есть пожрать. Хорошо, что не позовут ни на какое построение. Всё хорошо. Всё просто замечательно.
- А у меня живот, сцука, болит. – Женька тоже затянулся и привалился спиной к стенке. – Меня Рязанов, ты понял, в одной с собой комнате расположил. Пока они со Старцевым спали, ага, то было всё нормально. А потом проснулись, ты понял, и давай анекдоты травить. Лежат в спальниках, ага, прикинь, только усищи торчат, ты понял. И тока «Гы-гы-гы», «Гы-гы-гы»! Я ржал-ржал. Потом подумал, что если не уйду, то сдохну. Вот к тебе пришел. Ты понял.
Я сидел, привалившись спиной к стене. Курил. Мне было очень интересно послушать анекдоты, которые травит Рязанов. Но, я не пошел их слушать. Я точно знал, что лучше держаться подальше от начальства и поближе к кухне. И ещё знал, что любая кривая, ведущая в обход начальства, в армии окажется всегда короче, чем прямая, проходящая рядом с начальством. Поэтому я сидел, курил и никуда не пошел.
Сверху топотали, ржали и кидались консервными банками дембеля-узбеки. Рядом сидел и курил Женька. У окна кто-то пялился в бинокль. У противоположной стены, закутавшись в плащ-палатку, спал Вася Спыну. Пусть ему присниться ГАЗ Шестьдесят Шесть.
Наверное, это самое лучшее боевое задание. Может быть, сгонять в колонну тоже хорошо: никуда не надо тащишь вещмешок, воды полно, жрачки полно, из Панджшера можно выехать, на людей посмотреть. Колонна, наверное, тоже хорошо, как засада. Правда, в колонне можно подорваться на фугасе. Дык и в Мариштане можно подорваться на фугасе. Колонну могут обстрелять духи. И тут могут обстрелять духи.
Не, тут не могут. В этот раз не могут. Слишком громкая у нас получилась засада. Не рискнут на нас нападать. Справа мы прикрыты Тринадцатым постом. Там миномёт, ЗУшка и ДШК. Душманы очканут нападать с той стороны. Сзади мы прикрыты полком. Там артдивизион. Если артдивизион начнёт стрелять по Мариштану, то последние оставшиеся душманские дома разнесёт. Духам это не надо. Так что духи, скорее всего, не придут. Хорошая у нас складывается засада.