На хребте над Аушабой 7-я рота выжрала всю жратву, расстреляли почти все боеприпасы, пригорюнилась. В конце концов, нашему батальону и минбатарее дали команду спускаться с гор.
С хребта мы слезли измотанные, грязные, вонючие, но непобеждённые. От холода и бессонных ночей наши лица распухли и превратились в жуткие солдатские хари. На фотографии видно, что у меня рожа больше похожа на задницу азиата, чем на лицо европейского человека. Петя Носкевич тоже опух, глаза заплыли, но лицо улыбается. Всё-таки вниз пришли, внизу солдату приятно. У Мазыка и Андреева всё нормально лицами. Они ночевали внизу. У замполита нормальное лицо потому что он офицер. А у меня и у Пети Носкевича как говорится – морда просит кирпича.
На этих фотографиях в кадр попали Ваня и Ахмед. У них тоже всё нормально с лицами. Потому что они ночевали по-человечески в промёрзшем насквозь железном БТРе. Да-да, ночевать в промёрзшем БТРе это ещё по-человечески.
На этих фотографиях я позирую с автоматом АК-74Н. Буква «н» обозначает слово «ночной». На ствольной коробке этого автомата завод-изготовитель установил планку для крепления ночного прицела НСПУ. Поскольку планка универсальная, то прицел от Петиной снайперки тоже можно на неё установить. Я прицепил к автомату прицел от Петиной винтовки, магазин от своего пулемёта, подствольник от Женькиного автомата и теперь позирую с этим чудо-оружием. Жалко, что тень от Ваниной руки закрыла моё опухшее лицо.
Весь прикол ситуации в том, что «ночной» автомат принадлежит водителю Мише Гнилоквасу. Этот автомат целыми днями валяется в БТРе. Миша не ходит на операции в горы и «ночной» автомат не ходит в горы. Ещё веселуха в том, что ночная планка ставилась только на автомат со стационарным деревянным прикладом. Во всяком случае лично я на АКСе никогда такую планку не видел. Давайте теперь попробуем представить, как Миша-водитель, лазит из люка в люк с этим нескладывающимся веслом. Как? Зачем? Где смысл?
Я бы с удовольствием носил в горы Мишин АКН. Но, идти к Ротному, писать рапорт, бежать впереди паровоза - это не наш метод. Поэтому я навешал на Мишкин АКН разных украшалок, мы подурачились перед объективом фотоаппарата. Потом все украшалки сняли и всё пошло своим чередом. АКН забросили в десантный отсек БТРа, а сами засунули в нос палец по самый локоть и принялись травить «стопервую рассказку про любовь».
Колонна почему-то никуда не собиралась ехать. Наша рота слезла с хребта, мы залезли на броню. А команды на уезжание почему-то никто не подавал. Почему такая фигня, для чего такая фигня - вообще не понятно. Если какие-то подразделения ещё шарятся по ущелью Аушаба или по Киджолю, то тогда не понятно зачем нас сняли с хребта. Мы там нормально обеспечивали подавляющее превосходство, прекрасно прикрывали любые перемещения любых подразделений. Нас надо было снимать самыми последними. Последними мы спускались бы с хребта в прямой видимости нашей брони под прикрытием крупнокалиберных пулемётов, пушек БМП-2, танков и артдивизиона. Кто бы на нас дёрнулся? Но, нас сняли с хребта, а мы почему-то шаримся вокруг техники и никуда не едем.
У меня возникло непреодолимое желание задать пару вопросов тем, кто планировал данную операцию. Они не знали, что ли, что целый батальон мужиков получил еды на трое суток, а проторчал в снегах на хребте почти неделю? Знали, конечно же. Дык почему не дали этим мужикам горячего питания после того, как они спустились с хребта? Хрен с ним, не дали горячего, почему ВООБЩЕ НИКАКОГО ПИТАНИЯ не дали? Эти мужики вылезли из сугробов голодные, холодные, вы им предлагаете заночевать внутри промёрзших БТРов. ЗИМОЙ В ГОРАХ!!! Вы не знаете, что станут делать несколько десятков вооруженных, голодных и злых мужиков, которым предлагают натощак переночевать в холодильнике? Я знаю. Сейчас расскажу.
Солдат, который голоден, холоден, вооружен огнестрельным автоматическим оружием и не собирается сдаваться в плен врагу - он ничего не боится. А что начинает делать солдат, когда он хочет жрать и ничего не боится? Правильно, он начинает «безобразить».
Чтобы солдату безобразилось как следует, а не как попало, ему надо залезть в БТР, вытрясти из «Конской» сигареты табак… да-да-да… совершенно верно! В табак надо накропалить немножечко кусочков плана, предварительно подогрев этот план на огне спички. А от нагретого плана распространяется знакомый аромат. Как будто в родной Белоруссии бросили в костёр можжевеловую веточку с синими спелыми ягодками.
- Димон!
- Чё?
- Тебе особое приглашение надо? – Миша Гнилоквас стоял на броне БТРа, смотрел сверху-вниз, как я трусь вокруг его техники. Как маюсь от того, что мне некуда себя применить.
- Нет, не надо. – Я взялся за поручни БТРа, за долю секунды вспорхнул к Мишке наверх. Чего бы там он не затеял - чай попить, кашки пошнявать или тушняка навернуть, соглашаться надо молниеносно. Солдат не должен быть тупым. Солдат должен быть острым. Дают-бери, бьют-беги. Поэтому не надо переспрашивать что там за особое приглашение. Говори «да, я согласен» и «побольше, побольше». Если будет невкусно, выплюнешь потом, если что.
Я заскочил на броню, проник следом за Мишей в десантный отсек БТРА. Через большой прямоугольный люк. Там, под люком, уже собралась вся Ивановская. Или Де-Рибасовская. Весь цвет горнострелковых войск Советского Союза. Ваня уже кропалит палочку чарза, остальной бомонд сидит кто где, чуть не на головах друг у друга. Все внимательно следят за Ваниными руками. Как будто Ваня тасует карты для покера и вот-вот захочет смухлевать.
- Хороший. Дошинский. – Ваня сосредоточенно отламывает от палочки кропалики, потом чиркает спичкой, подогревает палочку, снова отламывает кропалики.
- Дошинский самый лучший. – Вася Спыну мечтательно смотрит на кропалики. – Я, када на ШесдесятШестом ездил, я бля, всегда старался покупать Дошинский. Но бачи, это же трындец, вы же знаете. Не наебёшь - не проживёшь. То вместо палочек чарза подсунут нарезанную проволоку в черной изоляции. Особенно если в темноте, если вечером… у меня раз случай был. У меня тормоза в ШесдесятШестом не работали. А я попёр на Саланг без тормозов. Ну, на Саланг-то ладно, нахер там тормоза, а вот когда спуск с Саланга начался, то это уже грустно. Это - тоска-а-а-а!
- То есть как без тормозов с Саланга? – Я не понял. Решил прояснить удивительную для меня ситуацию, перебил Васин рассказ. - Как же с самой высокой горной дороги можно ехать вниз без тормозов?
- А я движком тормозил. Вторую передачу врубаешь и попёр!
- Так ёптить, а тормоза почему не сделал?
- Какие нахуй тормоза? – Вася расстроился из-за того, что я своими тупыми вопросами перебиваю его мечтательную мысль. – Ты чё, первый год замужем? Не знаешь, что ли – дали приказ на выезд и ты пиздуешь нахуй на выезд. Здесь же армия, ё!к!л!м!н! а не посцать зашел! И вот, короче еду я с Саланга. Без тормозов, как всегда. А уже темнеет. А меня загрузили катками от танков. Такими, железными и обрезиненными. У меня рессоры аж в другую сторону выгнулись. Я с этими катками отстал, еле плетусь. Чуть выполз на перевал. Смотрю, бачи стоят вдоль дороги. Я думаю: - «Во! Зашибись. Щяс чарзика прикуплю. Дошинского!» А смотрю, бачи с автоматами. Ну ладно, думаю, тут все всегда с автоматами. А тут хераксь! Один поднимает автомат в мою сторону. Е-э-э-э-ба-а-а-ать! Духи, суки. Или хер их знает, может просто местные пацаны на дорогу вышли бакшиш срубить. А тут я со своими катками чуть плетусь. Один. Вечером. Короче, я как дал по газам. Вниз. Груженый катками. А эти как стали в меня херачить со всех стволов! Хорошо, блин, что катки. Их же хер пробьют. И я, блин, на съёбы. То ли с горы упасть и раздолбениться, то ли духи застрелят. Блин, купил чарзику, чуть не сдох!
- Гы. А я тоже сейчас же. - Женька Андреев расстегнул ворот телогрейки, потянул его вниз, как будто этот ворот его душит. - Значит, вот сейчас же, когда вы все пошли на хребет, а меня без зрения оставили. Прикинь, я уселся, такой, между камней. Стал тереть глаза. Тёр же, тёр и натёр. Смарю - какие-то силуэты, поднимаются. По склону, снизу-вверх. Я же тут, блин, с ужасом вспомнил про ваши рассказы. О том, как в Хисараке душманы повесили вам «хвост». И вот же и тут идут за ротой. Ну, кто ещё может идти за ротой? А я же не вижу нихера. Значит ясно, что это душманы. Тогда я улёгся между камней. Так-сяк себе подправил позицию. Разложил магазины, гранаты. Достал сигнальные ракеты разложил, чтобы прощальный салют запустить. Уже думаю - помирать, так с музыкой. Ну и стал ждать. Силуэты вижу, а мушку у автомата не вижу. Думаю, подпущу их поближе, чтобы по стволу наводить. И уже ж тогда пи@дец им. И мне, наверное. Ну ждал, ждал, когда они подлезут. И тут снизу слышу кричат:
- Камандор! Не стреляй! Рафик! Моя - командОс!
Короче, это царандойские сарбозы ползают по сыпучке, собирают сухпай, который раскидал Марат. Но, это я теперь знаю. А тогда я не вижу ничего, только силуэты. Слышу, что по-русски они всего пару слов знают. Ну, думаю, мат точно должны понимать. Я давай на них матом орать:
- Съебались нахуй все отсюда! Всех, суки, захуярю! – А сам автомат в руках держу, чувствую его, и навожу то на один силуэт, то на другой. И каждому ору:
- Пошел на хуй! И ты пошел нахуй! – Я уже готов был стрелять. Но, они всё поняли и растворились в моём полумраке. Я по шагам слышу, что уходят. Сыпучка хрустит, камни катятся и удаляется всё это от меня. Я такой пф-ф-ф-ф-ф, рукой пот со лба стёр. Сука. Выживу, наверное, сегодня.
Нормальный расклад, да? А что было бы, если бы Женька не проявил бдительность? Не факт бы, что он дожил до подхода Вани Грека. А так, слава Богу, Женька командОсов отогнал, Ваня с водилами дошел. Женьку нашли по следам. Рота, когда поднималась, она продолбила в склоне целую тропу сапожищами. Какой там след-в-след! Проспект Ильича протоптали. По этому проспекту Ваня вышел на Женьку. Забрал у Женьки вещмешок, собрали разложенные ракеты, магазины и гранаты. Взяли Женьку под руку и повели вниз. Пришли к броне, вышли на связь с Рязановым, доложили. Теперь сидят, корефанятся.
Пока Женька рассказал эту грустную историю, Ваня сформировал косячок. Теперь приладился к нему со спичкой. Здесь всё не как у людей. Вот, например, если что-то взрывают, положили накладной заряд на душманский фугас. Поджигают О-Ша (огнепроводный шнур), тогда ведь в рацию ведь ни за что не скажут: - «Мы взрываем». Скажут: - «Передай нашим, что мы е@ашим!» А если раскуривают косяк, то ни за что не скажут «поджигаем». Скажут: - «Взрываем». Где связь? Где логика?
Косяк «взорвали». Расположили его «залупкой» вверх (тлеющим огоньком вверх). Чтобы не ссыпались тлеющие кропалики, косяк надо держать «залупкой» вверх. В таком положении сделали по тяге, передали один-другому. Ткнули в руки мне.
- Димон, ты знаешь за что Баранкина убили?
- За что?
- За то, что он, @лять, тару задерживал.
- А, ну да, да. – Я потянул в себя воздух возле жопки косяка. Тянул так, чтобы дымок из жопки смешивался с чистым воздухом, а потом попадал в меня.
- Пф! Пф! Пф! – Закашлялся я. Едкий дым. Я старался сдерживать толчки кашля. Дым надо подержать в себе. Иначе пацаны обидятся за расточительство. Я подержал, выдохнул. Сделал ещё одну тягу, передал косяк дальше по кругу.
Пока следующий пацан не сделал тягу, я держал дымок в лёгких. Это называется «в молчанку». Пацаны потягали косячка в молчанку, потом кто-то кому-то запустил «паровозик». Косячок сделал несколько кругов по нашей компании, весь сдулся. Остатки от него развернули, мелко изорвали и куда-то заныкали. Чтобы не попалось на глаза офицерам. Кому нужны вопросы «А от чего это тут у вас такая красивая пяточка?». Зачем нам это?
Пяточку уничтожили. Бойцы молча сидят, впитывают в себя моменты времени. Все ждут «приход». Каким он будет? На хи-хи пробьёт, на шугняк или на пайку? Ну, на пайку и на сушняк, это не извольте сомневаться. А вот на шугняк или на хи-хи? Хочется, чтобы на хи-хи.
- Так, пацаны. – Ваня первый подал голос. – Теперь по сигаретке. Теперь надо шлифануться. И будет всё путё-о-о-ом. М-м-м-м… - Ваня, кажется, уже понемножечку начал «плыть».
Мы вставили себе в клювА по сигаретине, закурили.
- Так что ты говоришь? Марат банки по-татарски матюгал, когда разбрасывал?
- Да, бля, такой сидит на горе и говорит: – «Я, блять, сеятель, нахуй!» И хуяксь банку с горы!
- А-ха-ха-ха-ха!
- О- хо-хо-хо-хо!
- Ы-хы-хы-хы!
- А у нас! Ы-ы-ы-ы, ы-ы-ыхы-хы, а у нас, прикиньте, пацаны! У нас такой пацан был в автороте! Мы, такие, пиздец! Мы в палатке пыхнули, короче. Забили косячек, пыхнули, сидим ждём. На шугняк продавит или на хи-хи. Тут один пацан, такой, поднимается, подходит ко второму. Так еблушу к нему наклоняет, так наклоняет-наклоняет… потом так хуяксь, ладошкой возле уха у него помахал… Мы так все, хуяксь, мы все в недогонках. А он, такой, спрашивает у того чувака: – «Ты где, - грит, - такой хуйне научился? В цирке што ли раньше работал?» А тот пацан на него: - «Ты ебанись? Ты чё?» А этот: - «Вот я с тебя тихо дурею! Вот ты сидишь, а у тебя струйками дым из ушей вверх идёт. Вот я и спрашиваю, ты в цирке што ли, ёбаныврот, раньше работал?»
- А-ха-ха-ха-ха!
- О- хо-хо-хо-хо!
- Ы-хы-хы-хы!
- Тихо, тихо! Чё разорались, как дурные? Щя нас запалят!
- Кто нас запалит?
- Ну, кто-кто? Офицеры.
- Какие, нахуй офицеры? Они, небось, уже у себя в БТРе брагульника хлебанули! - А-ха-ха-ха-ха! Рожи вот такие сладенькие, глазки такие вот узенькие!!!
- А-ха-ха-ха-ха!
- О- хо-хо-хо-хо!
- Ы-хы-хы-хы!
- Блять, пиздец! Кому ты нахуй тут нужен, запаливать тебя! Запаливальщик хуев!
- А-ха-ха-ха-ха!
- О- хо-хо-хо-хо!
- Ы-хы-хы-хы!
- У тя шугняки что ли? А у нас на хи-хи!
- А-ха-ха-ха-ха!
- О- хо-хо-хо-хо!
- Ы-хы-хы-хы!
Да, очень хорошо. Нас пробило не на шугняки. Мы ржали под бронёй. Покатывались от смеха. Накурили. Навоняли. А потом пришел час расплаты. Веселье у солдата никогда не бывает бесплатным.
- Так, пацаны. Это всё зашибись. Но теперь надо было бы что-то пожрать.
- Вот-вот. Это точно. Кишка кишке кукиш кажет.
- А чё из хавчика есть?
- Угу. Только хрен пососать из хавчика есть. Неделю на горе просидели. А сухпая дали всего на трое суток.
- Е-ба-а-а-ать. Тоска-а-а-а.
- Облом, пацаны.
- А чё? Пошли командОсов на бакшиш защемим? Им же здесь в Бараке на постояне служить. Им же не сухпай. У них кухня должна быть.
- А если они тебя защемят?
- Хуй они меня защемят. Я буду победоносный и недогоняемый.
- Ну ладно. Тада пошли.
После недолгих «пьяных» сборов мы с Мишей Гнилоквасом вдвоём направились к расположению командОсов.
Пока мы покурили, пока ржали, пока прикалывались, за это время вечер сменился глубокой ночью. Сколько там натикало - хрен кто знает и хрен кто когда узнает.
В таких условиях мы с Мишей вдвоём попёрлись за хавчиком. Как будто мы с ним снова на Зубе Дракона идём ночью к душманскому блиндажу с консервами. Всё очень знакомо по своей тупости. Но мы всё равно потопали.
Оружие закинули за спины. Я по привычке проверил у личного состава оружие и боеприпасы. Личный состав в лице Миши поржал надо мной. А чего бы ему не поржать? Он же чарза накурился. Вот и ржет над простыми вещами.
Короче, пошли мы с Мишей, крадёмся. Темнотища – полный атас. Куда мы идём – хрен его знает. Главное - не напороться на часового. Часовые ночью очкуют, часовой может застрелить с перепугу.
Когда мы подошли поближе, когда почувствовали вонючий запах царандойских жилищ, нам очень захотелось поползти по-пластунски. Однако, у нас котелки в руках. С ними много не наползаешь, они греметь будут. Поэтому попёрлись как к себе домой, только старались не шуметь.
На кухню вышли быстро. Практически сразу мы попали в область распространения кухонных запахов. Теперь нас было не свернуть с правильного пути. После года службы солдат кое-чему обучается, однако от обучения он не становится умным. Наоборот, солдат становится предприимчивым и дурным. Хуже, чем собака до года.
Вскоре мы с Мишей нашли кухню: брезентовая палатка, стоит отдельно, часового нет. Мы проникли внутрь. Жрачки полно. В казане мы нашли тёплую фасоль с мясом в подливе. Запах от этой подливы м-м-м-м, просто О-БАЛ-ДЕТЬ! Это он нас сюда привёл. Эту фасоль мы унюхали.
Казан был почти полный – мы наощупь определили. Нашли его по запаху, потом запальпировали своими солдатскими «пакшами». А потом принялись жрать прямо из казана. Жрали-жрали… потом наполнили котелки для пацанов. Содержимое казана уменьшилось на половину. Где-то пол казана мы отжали у командОсов.
На столе горкой лежали какие-то лепёшки. Их мы тоже наощупь нашли. Лепёшки были небольшие, толстенькие, что-то среднее между лепёшкой и булочкой. Какое-то количество лепёшек мы насовали себе за пазуху. Потом разломанной лепёшкой потыкали в соус в казане, шлифанулись напоследок лепоханом с соусом.
Назад шли в полный рост. Во-первых, котелки с фасолью. Не валяться же с этими котелками по грядкам? Во-вторых, из столовки надо выходить с достоинством. Чтобы даже если командОсы нас запалят, чтобы они подумали, что это свои. Ходят в полный рост, ничего не бояться. Главное, не бежать. Побежишь – привлечёшь внимание. Поднимешь топот, того и гляди - охотничий рефлекс у командОсов проснётся.
К Ваниному БТРу мы пришли с достоинством. Залезли внутрь, а там, как семеро козлят у бедной матушки – глазки у всех голодные, рожицы у всех несчастные!
- Нате, жрите!
Бляа-а-а! Как пацаны накинулись на жрачку! Фьють, доля секунды и в воздухе мелькают ложки. Следующее фьють – и ложки уже скребут по голым стенкам пустых котелков. О-ХРЕ-НЕТЬ!
Бойцы жрали с таким аппетитом, что у нас с Мишей от увиденного подвело животы от голода. Нижняя стенка желудка опустилась вниз и создала в организме вакуум. Мы приняли решение о том, что надо пойти снова.
Кто-нибудь скажет: – «Родные, да вы же идиоты вдвоём с Мишей!» А я скажу: - «Ну, таки да. Таки, голод - не тётка. От голода человек может совершить идиотский поступок. Иногда дважды подряд».
Началось это у нас с Мишей ещё в Термезе. Первая жрачка, которую мы с ним упёрли, это было сало. Я тогда был дневальным. Душара-душарой. Только с поезда, это называлось. Кого я могу припахать, чтобы в казарме наводить порядок? Никого. Поэтому я сам хренячу: полы мою, то-сё убираю. Зашел со шваброй в Ленинскую комнату. Гляжу - трибуна стоит. С этой трибуны положено толкать пламенные речи на партсобрании. Заглянул я в трибуну, а в ней, внутри, лежит целлофановый пакет. Развернул пакет, обнаружил две луковицы и огромный кусок солёного сала. Нормально, да? В узбекском мусульманском городе Термезе, в мусульманском третьем батальоне огромный кусок свинячего сала? Втыкаем, да?
Солдату по молодухе жрать хочется всегда и при любых обстоятельствах. Молодой солдат выходит из столовой после обеда и прямо на выходе думает об ужине. Он только что съел обед, но он голоден. Не потому что порции маленькие, не потому что в Советской Армии жрачку зажимают для солдата. «Лютый голод» происходит у солдата от того, что солдат очень много работает физически, да ещё на свежем воздухе, да ещё в 18-ть юношеских лет. В этом возрасте происходит бурный рост организма. Плюс, снова же – на свежем воздухе при физических нагрузках. Организм не просто растёт, организм пытается набрать мышечную массу и заматереть-закабанеть. Приходится жрать, как не в себя.
А теперь, как говорится, надо немного поговорить о культуре. То есть о некоторых аспектах армейской нравственности. Когда я в юности был студентом, тогда я жил в студенческом общежитии (сокращенно в «общяге»). Нравы в Университетской общаге были очень демократическими, очень открытыми и очень товарищескими. Все делились с товарищем всем. Одеждой, едой, конспектами, пивом и т.д. Воровать в студенческом общежитии было чудовищным кощунством. Потому что негоже воровать у товарищей. Потому что воровать вообще негоже. Это омерзительно для нормального человека.
В армейской действительности слово «воровать» воспринимается и применяется не так, как в гражданской жизни. В армии солдат не ворует. В армии солдат либо «рожает», либо «проёбывает». Всё, больше нет никаких вариантов. Если у солдата не стало зимней шапки, значит он её проебал. Если у солдата появилась зимняя шапка, то он её родил. Причем, солдата обучают как надобно «рожать» шапку. Солдату говорят старшие по сроку службы (а зачастую старшие по званию): - «Ты пойди до наступления рассвета в сортир. Не снимая штанов сядь над свободным очком. Сиди, жди когда рядом кто-нибудь устроится с шапкой на голове. Ты дождись, когда у него начнётся процесс дефикации, встань, сними с его башки шапку и убегай. Он не побежит за тобой с «хвостиком», торчащим из жопы».
Я, когда услышал эту инструкцию, я сделал для себя два вывода. Первый содержал мысль о том, что на очко я буду устраиваться с шапкой под мышкой. А второй вывод звучал примерно так: - «Пиздец! Куда я попал? Здесь правил нет». Это не обозначает, что с приходом в армию все становятся клептоманами. Нихрена подобного. Все становятся героями. Скажем, если командир предложит тебе сгонять в тыл к врагам и выкрасть у них «языка», что ты будешь делать? Будешь рассказывать, что - это воровство, что это - похищение человека (тяжкое преступление, между прочим)? Если ты так сделаешь, то ты навсегда обоср… облажаешься в глазах командира и в глазах товарищей. Потому что выкрасть языка (или оружие, или продовольствие) это работа солдата, это ратный труд, это – подвиг. Если ты откажешься выполнять ратный труд, то ты не солдат. Ты – ссыкун. Ты потом никогда не отмоешься от этого ярлыка.
Поэтому я сказал: - «Так точно!» в тот вечер, когда меня в Термезе вызвал в каптёрку старшина Ашир. Старшина предложил мне с группой товарищей молодых бойцов сгонять после отбоя на железнодорожную станцию «Термез». Нам надлежало ночью «родить» из железнодорожного состава десяток листов фанеры, принести в расположение роты и сдать в каптёрку на благо созидания ротного имущества. Это не воровство. Это (говорю с кривой усмешкой и сарказмом) «отважный поступок». Пусть не подвиг, но поступок, демонстрирующий готовность солдата к совершению подвига. Если бы я не пошел с пацанами моего призыва – это был бы неправильный поступок. Мне с этими ребятами скоро в Агван предстоит войти. Мне регулярно будет предложено (либо приказано) сгонять с этими парнями на какое-нибудь опасное, неприятное мероприятие. Поэтому поход на станцию «Термез» я воспринял как «проверку на вшивость». Старшина Ашир не приказывал. Он изложил суть задачи, а затем спросил: - «Пойдёшь с ребятами?» Вот тут я и ответил: - «Так точно». То есть я не приветствую хищение социалистической собственности из железнодорожного состава. Но, раз мой прямой и непосредственный начальник ставит такую задачу, то я выполню её так, как положено солдату: без зазрения совести. Всё, нет у меня совести. Я точно знал, что если меня поймают на станции «Термез», то наказывать меня будут не за то, что я фанеру попёр из вагона, а за то, что я попался. Я точно знал, что если меня застукают, то я буду «включать дурака», буду рвать на груди «тельняшку», буду рассказывать, что я сюда просто пописять зашел, при этом ни слова не скажу про Старшину Ашира. А дальше всё будет как в древней Спарте. Попавшегося будут наказывать за то, что он – хреновый солдат. За то, что не умеет двигаться скрытно, за то, что позволил себя обнаружить, отловить, скрутить, за то, что не оказал достойного сопротивления. Никто не будет рассуждать о моральной стороне дела.
Поэтому, когда я нашел в Ленкомнате пакет с салом, я не стал думать ничего о добре и зле, о воровстве или праведности. В трибуне – это ничьё. Точно так же, как фанера в вагоне на станции «Термез». Трибуна – это не холодильник. В трибуне продукты хранить не положено. Как дневальный, я должен это выкинуть во избежание грязи и пищевого отравления. Выкинуть – это действие простое, но не рациональное. Я принялся прикидывать, как бы это ловчее и рациональнее навести порядок во всей Ленкомноте и в трибуне в частности. То есть, как распорядиться найденным пакетом. После недолгих терзаний я пришел к мысли, что этот пакет надобно отсюда унести. Если его надо унести, то следующая мысль должна содержать информацию о том, как унести незаметно и безопасно. Если я засуну пакет с салом себе за пазуху, то это будет не незаметно. Любой старослужащий увидит оттопыренную на груди гимнастёрку и сразу догадается, что душара что-то спёр. После этого мне сделается не безопасно. Потому что старослужащие вытащат у меня этот пакет, заглянут в него, обнаружат САЛО! Узбеки от отвращения заблюют меня до полусмерти.
Получается, что за пазуху - это не вариант. В руках нести – тоже не вариант. Это тоже заметно и небезопасно. Значит надо вечером с приходом темноты открыть форточку, в темноте выкинуть это сало на улицу. А долежит оно в трибуне до вечера? Конечно долежит. Кто сможет среди бела дня пронести через мусульманский батальон кусок свинячего сала? Никто. Хозяин этого сала приходит сюда парашничать по ночам. Когда весь город спит. И писем не напишет. И вряд ли позвонит…
Так. Мне нужен напарник. Потому что, если я сало выкину, попытаюсь к нему прийти, а меня припашет Дежурный по роте, тогда моё честно заныканное сало заныкает кто-нибудь другой. В такой ситуации от моего сала мне не достанется нихрена. А если у меня за окном будет напарник, то половина сала мне гарантирована. Половина - это больше, чем нихрена. Поэтому мне нужен напарник.
И кто? Кто может стать моим напарником? Понятно, что пацан с фамилией Байрамалиев или Азамкулов для такой цели не подходит. А вот Гнилоквас очень подходит. Гнилоквас - самое ТО!
Пошел я по расположению разыскивать Гнилокваса. По имени Миша. Нашел, подхожу к нему. Смотрю как он грустно свесил свой огромный хохольский шнобак вниз. Стоит, понурив гриву, думает про нас, про всех, всякую херню.
- Привет. Сало будешь.
- Ты чё, пэрЭмкнутый? Какое сало в Термезе? Стебёшься, скотина?
- Я серьёзно. Только не ори.
В общем, выкинул я вечером в форточку сало. Мишаня его заныкал… сука-сука-сука… такую нычку мог придумать только самый хитрожопый хохол из всех самых хитрожопых хохлов! Он заныкал этот кулёк с салом в бетонные блоки, которые валялись грудой рядом с нашей казармой. По вечерам ленивые дневальные приносили в эту груду корзины с бумажками, которыми в толчке солдаты нашего батальона подтирают себе серево. Дневальные высыпали содержимое корзин прямо среди этих блоков. Именно туда, в блоки, прямо среди обосранных бумажек Мишаня спрятал пакет с салом!
Ну и чё, думаете мы не стали это сало жрать? Редкостная недальновидность. Стали. Да ещё как стали! Вечером в столовке набирали черного солдатского хлеба, приходили к тем блокам. Разворачивали кулёк, жрали сало с луком и с черным хлебом. А вокруг узбекский зимний ветерок поднимал в воздух и носил перед нашими счастливыми лицами измазанные солдатскими гавняшками бумажки.
Как вы думаете, после этой истории, с кем я пойду «рожать» продовольствие из кухни командОсов? Правильно, с Мишей! После того сала для меня в мире нету роднее существа, чем носатый хохол Миша. «Рожать» надо с родными людьми. Рожать не надо от кого попало. Это примета.
- А хрен им на всю рожу! – Миша в полголоса в тёмной командОсовской кухне объяснял мне набитым фасолью ртом. – Они думали, что в сказку попали? Не маленькие - хрен пососут.
- А нехер спать на работе. – Я тоже подводил юридическую базу, набитым ртом. Под наш с Мишей ночной поступок. – Жрачку надо охранять. Хоть бы часового поставили.
- Прикинь, это они, наверное, на утро себе приготовили. Приходят такие, а жрачка-то тю-тюу-у-у-у!
В кухне после нашего второго визита не осталось вообще ничего. Если бы ещё чуть-чуть, то мы с Мишей казан вылизали бы языками. Но, надо было уходить. Надо принести пацанам лепоханов с фасолью. Поэтому мы понесли. Сколько влезло в котелки и за пазуху, столько и понесли. Остальное всё сожрали в две наглые солдатские морды.
Я шел с котелками в БТР к пацанам. Я был сыт и счастлив. Поэтому я шел и почти беззлобно думал, - кому я смогу рассказать про этот мой день в Армии? Маме? Боже упаси! Мама никогда в жизни не подумала бы, что её сыночек, студент Университета Имени Вэ И Ленина, отличник, что он обкурился, обворовал кухню командОсов, да ещё с особым цинизмом, в два подхода… потому что одного подхода ему было мало… Да уж. Справедливости в мире нету не только для меня. Справедливости нету и для наших родителей. Похоже, для командОсов тоже нету справедливости. Вот у них завтра хлебальники по утру будут, когда они увидят пустой казан и ни одной лепёшки. Что они тогда будут делать? Пойдут к комбату Есипенко жаловаться? Будут скулить, что его бойцы спионерили с ПэХэДэшки всю жрачку? А как они будут искать того, кто спионерил? Будут смотреть кто утром какает, а кто не какает:
- Гы-гы-гы!
- Чё, Димон? Чарз всё никак не отпускает?
- Да, Мишаня. Дошинский очень хороший.
- Ништя-а-а-а-ак!
Утро нас встретило, как положено, прохладой. Мы проснулись в своём прокуренном, проперженном за ночь БТРе и от этого у нас было всё замечательно. Если солдату есть чем пердеть, значит вечер у него вчера удался.
На БТРе Третьего Взвода проснулся Старцев. Он спал прямо на броне. В спальнике, разложенном на морде БТРа, на волноотражателе. Старцев проснулся, обнаружил рядом с собой сержанта Тимофеева.
- Во! Тимоха! Попался, срежант! – Радостным голосом воскликнул Старцев, схватил Саню за шею и принялся делать «утреннюю гимнастику» Саниной причёске. Это обозначает, что у Старцева хорошее настроение. А это обозначает, что командОсы не пришли жаловаться. Ничего никому не сказали про наши с Мишей ночные художества.
На фотографиях: Старцев без головного убора и без обуви. Саня Тимофеев без головного убора, но в сапогах. В стёганной телогрейке – Шура фомин. В черном танкаче Шура Мазык.
Ну и хорошо. Это всегда хорошо, когда у начальства хорошее настроение.