В ноябре 1984 года я получил телеграмму, в которой сообщалось о том, что умер мой отец. Мне ничего не известно о работе армейской канцелярии и писарей. Но на похороны меня не отпустили. Возможно проверяли достоверность. Или причина в том, что это Афганистан и никаких отпусков у нас не было, кроме как на похороны родных. Да я и сам не очень верил в правдоподобность этой телеграммы. До последнего надеялся, что это неправда. Думал, просто родители решили меня таким жестоким способом вырвать из этого пекла хоть на время и свидеться со мной. Поэтому я как-то не сильно переживал, а спокойно ждал результат.
Стояли мы тогда на 18 посту-заставе в районе Калатака на южном Саланге. Через десять дней после прихода телеграммы в батарею приехал командир батальона майор Глушко Валентин Дмитриевич. Он сообщил мне, чтобы я собирался в отпуск на десять суток. Пацаны по-быстрому собрали меня в дорогу. Деньги, платок матери в подарок, музыкальные открытки, ручка-часы и прочие мелочи, которые были в дуканах Афганистана, но в СССР о существовании таких вещей в то время мы даже не подозревали. Своего у меня на то время ничего не было. До дембеля мне еще далеко, рано было готовить дембельский «скарб». Но ребята отдали из личных припасов, кто что смог из приготовленного на дембель.
Командир батальона провел напутственную беседу лично сам. Его слова запали в душу и на самом деле оказали мне неоценимую услугу, в тот тяжелый период. Я все-таки чувствовал, что отца на самом деле не стало, хотя и не хотел в это верить. Майор разговаривал со мной, как командир и как будто родной человек. Его речь звучала мягко, спокойно и в то же время очень убедительно. Он сказал: «Потеря отца – это невосполнимая утрата. Но ты не должен падать духом. Здесь ты видел много смертей очень молодых людей, своих друзей, товарищей. Ты сам подвергаешься смертельной опасности ежедневно. Твоя задача успокоить мать, посетить свежую могилу отца, помянуть его. Помни, что ты мужчина, воин, никто не должен видеть твоих слез, твоей горечи. Запомни, для матери ты сейчас единственная опора. И ты не должен проявить свою слабость ни при каких обстоятельствах. И хоть мне это нелегко говорить, но мы будем тебя здесь ждать. Ты сам понимаешь, что каждый боец у нас на счету, а тем более хороший боец».
До расположения 177 полка я ехал вместе с командиром батальона в его БТР и еще две брони на прикрытии следовали в колонне. В полку комбат зашел в штаб. Задержался он там недолго. Выскочил, крепко пожал мне руку и сказал: «Сейчас отправляется колонна на Кабул, я тебе нашел попутчика. Прапорщик улетает на дембель, он тебе во всем поможет».
До Кабула колонна дошла без происшествий. А вот вылететь из Кабула было не так-то просто. Но все вопросы по документам и самолету порешал прапорщик. Он на самом деле мне очень помог. Я только его вещи охранял, пока он где-то по нашим общим делам бегал.
В Ташкенте в одном из чемоданов прапорщика, таможенники нашли пепельницу, сделанную из хвостовика минометной мины. Вот здесь нас тормознули. Он пытался объяснить, что это ребята ему в шутку подсунули и он ничего не знал. Прапорщика отвели в отдельную комнату для досмотра. Выскочил он оттуда весь красный, взъерошенный. Я очень хорошо помню, как мы пытались сложить вещи обратно. Но ничего не влезало. Изначально вещи были упакованы в полку не спеша, аккуратно. А тут, как ни пихаем, ничего не вмещается. Он мне и говорит: «Топчи ногой, а я замок закрою и быстрей отсюда сматываемся, пока таможня не передумала».
В Ташкенте билеты были только на поезд, а у меня время ограничено. И здесь прапорщик подсуетился. Нашел какого-то таксиста, который пообещал достать билеты на самолет. Билеты барыга достал, но только до Киева. За это он требовал в чеках немалую сумму. Я уже собрался платить, мужики мне в дорогу собрали прилично. Прапорщик его там чуть живьем не съел: «Да ты гандон, да ты не хороший человек, откуда деньги у солдата, с меня бери, с него не смей!» Казалось еще немного и он там реально таксисту морду набьет. Я конечно же был готов ему помочь в этом деле. Но все разрешилось благополучно. В итоге билет мне достался по себестоимости. В Киеве я распрощался с моим старшим и очень хорошим попутчиком. Прапорщик уехал к себе домой, куда-то в глубь Украины, а я поездом в город Брест.
Уже только в поезде, следующем до Бреста, я вдруг понял, прямо ощутил – здесь нет войны, я в другом мире. Мне совершенно нечего опасаться. Люди ходят, улыбаются и тишина.
Вышел из поезда на вокзале. Как хорошо вокруг. Захотел попить. Подошёл к автомату и выпил полный стакан, даже не просто чистой холодной воды, а газировки. Наверное, меня очень сложно понять, у меня умер близкий родной человек и я даже не смог с ним попрощаться. Увижу только его могилу. А я радуюсь стакану воды, тишине и окружающим людям. Я уже знал настоящую цену воды. Знал, что у воды даже есть цвет, запах, вкус. Не раз в горах Гиндукуша, я видел во сне полную кружку студеной воды. Мечтал, как приеду домой и буду пить обычную воду, пить и еще раз пить. И мыться, мыться пока не надоест, мыться сколько душе угодно. Поэтому я на самом деле ни о чем не думал. Просто жил. Дышал свежим воздухом. Наслаждался мирным небом.
Купил билет до Ганцевичей и пошел бродить по улицам. Я не знал, что буду ехать через город Брест и поэтому не взял с собой никаких адресов. Девчонка (Татьяна), с которой я дружил до армии, и которая писала мне письма в Афганистан, училась в это время в Бресте. Писали мне конечно же и одноклассницы, и однокурсницы по техникуму, да и пацаны, друзья. Но почему-то именно эту девчонку я очень хотел тогда увидеть. Как я жалел, что не смогу ее здесь найти. Из Афгана написал Тане, что буду в отпуске и попросил приехать на выходные домой. Мы из соседних деревень. Но она так и не приехала. Оказалось, письмо Таня получила уже после моего возвращения обратно в Афган. Как же я тогда злился. И решил, что, когда вернусь из армии, я уж ей устрою полный выговор. Устроил. Она моя жена. У нас хорошие дети и прекрасная внучка (уже внуки).
Возле вокзала увидел двоих солдат. Подошел к ним, познакомились, разговорились. Оказалось, дембеля из ГСВГ (группа Советских войск в Германии), едут домой. Стоим, общаемся и тут прямо к нам подруливает патруль во главе с прапорщиком. Старший патруля сначала посмотрел мои документы, вернул мне и как-то грозно сказал: «Постой пока здесь!»
А сам с патрулем приступил к проверке двоих бойцов-дембелей. Да с такой тщательностью сверяют значки, что-то очень внимательно читают в документах, военных билетах. А я стою и думаю: «Блин, а я вообще в хэбэ и с полным набором значков, ни один из них не записан в военном билете». Тоже пацаны подсуетились, нацепляли все что у кого было. А у нас то ничего не записывали, военник где-то в полку хранился. Это когда домой уходили совсем, тогда уж все записи были. А тут чистый военный билет, да и прическа у меня неуставная, волосы на ушах лежат и форма ушита. Ну, думаю, попал, сейчас вместо дома на губе буду сидеть. Такой вариант меня не устраивал. Повертел я головой по сторонам и осторожно начал ретироваться к вокзалу. Со стороны патруля ноль эмоций, значит «враг» не заметил. Хотя я очень четко видел, что все четверо солдат, посмотрели в мою сторону. Но они реально просто отвели глаза в сторону. Только прапорщик типа очень усердно изучает военный билет одного из солдат. Я бочком, бочком и прямиком в зал ожидания. Нашел свободное место, да и присел. Через некоторое время этот же патруль заходит в зал и прямой наводкой идут ко мне. Ааа, думаю, еще круче попал. Встаю на встречу.
Прапорщик почти из середины зала громко задает вопрос: - «В хэбэ?»
Я утвердительно махнул головой.
Он: - «Да сиди ты уже».
После этого поворачиваются и уходят, даже не приблизившись ко мне.
Этот эпизод указывает на то, что военные люди понимали и уважали воинов-интернационалистов. Ведь прапорщик не стал меня ни задерживать, ни читать нотаций, он проникся уважением ко мне и моей службе.
Когда я приехал домой, во дворе своего частного дома увидел много деревянных скамеек и столов. Наличие такой «мебели» во дворе говорило о недавнем большом скоплении людей – свадьба, проводы в армию или похороны, поминки. Последняя искра надежды по поводу, что отец все же жив, угасла.
Десять суток прошли очень быстро. Я чем-то занимался, спал, принимал пищу. Несмотря на постигшее меня горе, сон был спокойным. Здесь не было войны. Хотя от присутствия какой-то непонятной тревожности, я так и не смог освободится. С мамой я вел себя, как и положено заботливому сыну. Я прекрасно понимал, что ей гораздо тяжелее чем мне. Об Афганистане я тогда вообще никому ни одного плохого слова не сказал. Обычная армия, кормят хорошо, сослуживцы отличные, климат теплый, как и положено на югах. Но дело в том, что весь отпуск я чувствовал себя не в своей тарелке. Мне было некомфортно на гражданке. Даже в пути я общался только с людьми в форме, меня тянуло только к военным. Не зависимо от их звания, рода войск и места службы, с этими людьми я очень быстро находил общий язык и обретал какое-то внутреннее спокойствие. С гражданскими же, я даже не знал, о чем говорить. В течении всего отпуска, я не искал встречи ни с до армейскими друзьями, ни тем более с просто знакомыми. Тягостно как-то было с ними. Мне пытались сочувствовать, соболезновать о смерти отца. Говорили какие-то хорошие слова об армии, об Афганистане, о будущем. Мне тоже надо было что-то отвечать. Я не знал, о чем говорить, я не понимал их. Похоже, и они не понимали меня. Я как будто оказался на другой планете. Я осознавал, что мы совершенно по-разному мыслим. Единственное нормальное общение за весь отпуск с гражданскими людьми, было с женой и дочерью офицера, которое произойдет несколько позже, уже в поезде Москва-Ташкент.
Отпуск закончился. До Баранович меня провожали родственники. Расставание было мучительным. Мне постоянно приходилось себя контролировать, улыбаться, шутить. И уже только в поезде я спокойно вздохнул. Поддался своим невеселым мыслям. Здесь уже не перед кем было притворяться.
Но тут нежданно-негаданно фортуна мне улыбнулась, подарила попутчика. Это был дембель, таджик, Салиев Мухаммад Абдуазизович, отслуживший свой срок службы в Белоруссии. Он очень тепло отзывался о моей родине и местных людях. А когда узнал, что я служил и обратно еду в Афган, он превратился в моего лучшего друга, брата, ординарца, предугадывал любое мое желание. Этот человек полностью отвлек меня от реальной действительности и превратил наш совместный путь в приятное путешествие. Позже, мы с ним какое-то время переписывались. Его письма из дома были очень теплыми, содержали огромное количество новостей. Писал он мне много и обо всем и к тому же с сильным акцентом (ошибками). Его письма всегда начинались словами – «Здраствуй моя сильный друг Димка». Ошибки в письме, хотя для меня это были не ошибки, а просто акцент, да и некоторые его слова, как бы не совсем правильно применяемые в русском языке, придавали письмам особое отношение, взаимоуважение и изрядно веселили. Вот ведь как бывает, хватило всего лишь несколько суток, а я до сих пор помню эту мимолетную крепкую мужскую интернациональную дружбу.
В Москве мы сразу пошли за билетами в воинские кассы. Там была огромная очередь из солдат всевозможных родов войск. Придется проторчать здесь несколько часов, подумал я. Не успев еще ничего сообразить, слышу громкую речь моего друга Мухаммада: «Народ! Быстро расступились, боец из отпуска обратно в Афган едет». Через несколько минут билеты до Ташкента были у нас на руках. Оправление поезда вечером, времени много. Естественно, надо Москву посмотреть.
Сходили в ГУМ. В мавзолей не попали, слишком много желающих там было. Пошли болтаться по Красной площади. Здесь у меня случилась неприятность, сломалась бляха и я остался без ремня. Стоим, решаем, что делать-то будем. И тут, как назло, патруль, два курсанта во главе с майором. Вот это попадос!!! Я ведь дома почему-то так даже и не подстригся. В хэбэ, в шинели, полный набор значков (в военнике ноль), да еще и без ремня. Ну не совсем без ремня, он конечно же был у меня, но в руках. Как начал меня этот майор отчитывать, стращать гауптвахтой.
Я молча стоял и думал: «А с хера ли мне твоя гауптвахта, я там ни разу не был, а в Афгане был и обратно туда лечу. Нашел чем пугать, задерживай, сам за это и будешь отвечать».
С полчаса мне выносил мозг нравоучениями, умными словами. А в заключение сказал: «Иди в парикмахерскую, найди ремень и не болтайся по Красной площади, не позорь советскую армию». На эту фразу мне конечно же очень хотелось ответить: «Поехали со мной, а там посмотрим, позорю ли я армию».
Но все же отпустил он нас с миром. И в этом случае, как и прапорщик в Бресте, майор проявил уважение, снисхождение. Ведь мог на самом деле упечь на гауптвахту, нарушений у меня было более чем достаточно. Я постоял в каком-то подземном переходе, а мой товарищ минут через десять принес мне новую бляху для ремня. Конфисковал у какого-то бойца. «Местные, – говорит, – разберутся, найдут, а тебе-то еще до Афгана далеко».
Настроение конечно же было подпорчено инцидентом с патрулем, и мы решили больше не гулять по Москве. Зашли в магазин, купили водки и закуски в дорогу и вернулись на вокзал. В воинском зале ожидания личный состав очень внимательно выслушивал байки двоих дембелей, которые откинулись из дисбата. Мы тоже минут пять послушали их россказни. Мой попутчик не выдержал и сказал: «Что вы тут уши развесили и слушаете всякий героический бред преступников. Со мной человек из Афгана и не хвастает настоящими подвигами».
Народ не поверил и потребовал доказательств. Я предъявил свой документ на проезд Ташкент-Кабул. Интерес к дисбатовцам был сразу утрачен. Да и они сами как-то стушевались, сразу замолчали. Но и у меня не было ни желания, ни интереса что-либо рассказывать. Ответил на пару вопросов, да и замолчал.
Вечером мы с Мухаммадом заняли свои места в плацкарте. Расположились и хорошенько отужинали, приняв при этом изрядную дозу горячительного. Водка водкой, но ведь чего-то не хватает. Естественно, милых дам. Товарищ сходил в разведку и довольно успешно. Недалеко есть две девушки и вполне симпатичные. Одна молоденькая, а другая несколько старше, но тоже очень привлекательна. В общем пошли мы знакомиться с девушками. Все было чинно и предельно вежливо и девушки приняли нас в свою компанию. У нас были к ним очень «серьезные» намерения, какие только могут быть у отслужившего дембеля и бойца из Афгана, не видевшего полтора года женщин вообще. Девушки были общительны и настроены к нам доброжелательно. Оказалось, что это жена и дочь офицера Советской армии. И едут они к мужу и отцу в Ташкент. Но самое главное в том, что молодая женщина оказалась не только симпатичной и милой, но и очень мудрой. К полуночи ей полностью удалось развеять наши «серьезные» намерения, и мы уже испытывали скорее сыновние чувства к обоим и к маме, и к ее шестнадцатилетней дочери. Остаток пути был проведен в приятном общении о службе в армии, о тяготах воинской службы, о гражданке, офицерах, солдатах и на разные интеллектуальные темы. Расстались хорошими друзьями.
В Ташкенте мой товарищ проводил меня до ворот пересылки. Обменялись адресами, пообещав друг другу писать и на этом наши пути разошлись. Я думал, что отмечусь на пересылке и мы еще погуляем по городу. Но увы, попав за ворота, путь в город мне уже был отрезан.
На пересылке меня поставили на довольствие и отправили в расположение. Казарма – ну просто огромная. Какого только там контингента не было. Кто направлялся в Союз, кто в Афган. Были еще «доходяги», излечившиеся от болезней и после всевозможных операций, которых еще почему-то не комиссовали, но и для дальнейшего прохождения службы они были непригодны. Я-то уже «дедушка» советской армии. Так что объяснил кто и откуда, да и расположился на втором ярусе. В общем мне не положено ни уборка территории, ни дневальным, а только лежать и ждать вылета. Но все же в первую ночь мне устроили проверку. Только я уснул сладким сном, как тут же проснулся от толчка в плечо и вопроса: «Полк? Срок службы?» С требованием моментального ответа, не задумываясь. Я мгновенно соскочил с кровати, левой рукой схватил за хэбэ спрашивающего, а правую занес для удара и прорычал: «Что за хрень? Сейчас урою на месте, падла!» На что немедленно получил ответ: «Извини, спи спокойно, «дедушка». Больше тебя здесь никто не побеспокоит».
Через двое суток команда бойцов была загружена в грузовой отсек самолета АН-22. Отсек не герметичен и даже задний люк слегка как будто приоткрыт, в щели видна земля. Нам указали на кислородные маски. По одной на четыре человека. Где-то уже над Афганом начали стрелять. Об этом пилоты сообщили из кабины. АН-22 поднялся слишком высоко. На борту стало очень холодно и самое главное – тяжело дышать. Кого-то начало тошнить, кто-то начал терять сознание от нехватки кислорода. Я сидел, скрючившись у стенки, пытаясь согреться и стараясь не думать об опасности. Мне это удалось, я вроде начал согреваться. И пока борт маневрировал, уходя с линии огня, я даже дремать начал. Мне стало очень хорошо, я ощутил некую эйфорию. Что произошло? Виной всему была гипоксия – кислородное голодание. Очнулся с кислородной маской на морде лица. Соседу спасибо, вовремя заметил. Когда я пришел в себя и начал соображать, сразу почувствовал сильную боль. Как будто колют иголками по конечностям, по каждому пальцу рук и ног.
Вернулись в Ташкент. Вылетели дня через два. Благополучно долетели, приземлились в Кабуле. А дальше я оказался никому нахер не нужен. Практически сам по себе. Я уже думал кранты мне, если какие-нибудь комендачи заглянут в документы, то посчитают, что дезертир.
На пересылке в Кабуле, посмотрели мои документы и сказали самому искать себе транспорт. Но сначала надо найти офицера или прапорщика, который согласится взять меня и включит в списки. В течении всего дня я обращался к каждому военному со звездами на погонах с вопросом куда он следует. К вечеру удача мне улыбнулась в лице старшего лейтенанта. Он сказал, что через двое суток вылетает в Баграм и согласен меня взять с собой. И предложил мне это время провести в расположении его части. Задача его бойцов заключалась в охране аэродрома. Время у мужиков скоротал я без проблем. Все-таки «дедушка» Советской армии. Принят в палатке был хорошо. Да и гостинцами из дома поделился с пацанами. Мне даже поступило предложение, от бойцов и офицеров, остаться у них на службе. Не знаю насколько это было серьезно и возможно, но я категорически отказался. У меня было единственное желание побыстрее добраться до своих пацанов. Я очень соскучился по своим ребятам, по людям, ставшими мне уже родными за эти полтора года.
В Баграм прилетели на вертушке. И здесь повторилось тоже самое. Самому пришлось искать офицера и транспорт. Пару ночей провел на пересылке. На третий день утром нашел офицера и колонну, следующую до Джабаля. В Джабале стоял мой 177 полк. Явился в штаб, доложил о прибытии и получил инструкции идти на КПП и ловить колонну до Саланга.
На КПП я встретил первого знакомого мне человека за весь мой путь. Это был молодой афганец лет шестнадцати-восемнадцати. Встреча была очень теплой. Мы с ним даже обнялись. Мне было очень приятно, что он запомнил меня, хотя я уже больше года не был в полку, в Джабале. Наше знакомство состоялось, когда я был еще молодым солдатом. Он часто подходил к нам в секрет. И мы его подкармливали, чем могли. А лично я подарил ему когда-то блокнотик с цветными фотографиями мусульманских святынь. Самое интересное, что при просмотре этих фотографий он мне безошибочно называл города Самарканд, Бухара, Ташкент. А сейчас мы с ним пообщались, я рассказал где был и по какой причине. Он мне как бы искренне посочувствовал. У меня даже настроение улучшилось. Ну все, я почти на месте, среди своих, так сказать.
Попутным бэтэром из Джабаля добрался до своего поста-заставы. Явился с опозданием. По отпускным документам я был обязан явиться несколько суток назад. Думал отгребу по полной. Доложил командиру батареи, капитану Казак, о прибытии. Он принял доклад и сказал: «Иди получай автомат и приступай к службе, но сначала помоги загрузить раненого в бэтэр на котором приехал.
Я даже не помню его, узбек вроде, из молодых, сквозное пулевое в ногу. Его тогда или в самом секрете «Заря», или при спуске ранили. Все при делах оказались, кто на посту, кто на прикрытии, кто в секрете. А я один свободен еще. Приехал я в шинели, форма одежды к которой совсем не привыкши, не носили мы шинели. Подхватил я раненого под мышки и на броню, а сам запутался в полах шинели. Так что моему подопечному пришлось еще и раненой ногой опереться, чтобы нам двоим не завалиться. Замешкался я всего на пару секунд, но этого было достаточно, чтобы из-под бинтов пошла кровь и на зеленой броне оставила красные разводы. Я еще подумал: «Вот, бля, за какой-то десяток дней отвык от войны и как-то не очень приветливо встречает меня земля афганская».
Хоть и встретил меня Афганистан не очень ласково, но только здесь, среди друзей, военных, я обрел душевный покой. За этот короткий срок я так и не смог адаптироваться к мирной жизни. Человек не способен так быстро забыть войну…