Встречаете же вы в жизни таких людей, которых в простонародье называют "тормозами"? Ну вот не то, что подвис человек на секунду-другую, как бывает, я думаю, со всеми, типа, "ну я знаю что дважды два - четыре, а вдруг пять или восемь, например", а потом отвис такой: "тьфу ты, ну конечно же, четыре!", а таких, что тормозят постоянно, или, ещё говорят, находятся на втором канале.

   Я когда увидел Пашу в первый раз, подумал, что просто он такой позитивный человек: маленький, квадратненький, с торчащими розовыми ушами, толстыми короткими пальчиками с круглыми ногтями, маленькими глазками, но позитивный. Ну а как ещё можно было представить, если в момент всеобщего угрюмства ста человек он один стоит и улыбается?
     Нас только зачислили в военное училище, заставили всех подстричься не то что налысо, но почти, забрали нашу гражданскую одежду, выдали тельники, прогары, робу, пилотку и гюйс и выгнали на улицу на построение всей нашей новой ротой № 31.
     Момент этот, конечно, шокирующий. Все сразу потеряли признаки внешней идентификации: кто-то вот только что ходил в бананах и футболке с Цоем, кто-то в джинсах и красной рубашке, а кто-то и вовсе в брюках и чёрных туфлях с белыми носками, у всех разные причёски и взгляды разноцветных глаз, а тут раз - и все одинаковые! Нет, потом, конечно, идентификационные признаки вернутся: кто-то храпит, кто-то чавкает, кто-то не выговаривает букву "л" ( и так ржачно, когда они вдвоём начинают спорить, кто же из них не выговаривает эту букву больше: "Ну скажи уыковые уапти" - "Ну уыковые уапти и что!" - "Да то, что ты, уошара, даже уыковые уапти сказать не можешь!", а не выговаривали они эту букву абсолютно одинаково, при этом), а кто-то и вовсе жадный гондон, но это - потом, а сейчас-то все как двое из ларца,  одинаковы с лица, только не двое. И ещё новая военная форма - она ужасно воняет! Юфтем с прогаров, мануфактурной краской, хлопком и ещё хрен знает чем, но это хрен знает что крайне ядовитое и резкое,  даже вороны на ветках тополей отсели от нас подальше, чтоб у них головы не кружились. Ну вот кто в такой момент будет улыбаться, когда впору зареветь? А Паша - улыбался. Шли вот эти сто шестьдесят восемь сантиметров (на коньках, если измерять) и улыбались. Вот, думаю, как сильно, наверное, человек мечтал об этом дне, что даже весь это метафизический акт перерождения из человека в личинку военного моряка не выбил его из колеи!     Это уже позже стало понятно, что Паша улыбается почти всегда, потому что он просто тормоз. Историй про него масса, но все же не расскажешь, поэтому расскажу самые характерные, чтоб вы понимали всю, так сказать, глубину (или твёрдость,  как правильно сказать-то?).
     Стою это я, значит, как-то дневальным по роте курсе на втором, к самому его концу. Время послеобеденное, и поэтому, естественно, в общежитии нашем на четвёртом этаже - никого. Все же на самоподготовке должны до ужина сидеть в учебном корпусе в своих классах и самоподготавливаться, а при этом их ещё периодически проверяют командиры взводов, старшины рот, командиры рот, дежурный по факультету, дежурный по училищу и представители строевой части на предмет того, как они там самоподготавливаются: с должным ли старанием и в тетрадках, или опять самолётики бумажные, бляди такие, в окно пуляют и смесь для детского питания "Малыш" через бумажные трубочки сосут? Стою, руки в карманах (готовлюсь же уже начинать борзеть на третьем курсе), чешу... э... штык-нож на поясе, как в роту заходит Пашечька с книжечкой и тетрадкой в руке.
- Есть кто? - улыбается мне Паша, имея в виду, есть ли кто из начальства.
- Я есть, - говорю.
- Не, тебя-то я вижу, а из начальства-то есть кто?
- Паша, да я понял, что ты хочешь у меня спросить ещё до того, как ты рот открыл, вот я тебе и отвечаю: какого ты в роту-то припёрся, я ж не должен тебя пускать.
- Эдик, да я на пару минут буквально, надо ручку взять! Ну вот как можно так бездарно врать, скажите мне на милость? Но дело уже к смене моей с вахты, махнул я на него рукой, иди, мол, друг мой ситный, и Паша юрк к себе в каюту и дверь слышу, сука, на замок закрыл. И аккурат, как только замок щёлкнул, в роту заходит наш командир. - Так! - поднимает руку командир. - Я шёл за ним от самого учебного корпуса, поэтому даже не начинай мне пиздеть, что его тут нет! Я специально стоял на два пролёта ниже и ждал, пока он зайдёт! Где он? А общежитие наше представляло из себя длинный и абсолютно ровный коридор с каютами по обе его стороны, то есть как бы не увидеть, куда пошёл Паша, было даже в теории невозможно. Но я всё-таки попытался.
- Туда куда-то пошёл! - бодро доложил я и мотнул головой вправо.
- В нору в свою, значит, уполз, понятно! - и командир решительным шагом марширует к Пашиной каюте, радостно напевая "Молодцов, Молодцов, насую тебе я в жопу огурцов", а потом толкает дверь его каюты и удивлённо смотрит на меня, типа "он что, вообще охуел, ещё и дверь закрыл, не смотря на строгий запрет?". Я в удивлении развожу руками во все стороны и старательно делаю вид, что не понимаю, как можно быть таким нахалом. - Молодцов! - орёт командир заметно ухудшившимся настроением. - Ну-ка открой дверь!
Тишина.
- МАЛАДЦОВ! - тарабанит командир в дверь каюты кулаком. - Открывай! Блядь! Двери!
Тишина.
Командир смотрит на меня ненавидящим взглядом, я киваю головой, что он там - ну а куда ему деться с четвёртого этажа пятиэтажного здания?
- Молодцов! - командир стучит в дверь ногами. - Открывай по-хорошему! Последний шанс тебе даю остаться в живых!!!
Тишина. Командир подходит ко мне, снимает фуражку, аккуратно ставит её на тумбочку, смотрит на меня снизу вверх (а он у нас маааленький был с большоооой бородой):
- Снимай, - говорит, - бескозырку.
Чо, думаю, бить, что ли, будет? Ну снимаю, кладу рядом с его фуражкой на тумбочку.
- Топор есть? - спрашивает командир.
- Никак нет! - топором, что ли, бить собирается?
- Ну пошли тогда так двери вышибать, раз нет.     Дверь попалась крепкая. Уж как мы только её не били. И каблуками под замок (как в кино), и плечами, и вместе ногами - грохот стоял, мама дорогая! С первого этажа прибежал дежурный спросить, всё ли у нас в порядке и не надо ли вызвать пожарный расчёт или санитаров. Потом вышибали дверь втроём, уже с ним. Орали, конечно, перманентно слова "Паша", "Сука" и "Открой". Ну вышибли, само собой, в итоге эту дверь.
     Когда пыль от штукатурки немного улеглась, то мы наблюдали такую картину: каюта три на три метра, пять аккуратно заправленных кроватей, перед окном стоит стол, за столом сидит Паша и что-то пишет в тетрадку. Командир покашлял, - ноль реакции, дежурный по факультету покашлял - ноль реакции, я покашлял уже так, на всякий случай. Командир сходил, надел фуражку, вернулся и, подойдя к Паше, рявкнул:
- Курсант Молодцов!
- Ой, - медленно повернул на командира свои голубые глазки Паша, - тащ командир! А я и не заметил, как вы вошли, так заучился! Дежурный по факультету заржал и ушёл. Я очень старался не заржать. Командиру было не смешно:
- Молодцов. Ты когда в увольнении был последний раз?
- Недели две назад.
- Хорошо сходил?
- Нормально.
- Так вот, Паша, хорошенько воскреси в памяти все детали этого последнего твоего увольнения в этом учебном году!
- Ну.. я это, пошёл сначала....
- Не надо, Молодцов! Это было фигуральное выражение, которое должно было тебе намекнуть, что ты лишён всех увольнений до самого летнего отпуска!
- А я думал Вам интересно.
- Ну... блядь.
Командир закатил глаза под козырёк фуражки, развернулся кругом на каблуках и выскочил из каюты, по дороге успев наградить меня нарядом вне очереди. Это не самый яркий случай, но очень показательный для того, чтобы вы понимали всю глубину и длину волн Пашиного Космоса, а две самые яркие его истории (ну ладно - одни из самых ярких) я расскажу в следующий раз.    Это, кто не знает, вид на бухту Голландия и СВВМИУ.