Нашего нового физрука мы сразу прозвали «Кощей». Ну как прозвали, назвали, в общем-то, потому как если бы с него снять военную форму,  повесить корону на уши и мантию на плечи, то сразу же можно было начинать креститься и приговаривать «свят, свят, свят» от этого живого воплощения детских кошмаров в натуральную величину.   Правда, прозвище это продержалось довольно недолго и было впоследствии заменено на более уважительное и точное «Костыль».

         Иван Дмитриевич был отставным майором воздушно-десантных войск и, отслужив от звонка до звонка в Афганистане, после долгих мытарств и невозможности усидеть в мирном болоте штабной жизни советских войск демобилизовался и какими-то неведомыми путями попал в наше училище на кафедру физподготовки.  Был он невероятно худ, жилист и немногословен, разговаривал с ударением на букву «г» (не гэкал, а именно ставил ударение на «г»),  курил только «Беломор» и всё время прятал папироску в кулаке, чтоб не светить огоньком. В любую летнюю жару одет он был в наглухо закрытую одежду от кадыка и до колен, а ниже колен он почти всегда ходил в сапогах. Особенно когда бегал с нами кроссы.

- Ну что, салабоны, сегодня побегим три километра!  - заявил он на первом нашем занятии после того, как его представил  начальник кафедры.

   На улице бушевал май месяц, мы заканчивали третий курс и стояли на стадионе в состоянии перманентного ожидания летних каникул и хромовых ботинках.

- А чего Вы в сапогах-то, если бегать? – не выдержал кто-то из строя.
- Фору вам даю, чтоб не так горько плакали! – и Кощей (а тогда мы называли его именно так) прикурил беломорину.

   А у нас тридцать процентов, минимум, были отличны бегуны, пловцы, биатлонисты, лёгкоатлеты, но вслух смеяться не стали над этими ста семидесяти шести сантиметрами бахвальства с лысеющей головой и седыми кустиками над ушами - мы же уже были взрослые двадцатилетние мужики и знали толк в закрытых вовремя ртах.

- Хто меня обгонит, того освобождаю от физкультуры на год! На исходную! – скомандовал Кощей. - Погодьте, сейчас прикурю.

    Пробежав три километра по плюс двадцати пяти градусам Цельсия в сапогах, он успел выкурить две беломорины, и ближайший к нему курсант отстал метров на пятьдесят. При этом он даже не вспотел. Мы валялись на траве, пытаясь унять рвущиеся из груди лёгкие, а он матерился на спички, которые ломались, шипели, не хотели зажигаться и прикуривать ему папироску.

  - Что, дамочки, на турнички? – подмигнул сквозь сизый дым Кощей, и мы поплелись на спортгородок.  Прыгнув на турник и переместив папиросу в уголок рта, Кощей сделал уголок и крикнув «считайте, салаги!» начал вертеть подъём с переворотом, держа при этом уголок. В сапогах.  Лично я досчитал до тридцати семи, а потом плюнул и ушёл в кусты есть шелковицу. Ну, блядь, ну нельзя же так людей унижать!

    После этого показательного глумления над нашими мыслями о нашей хорошей физподготовке, мы прозвали его «Костылём», имея в виду эти г-образные гвозди, которые забивают в рельсы. Тут тебе и буква «г», и крепость, а Кощей облезет от почёта, чтоб именем его чахлого организма таких терминаторов называли.

- Ну чо, скумбрии, как прозвали-то меня? Кощеем, небось, особо и не парились фантазию включать?
- Костыль! – ответили мы ему, не ну а что,  всё равно же узнает.     Костыль прикурил и сощурился в небо. Походил вдоль строя, заложив руки за спину и пуская колечки сизого дыма в  небо.

- Бля, – повернулся Костыль к строю, - а молодцы ведь! Как придумали-то, а? Мне нравится, ёптыть!  На костыль ведь опираются и всё вот это вот!
- Не, мы в смысле, который в рельсы забивают!
- Не, ну дык это ещё почётнее! Не ожидал от вас, не ожидал!
- Ну мы ж не десантники! – пискнул кто-то из строя.
- Чо сказал, на? Ладно, прощаю, порадовали потому что! И всем там передайте, что костыль я! Ну который в рельсы! А то меня всю жизнь солдаты Кощеем зовут, тошнит, б, уже!

     За доставленную радость Костыль повёл нас на пляж купаться вместо физкультурной пары. Правда бегом в оба конца по пять километров, но это уже детали, я считаю.

    Жил он один в служебной квартире прямо за забором училища, жена его, которая жила уже с другим мужем и где-то далеко, привозила ему их сынишку в начале сентября, когда они с новым мужем отправлялись на курорт. Офицеры кафедры физподготовки молча разбирали его занятия себе и выгоняли Ивана Дмитриевича в неофициальный отпуск - они же были офицерами, если вы понимаете, о чём я.  И управлялось дерзкое и склонное к вольностям курсантское стадо простой фразой:

- К Ивану Дмитриевичу приехал сын погостить, мне с вами тут некогда, но чтоб, блядь, как мыши сидели, не дай чёрт кому-то залететь и Ивана Дмитриевича подвести!

     Но угрозы в данном случае были излишни, я вам так скажу. Не зная в большинстве своём что такое дети, семья и ответственность, мы не стали бы подводить Костыля, даже если бы он просто ушёл в запой, от той силы уважения к его прошлым боевым заслугам. Когда он разделся на пляже первый раз, мы даже не сразу поверили в то, что увидели, его сухие мышцы были так иссечены шрамами, дырками и ожогами, что тело его без одежды приобретало какую-то причудливую сюрреалистичность.

- Чо пялитесь? – подмигнул нам Костыль. - Мужика красивого не видали никогда? Вон на тёлок пяльтесь, они хоть с сиськами!

    И при этом он покраснел. Было ли ему неудобно за свою внешнюю уродливость или он просто стеснялся столь пристального внимания, я не знаю, но было как-то дико, понимаете, что этот человек стесняется того, как выглядит.

      Он приходил с сынишкой гулять в училище почти каждый день. Те, кто бывал в Севастополе, знают, что сентябрь там – самая золотая пора, да и училище у нас было очень красивым: с аллеями, мраморными колонами и каменными стенами и при этом занимало огромную территорию, гуляй, сколько душе влезет. И Костыль с сыном гулял. Он преображался в эти моменты почти до неузнаваемости: становился выше, как-то крупнее, что ли, и с его обычно хмурого лица не сходила лучезарная улыбка. Завидев их издалека, мы подбирали животы, переставали косолапить и переходили на строевой шаг, выпячивая грудь.
- Здравия желаем, Иван Дмитриевич! – радостно и торжественно отдавали мы честь, хотя Костыль был в гражданской форме, да и вообще в запасе, но нам на каком-то животном неосознанном уровне казалось, что от этого нашего простого, но искреннего представления Костыль в глазах сына будет выглядеть как-то значительнее, что ли.  Это я сейчас так думаю, когда анализирую, а тогда мы просто задирали вверх подбородки и прикладывали к выгоревшим пилоткам выгнутые наружу, по военно-морской моде, ладони.

- Здорово, сынки! – радостно протягивал нам свою ладонь Костыль, и сынишка его тоже тянул свою маленькую ладошку, и мы бережно, но крепко сжимали её, стараясь не улыбаться от этих восторженных детских глазок - пусть же знает, что моряки - это суровые, как гранитные камни, люди, которых не растрогать голубыми детскими глазёнками, но папу его мы вон как уважаем и даже немного кланяемся при рукопожатии.  Сынишке этому сейчас лет тридцать уже, примерно, и, наверняка он не помнит этих моментов, но, надеюсь, что неосознанно всё-таки знает, что отец его был крайне уважаемым человеком. 

     Когда Костыль вёз нас на практику на Севера, такой случай произошёл с ним в аэропорту: его не хотели пропускать на борт самолёта.  Прошёл он через рамку – звенит. Вывернул карманы, прошёл – звенит, разделся до майки и спортивных штанов, прошёл – звенит.

- Да что такое-то! Удивляются работники аэропорта.
- Стальные мышцы и железные нервы! – и Костыль демонстрировал крайне ответственным работникам аэропорта свой маленький, но идеально круглый бицепс, при этом радостно подмигивая нам.      Работники не оценили юмора и вызвали своего старшего. Он даже с погонами какими-то был, строгий, огромный, как шкаф, и хмурый.
 Старший посмотрел на полуголого Костыля:
- Афган?
- Ну.
- Осколок?
- Четыре.
- Не обидишься, я тебе бутылочку виски принесу сейчас. Возьмёшь?
- Не обижусь. Неси.

    Вот вы не были свидетелями этого диалога между двумя такими разными внешне мужчинами: один огромный, в новой форме, и второй - маленький и в трениках, и, наверняка, не можете понять сейчас из нескольких этих слов того чувства молчаливого уважения, которое буквально повисло, как облако, над ними обоими.

- Ну чо, шпроты, виски-то пробовали когда? – спросил нас уже в самолёте Костыль.
- Откудова? Только в кино видели!
- Ну попробуем, как до места доберёмся, так уж и быть!
- Может это…сейчас прямо?
- В самолёте? Да ты Вася, совсем охренел, как я погляжу! Дисциплина и уважение к правилам! Запомни, алкаш ! А на Севере, под краба-то! Эх!     Под краба? Подумал тогда я. Клюкнул что ли уже майор-то наш? Я же из Белоруссии был, понимаете, ну где я краба-то видел камчатского? А в Севастополе, когда мы ловили крабика размером с ладошку, то орали «Бляяаааааа!!! Какой здороооовый!!!», а тут «крабом закусим». Ну-ну.    

     Потом, когда мы ехали на кунге в расположение базы, я впервые увидел, как мальчик лет четырнадцати несёт краба. Вернее, сразу было не совсем понятно, кто кого несёт - то ли мальчик краба, то ли краб – мальчика.  Передние лапы краба лежали у мальчика на плече, а задние волочились по земле, чертя в придорожной пыли кардиограмму затухающего крабьего сердца.

- Э! – крикнул кто-то. - Так мальчику помочь, может, надо! На него вон напал кто-то!
- Ну да, - буркнул сопровождающий нас мичман, - один-то он его не съест, конечно.

    И опять же, вот про кого он сейчас сказал? Про мальчика или про краба?   

  Краба нам подогнали подводники дня через три, тогда мы и решили устроить дегустацию божественного напитка. - Вы что это,  пить в расположении части собираетесь? – даже присел от неожиданности старпом экипажа.
- Ой, тащ майор, да что тут пить! Бутылка на восемь человек! Так, под краба, а то пацаны ни того, ни другого не пробовали! – убеждал его Костыль.
- Я не майор! Я – капитан третьего ранга!
- Ну так тем более!
- Ну ладно. Ну только это…
- Ну само собой!     Краба мы варили в ведре в два захода. Сначала сварили одну половину, потом – другую, ну нас так местные научили. Вывалили эту тушу на стол прямо и понимаем, что и приборы-то поставить некуда!  В смысле алюминиевые кружки и миски. Как –то разместились. Набулькали себе виски по кружкам и сидим, смотрим на краба.
- Ну чо сидим? Молитвы читаем, что ли? – не понял Костыль.
- Дык а как его есть-то?
- Я ртом буду, а вы – как хотите!

   Ну тут, как в любом деле главное что? Правильно – начать. Съели, высосали и панцирь изнутри облизали. Правда оказалось, что пальцы и губы мы себе искололи знатно, по неопытности.

      А ещё однажды у Костыля зашевелился один из осколков и его положили в военно-морской госпиталь спасать от смерти.

- Какое увольнение? – удивился командир, когда мы пришли к нему просится проведать Костыля. - Оргпериод же!     А оргпериоды в училище любили объявлять налево и направо, по любому поводу. Тогда тоже был какой-то.

- Ну мы это…Ивана Дмитриевича проведать! Ну тащ командир!
- Дело-то нужное, да, - командир пожевал свою бороду, посмотрел в окно, - слушайте, ну вот вы в самоходы когда бегаете, ничего же не боитесь?
- Боимся, как это!
- А чего боитесь?
- Ну как чего? Старшину роты, вас, начальника факультета и так далее, по восходящей!
- Ну так вот. Старшину и меня можете не бояться сегодня. Если вы понимаете намёки, конечно.
- Не, не, не! Не понимаем совсем! – ответили мы и, собрав делегацию из пяти наиболее представительных кандидатов, убежали в самоход.

      Чтоб не идти с пустыми руками, по пути вломились в какой-то сад и надрали там пакет алычи.

- Вы чо, медузы, алычи мне ворованной принесли? – смеялся Костыль.
- Да не, вы чо! На рынке купили!
- А чего она с листьями и ветками тогда!
- Мужик, сука, который продавал, обманул нас, значит!
- Мужик, ага!!! Небось, вот с такими усами рыжими и родинкой на левой щеке?
- Бля, откуда вы знаете?
- А это кто такие? – строго спросил полковник медицинской службы, который вошёл в палату в этот момент всеобщего веселья.
- А это курсанты мои! Вот проведать меня пришли, видите, алычи мне принесли! С рынка.
- Это из Голландии, в которой оргпериод объявлен? Ой, да ладно, не краснейте так, долго не сидите, у нас процедуры сейчас начинаются.      А вообще, Костыль разговаривал мало и неохотно. Самую большую речь его мы услышали, когда уезжали из Украины в Россию, он решил остаться, так как  сынишка его жил в Киеве, а как дальше будут разворачиваться отношения двух стран, тогда никто не мог предвидеть, конечно. Нам даже было как-то неудобно, я помню, что он как будто извиняется перед нами, что мы вот такие герои, присягу менять не стали, хотя он-то свою к тому времени отслужил уже за пятерых, да и мы, в общем, не придавали этой канители такого большого значения, как взрослые дядьки в высоких кабинетах. Часть наших друзей ехала с нами, часть – оставалась здесь, но это не являлось для нас поводом терять свою дружбу и ставить выше неё какие-то непонятные политические дрязги. Главное же что? Правильно – попасть на флот, ходить там на абордаж с палашами наперевес и топорами в зубах, есть мясо осьминога или подошвы кирзовых сапог, если уж совсем не повезло,  но уж точно не заниматься политикой.