Однажды штурман порвал себе штаны.  Событие это малозначительное и ничем не примечательное само по себе, но мы можем зацепиться за него, чтоб выделить отдельный рассказ про двух героев, о которых я упомянул только однажды и вскользь, но вклад их в сохранение флота и облегчение жизни подводников сложно переоценить, поэтому давайте возьмёмся за порванные штурманские штаны и поговорим о скотче и корректоре.

   Подводники часто рвут себе штаны, куртки и прочие предметы гардероба на подводной лодке. Этот факт мало удивителен - подводная лодка железная, и если снаружи конструкторы позаботились сделать её ровной, гладкой и красивой, как женское бедро, то внутри позаботились тоже, но  не очень сильно, заботы же тоже, знаете, не Вселенная - не бесконечный ресурс. И да, это я сейчас говорю про Акулы, на других проектах, особенно на первом и втором поколении, вообще мрак, что происходит.

     Удивительнее здесь то, что сделал это штурман, весь цикл перемещения которого по подводной лодке укладывается в маршрут каюта – кают-компания – штурманская – мостик и проходит строго по проходным палубам, широким и свободным, как Исторический бульвар в Севастополе. Никого не удивляет вид трюмного всего в заплатках, потому что если, например, показать штурману пальцем, куда лазят трюмные, то штурман скажет вам: «Нееет, ребята, вы всё врёти! В тех условиях, куда вы мне показываете пальцем, невозможно существование разумной жизни!» А ребята только что оттуда вылезли, демонтировав там насос весом под сто килограмм и вытащив его наверх, причём сделали это вдвоём, и из подручных механизмов у них были только лом,  верёвки и знание учения древнегреческого учёного Архимеда.  Или когда электрики вылезают из аккумуляторных ям после замера плотности электролита в банках, и их одежда вся в смешных разнокалиберных точках, прожжённых насквозь кислотой,  ну кого это удивит? А тут, понимаете, белая кость энд голубая кровь и с дыркой на штанах да ещё в тот момент, когда строгий старший на борту собирает в центральном командиров боевых частей на поучить их, как надо правильно служить. А старший на борту на флоте – как жена в семье: он всегда точно знает, как надо делать правильно, всегда расскажет вам, почему вы делаете всё неправильно и удивится, как вы посмели попасть на флот, заняв место более достойного человека, когда в народном хозяйстве так остро не хватает дояров, пастухов и трактористов.     А этот старший был особенным, - он очень любил Сан Сеича, и мы за это любили его в ответ. Хотя не только за это - когда он первый раз появился у нас в дивизии, то мы подумали, что это форменный псих какой-то. Он абсолютно не умел спокойно разговаривать, особенно во время боевой подготовки, после двух-трёх слов начинал орать, махать руками и обзывать всех вокруг идиотами.  Но первое наше впечатление о нём было ошибочным, что не удивительно, так как строилось оно на поверхностных суждениях.  Натурой он оказался честной, справедливой и доброй, что ярко диссонировало с его внешностью (худой, чёрный и с бешеными глазами) и проявлениями крайне эмоционального характера.

    Первый раз я увидел его, когда случился пожар на ЗКП Северного флота, у нас как раз закончился развод на вахту, и я, отправив смену на борт принимать дежурство, курил, греясь на солнышке и любуясь на суету вокруг сарайчика, которым был замаскирован вход в скалу.  А суета, в которой ты не принимаешь участия, завораживает похлеще текущей воды, доложу  я вам.  Со стороны дивизии на всех парах мчалась красная «копейка» возмутительно гражданской наружности. «Фигасе, - подумал я, - что за гусь такой дерзкий в закрытую зону на своей машине мчит. Чёрный плащ, не иначе».       Копейка с визгом развернулась возле меня и, присев на все колёса, замерла, окатив меня пылью.
- Тащ офицер, - подозвал меня капитан первого ранга из машины, - что там происходит?
- Штольня горит, тащ капитан первого ранга.
- А ты тут такой стоишь и куришь?
- Я дежурный по подводной лодке, а не по Штольне. Смысл мне тут бегать и увеличивать энтропию - мой корабль вне опасности.
-  Логично, и хуй с тобой поспоришь. А по какой лодке ты дежурный?
- Дико извиняюсь, тащ капитан первого ранга, но я Вас первый раз вижу и не знаком с формой допуска, которая у Вас имеется.
- А то, что я на машине в зону приехал?
- А может Вы на КПП расстреляли всех, откуда я знаю?
- Тебя, сука, точно уже пристрелить хочу! Я – ваш новый заместитель командира дивизии!   Упс, наверняка запела бы Бритни Спирс в этот момент, но так как её рядом не оказалось, то я просто ответил:
- Очень приятно познакомиться, тащ капитан первого ранга. Очень.
- Ага. Посмотрим, как тебе приятно будет, когда я возьмусь за ваше болото! Совсем тут!     И уехал, так и оставив меня в недоумении, что же у нас тут совсем.  А потом взялся, да, было дело. Нам, механикам, как-то было недосуг вникать в их лаперузские дела, но крики, стоны и брызги крови из люксовских рубок периодически долетали и до нас. При этом что удивляло в нём, это то, как он подходил к системе наказаний.
- Доложите мне, товарищи офицеры, какое наказание для офицера флота является самым суровым?    Все начинали перечислять сразу же всю глубину своих знаний дисциплинарного устава, а он только морщился. - Самым суровым наказанием для офицера флота должно являться устное замечание начальника! Если начальник, особенно такой высокий, как я, прервал свои мысли о повышении эффективности использования сил и средств флота для того, чтоб сделать вам замечание, то вы должны немедленно бледнеть лицом и, сбив дыхание, требовать у помощника выдать вам пистолет с одним патроном, хватаясь за сердце обеими руками! Эх, наберут детей на флот, а молока не завозят! Вот как с вами победишь мировой империализм?
- С подавляющим превосходством! – отвечал ему на это командир.

  Потом к нам в экипаж пришёл служить лейтенантом его сын.

- Старпом! Если узнаю, что хоть один зачёт ему поставили незаслуженно, лишу допуска к самостоятельному управлению лично вас! Никакой кумовщины мне тут! Чтоб и не пахло даже!    Да никто и не собирался, в общем-то, кумовщину разводить, как-то не принято было, но что дойдёт до того, что он сына домой пускать не будет без зачётного листа, мы и не предполагали. - Где зачётный лист? – кричал он сыну через дверь.
- Пааап, ну на корабле оставил!
- Пиздуй на корабль и без зачётного листа домой не являйся больше! - Таак! – орал он в следующий раз, когда разглядывал зачётный лист в глазок. - Ниже опусти! Левее! Чё у тебя руки-то трясутся? Ровно держи! Где зачёты новые?
- Паап, ну некогда сегодня было, учения целый день и отработки!
- Пиздуй на корабль и без зачётов новых домой не приходи! Позорище!
- Маааам, мааам!
- Не скули под дверью! Не мешай мне котлеты доедать! Кру-гом! На корабль шагооом марш!

     И вот именно этот человек и был тогда старшим на борту. Выход в море был не героический, а обычный, что даже несколько хуже. При героическом что? Совершил очередной подвиг, и дело с концом, а тут: « А давайте вот и эту задачу пусть они отработают, раз уж в море вышли! И вот эту вот, - смотрите, какая важная задача! А ещё вот эту, вон ту и, раз уж всё равно им там спать времени не будет, то вон и те две!».  А  старший на борту всё недоволен, как-то всё ему кажется, что мы недостаточно напряжены и не очень глубоко прониклись всей ответственностью момента.

- А не будет ли так любезен старпом и не соберёт ли он мне  командиров боевых частей?  Я испытываю острое желание научить их Родину любить во всех позах, включая противоестественные! Нет, нет, Сан Сеич, вы спите, спите в своём кресле, я сам справлюсь, а трупы старпомы будут относить!

Это, кстати,  риторический вопрос, несмотря на кажущеюся вариативность ответов на него.

   Командиры боевых частей и дивизионов вяло стекаются в центральный пост со стопками документации, которую сейчас будут проверять, потому что она явно ведётся с грубыми нарушениями всего, что только можно нарушить. - Все? – интересуется старший.
- Штурман! – кричит старпом по направлению штурманской рубки, так как штурман находится прямо здесь, то он, само собой, последний.  Штурман выходит, цепляется за непонятно что, и его штаны с радостным треском рвутся прямо над буквами «Эр» и «Бэ». Штурман пытается укрыться за планшетом БИП.
- Все, тащ капитан первого ранга!
- А что это такое? – тащ капитан первого ранга с любопытством откидывается влево и любуется на штурманскую дыру. - Штурман!  У вас дыра на штанах!
- Тащ капитан первого ранга, да я только что же вот зацепился!
- А зачем вы мне это сейчас рассказываете, как будто мне интересно, когда и где вы зацепились?  Вид вашего нижнего белья я ещё смогу выдержать, но боюсь, что у вас там от возбуждения выскочит что-нибудь, а нервы у меня ни в пизду. Опять же, штурман, ну старшие офицеры здесь собрались, в конце концов!  Ступайте немедленно и зашейте! Мы подождём, да товарищи офицеры?
- Нееет! Нет, блядь! Пошёл он на хуй,  этот штурман, пусть хоть без трусов стоит! Мы спать хотим, а не ждать, пока он дыру штопать будет!  - заорали в ответ товарищи офицеры, но так, как орали они молча глазами, то старший сделал вид, что не услышал.
- Видите? Все согласны. Ступайте.

Штурман зашёл в штурманскую и вышел из неё через две минуты. Дыры не было, а место, где она только что была, блестело свежим скотчем.

- Штурман, этттто что такое? – прям вскочил от возмущения заместитель командира дивизии и ткнул пальцем в штурманские ноги.
- Ноги мои.
- Я вижу, что не столпы общества! Вы что, дыру скотчем заклеили?
- Так точно! Быстро, надёжно, гигиенично!
- Хуично! Штурман, да как не стыдно! Вы же офицер флота! Белая, блядь, кость! И дыру на штанах скотчем заклеиваете! Не, ну вы посмотрите на  него!     Все тут же посмотрели на штурмана. Никто не понял, что такого предосудительного в заклеивании дыры скотчем.
- А что такого –то? – озвучил за всех штурман.
- Что такого? И вы ещё спрашиваете, что такого! Я немедленно покину корабль, чтоб не позорить свою славную карьеру нахождением на одном борту с таким типом, как вы!
- Мы под водой, тащ капитан первого ранга ,– пробурчал командир, - немедленно никак не сможете, только если через час, когда на сеанс связи всплывём!
- Я не смогу? Саша! Ты плохо меня знаешь ещё!  Штурман! Пять минут и убрать этот позор с моих глаз! Дыру – заштопать, как нормальному моряку!    Спорить со старшими на борту в теории можно, но дело это абсолютно бесперспективное, как и в нашем примере с женой, поэтому штурман молча удаляется и возвращается обратно через четыре с половиной минуты. Скотча нет, дыры тоже.
- Вот! Видите, штурман!  Можете же, когда захотите! Начнём проверку документации!

   Ну что-то там сидит, листает, бурчит себе под нос, потом не выдерживает:
- Старпом! Ну что у вас тут во всех журналах все даты штрихом позамазаны?
- Ну чтоб журналы новые не заводить каждый год. Темы не меняются, время не удлиняется, задачи те же, люди те же…
- Не, ну что, вот когда замазывают, то я как будто не должен этого заметить?
- Раньше вообще бумажками заклеивали, все как будто и не замечали.
- Да, а вот это что? – и старший машет перед старпомовским лицом журналом боевой подготовки минёра. - Некоторые хоть стараются, аккуратненько, а тут же кистью прямо палубной всё замазано!
- А, так это минёрский же документ.
-  Минёр!
 
      Минёр занят:прикусив язык, он рисует в своём блокноте голую бабу и уже, наверняка, мысленно пакует чемоданы, чтоб улететь с нею в Адлер на недельку.
- Я!
- Что я?
- Виноват!
- В чём?
- В этом!
- Вопросов больше не имею! Старпом строже надо с этим атавизмом, строже! Тогда от него и пользы больше будет!
- От него и так польза. Он в семнадцатом приборку делает, на швартовках, на погрузках, - старпом загибает пальцы, считая полезность минёра.
- Достаточно! Я имею острое желание заставить вас переделать всю документацию! Но! Мой печальный опыт подсказывает, что делать вы этого всё равно не будете, сначала будете тянуть кота за яйца до последнего, а потом в лучшем случае замажете этот корректор другим корректором и скажете, что всё переделали! Так?
- Никак нет! – делает честные глаза старпом.
- Не надо пытаться ввести меня в заблуждение, старпом! Я тоже не ботфортом консоме хлебаю!  И моя без пяти минут адмиральская гордость не выдержит такого над собой надругательства! И мне вас заранее жалко - я ведь стану мстить, а ребята-то вы хорошие, особенно когда спите зубами к переборке!
 
      Гудят сервомоторчики, жужжат лампы, и потрескивают конденсаторы в микросхемах - это всё слышно, потому  что в центральном тишина и никто не орёт. Заместитель командира дивизии подпёр голову и думает.
- Саша! – пихает он локтем командира. - Что скажешь, Саша?
- Котлетку бы сейчас по-киевски, да с пюрешечкой.
- А, ну его!  Пошли за котлетками!    Они выходят из центрального, но старший напоследок засовывает голову в переборочный люк и кричит:
- Я крайне недоволен вами, товарищи офицеры! Крайне!    Кремальера щёлкает, и все расслабляются.
- Слышь, штурман, - спрашивает старпом, - а как ты штаны так быстро заштопал?
- А никак. Я скотч отлепил и изнутри его приклеил, - и дыры нет и скотча не видно.
- А остальные три минуты что делал?
- Держал паузу, Сей Саныч, для получения достоверного эффекта заштопывания штанов!
- Хитёр, медуза. А где мы сейчас находимся? -  и старпом разворачивает свой планшет с заданием.
- Предположительно в Баренцевом море!     В штурмана летит дырокол, но штурман хитрый, ловкий и быстрый, дырокол ударяется в дверь штурманской, падает на пол и рассыпается на части от обиды за такое к себе отношение. Штурман докладывает координаты места по громкоговорящей связи, старпом орёт в ответ, что тот ему должен дырокол теперь и заодно орёт на меня, чтоб я перестал трещать уже этим скотчем и обматывать им дифферентовочный журнал, потому что у него сейчас уже взорвётся мозг, а это плохо, так как мозга у него много, и мы замучаемся потом всё отмывать в центральном, и видим ли мы, какой он заботливый и всегда о нём беспокоится.
- Сей Саныч, - говорит ему Антоныч, - Борисыч там проверял, котлет мало, думаю, тянуть время нет смысла.
- Ладно, - машет рукой старпом, - боевая подготовка никуда не денется, а котлеты – вполне себе. Объявляй обед первой смене!     И опять наступает то, что мы называем тишиной: жужжат сервомоторы, гудят лампы, шуршит электрический ток, и гудит вода, толщу которой мы пронизываем прямо сейчас грациозной тушей нашего Исполина на скорости в десять узлов.  Скотч надёжно держит всё,  на что его намотали и что им привязали, корректор аккуратно скрывает всё, что должен скрыть, и позволяет даже написать на себе сверху то, что должно быть написано.

  Эта фотография может не очень подходит сюда по смыслу, но здесь Александр Сергеевич смеётся так, как он всегда смеялся: искренне и от души. В рассказе использован рисунок Константина Соколова.