Залив кипел. Плотная шапка испарений была похожа даже не на взбитые сливки, а на зефир, и казалось, что вполне возможно дойти вон до того берега, если сильно не прыгать, а осторожно ступать и мелочь из карманов вытряхнуть. Нет, ну а как? Назвали тебя незамерзающим – старайся теперь и терпи:  испаряйся, волнуйся и шелести по камням на берегу. Тяжёлая вода выныривала из-под тумана и, осторожно потрогав берег, тут же убиралась обратно: там, под шапкой, было наверняка теплее. От мороза в носу слипались волосы и на ресницах смешно вырастали махонькие сосульки. Жалко, что глазами почувствовать температуру нельзя – было бы интересно узнать, как это: смотреть на мир из замёрзших глаз, раз уж всё равно отсюда никуда не деться,…

- ..издец, Анатолич! Надо опять костры разводить! Тут..

.. во всяком случае, в ближайшей перспективе. Если понаблюдать за туманом, то станет понятно, что и ему тоже на берег охота; там в воде, ноги у него, может, мёрзнут или штаны намокают, но   периодически  он вытягивал щупальца и пытался воткнуть их в промёрзшие камни  и, обжигаясь, тут же втягивал их обратно: в воде хоть и мокро, но явно теплее…

- ..на хую вертел! Уменя даже волосы на жопе замёрзли, если мне сейчас дать пендаля, то высыпятся через штанины! И, вообще…

… а на суше, если выскочить на пирс, не постояв на резиновом корпусе, пока остынут ботинки, то подошвы прилипают к железному пирсу и смешно чпокают, когда идёшь, а если побежишь, то они, наверняка, оторвутся.Надо как-нибудь попробовать…

-..компрессора! Гидравлику надо перегнать, холодилки хуй знает, когда последний раз проверяли! А потом ебать будут, хули вы, бездельники, вовремя сделать не могли? А я через день на вахте стою! Как будто…

…хотя здесь, в двадцать четвёртой дивизии, пирсы короткие и узкие – и разогнаться-то особенно негде: с одной стороны вода, с другой – колючая проволока. Её тут натянули совсем недавно  вследствие чрезвычайного напряжения международной обстановки. Она на морозе красивая,вся облеплена пушистым кристаллическим инеем, и ею впору украшать ёлку, а не бояться. Ещё поставили новые КПП на каждом пирсе с турникетом, карточками и вохрушками,

- …и, блядь, где эти обещанные матросы с бербазы? Доколе я, целый мичман, буду хуярить, как паровоз системы Шея! В меня  хоть бы кто топлива заливал, я бы ещё понял, а то и с перегаром на службу не прийти, как будто…

… правда, когда ставили эти новые КПП, то что-то проебали, и на них нет отопления. В будочке из железных тонюсеньких листов у вахрушки нельзя определить не то  что половую и расовую принадлежность, но и даже к какому отряду млекопитающих она относится. Вполне себе может и дельфином оказаться или нерпой, если расплести с неё все шали, шарфики, тулупы и пуховые платки. От холода даже птицы не летают – как они греются, интересно?

- …и в море как идти-то? Опять не спать неделю и жрать, не отходя от боевого поста?  Да как это вообще? За какой такой хуй и кто меня так наказал?...

Губы замёрзли, и кажется, что если сейчас кто-то хорошо пошутит, то они треснут в уголках и посередине  как минимум, а если их потрогать, то они твёрдые и гладкие на ощупь, правда, чтоб их трогать, нужно вытащить руки из рукавиц, и кожа на тыльной стороне ладони сразу натягивается и становится беловатого оттенка, как у свежего трупа.  Сама ладонь  что к высокой, что к низкой температуре более терпелива, и только кончики пальцев индевеют.  И, кстати, чего это военные учёные вывели формулу узнавания плюсовой температуры рукой (40 – тыльная сторона, 70 – ладонь), а для минусовой не вывели? Это же можно докторскую написать, ну, или  кандидатскую  как минимум! Надо это запомнить, да. Блядь, кто меня за штаны-то дёргает из моих глубоких философских омутов?

- Анатолич! Ты меня не слушаешь, что ли?! А? – это мичман Вова из-под пирса торчит.
- Некогда мне, Вова, тебя слушать. Я чрезвычайно занят удержанием своего душевного состояния в нейтральном положении.
- Блядь, ну я тебе тут душу изливаю, ну!
- Ой, Вова, опять на тему «почему я не пошёл в акустики!" Вон у меня все ботинки уже твоими излияниями забрызганы.
- Смеёшься, да?
- Нет. Если я смеюсь, то у меня губы вот так должны быть, правильно? А они у меня сейчас так? Нет? Ну,  значит, точно не смеюсь.
- Что с водой-то делать будем?
- А какие варианты есть, кроме занести удавов внутрь и поджечь пирс?
- Никаких.
- О чём тогда рассуждать? Неси солярку.

     Когда строили пирсы, то с гусаком, из которого пресная вода должна идти на лодку, тоже что-то проебали  или просто забили военные строители – гусак торчит слишком высоко и ничем не утеплён, а так как страна уже включила режим экономии всего, то напор в него дают совсем слабенький. Он медленно перемерзает, потом замерзает вода в шлангах, а потом и в самом гусаке. Брезентовые шланги становятся ледяными брёвнышками, твёрдыми, холодными и безучастными к желаниям подводников помыть руки или попить чая. Их приходится отгрызать друг от друга, потом осторожно, чтобы не сломать, затаскивать в ограждение рубки, и, когда они немного оттают, спускать в прочный корпус, раскладывая по отсекам и спустив концы в трюма. От этого на лодке грязно и очень неуютно, но другого способа нет – даже двадцать первый век же ещё не наступил, а потом-то что-нибудь придумают, обязательно!  Гусак под пирсом надо обложить ветошью, замоченной в солярке – она будет долго чадить, дымить и пугать штаб флотилии, но гусак растопит. Ждать, пока шланги высохнут, будет некогда, и мы опять попрём их на мороз мокрыми и тёплыми, пока подключим к гусаку, они уже сверху замёрзнут, потом их постепенно расправит хилый ручеёк, и они замёрзнут полностью.  Из всего дивизиона нас осталось трое:

- старшина команды трюмных, мичман Вова – молодой, работящий под настроение и ушлый, как чёрт. Если бы какие-то учёные занимались составлением сплавов характеров, то они без колебаний взяли бы Вовин за эталон сплава профессионализма с распиздяйством – Вова любил положить болт на всё и делал это с такими  изяществом и отвагой, с какими гусары Чичагова рубили наполеоновских солдат у деревни Студёнка. Но Вове до конца контракта оставался год, и его никто не трогал, кроме меня – Вова  чуть что  грозился уйти в акустики, как его предшественник, а старшин команд трюмных в дивизии было три на все экипажи. У меня контракт заканчивался на полгода раньше, чем у него, и  поэтому  на меня его угрозы не действовали совсем.  
- трюмный матрос Коля, пожалуй, самый золотой матрос срочной службы из всех, встреченных мной за службу, - отец Коли был директором завода в Курске и каким-то депутатом чего-то там, Коля учился на третьем курсе ВУЗа, когда отец как-то попрекнул его, что тот пользуется благами за его счёт, а сам ничего не может. Коля перевёлся на заочное отделение и пошёл в военкомат с просьбой заслать его куда подальше – так и попал к нам. «Жалеешь?» - спросил я как-то Колю. - «Нет, я же осознанно выбрал, чего жалеть-то?»
- я: один из двух командиров дивизиона живучести на все корабли. Так и ходили с Вовой парой с одного корабля на другой, если не успевали вовремя заболеть. Причём  на корабль чаще всего попадали только в день его выхода, со своего не отпускали до последнего – людей-то тоже не хватало, а могли просто и не предупредить заранее,просто звонили с утра на корабль и разрешали сбегать домой за зубной щёткой, потому  что через три часа выход в море и ввод ГЭУ уже идёт.    Приходим на корабль с Вовой, а там ходят какие-то люди незнакомые – ну мы-то в дивизии всех знаем, в лицо-то уж точно.
- А вы откуда, ребята,  такие красивые?
- А мы с бербазы!
- А мы с ракетной базы!
- А что вы тут делаете?
- А нас заставляют в море идти, а то премии лишат!
- А не страшно вам?
- Да нет, сказали, что нам тут всё покажут!
- А давно вы тут?
- С утра! Уже все отсеки прошли посмотрели!
- А легководолазную подготовку прошли? А отработку на УТК? Ну пожары там всякие, включения в СИЗ?
- Нееет. Сказали, что тут всё покажут!
- Анатолич, - шепчет мне Вова на ухо, - как друга тебя прошу, сломай мне ногу, а? Или руку.
   Категорически запрещено брать на выход в море людей даже с другого проекта корабля  - в море должен выходить только подготовленный экипаж с определённым  крайне невысоким  процентом прикомандированных с аналогичных проектов. А тут кого только нет: и с бомбовоза, и с береговых частей. Родного экипажа процентов двадцать, может, а то и меньше.
- Кто б мне руку сломал, Вова!
- Ну давай ты – мне, а я – тебе!
- Э! – кричит механик, заметив нас. - Чо так поздно-то, а?!
- Как отпустили, Михалыч! – кричит ему Вова.
- Надо было убежать! И ко мне! Ко мне на корабль! Проинструктируй этих, Вова, что им делать объясни и всё остальное.

   Вова уходит с береговыми прапорщиками вниз  к каютам и возвращается ровно через две минуты.
- Ты что? – пучит глаза механик. - Уже всё?
- Ну. Показал им их койки и сказал, чтоб сидели тут и никуда не вылазили без моего разрешения, они спросили: «а есть?», а я сказал: «даже срать!» Всё чем могу, Михалыч, всё чем могу!
- Михалыч, - спрашиваю я, - а как мы в море-то пойдём? Ты вообще докладывал кому-нибудь, что у тебя людей нет?
- Конечно! А кто мне пригнал этих оленей с бербазы? Уж не наш ли штаб?
- И что? Вот они сейчас подпишут нам разрешение на выход в море, ты думаешь?
- Держи карман шире! Уже подписали! И съебали отсюда бегом, даже в глаза не смотрели!
- Да ну,  как это?
- Так, мне в корму бежать, некогда тут с тобой плюрализмом заниматься. Ты переодеваться пойдёшь или так, красивый, в центральном умереть хочешь?
- Не, переоденусь.
- Давай бегом только! Без чаёв там, ладно?

И вот я всё приготовление сижу вместо механика в центральном, а механик бегает, судорожно пытаясь проверить ВСЁ. Он знает, что это невозможно, но выбора-то у него нет: надо хотя бы  попытаться.

  Бороздим неделю Мировой океан: командир не спит, старпом не спит, помощник не спит, механик не спит, комдив раз не спит, комдив два не спит, Вова не спит, и я не сплю  - ну а как тут уснёшь-то, страшно же пиздецки просто. А буквально только погрузились первый раз, только собирались выдохнуть, как в третьем задымление на второй палубе, аварийная тревога, все дела – бегу в третий: переборка-то вот она, в двух шагах, а его и герметизировать никто не собирается – нет никого в отсеке, как хуем сбрило и вахтенного, и обоих подвахтенных, и всех приписанных к отсеку. Пусто, как на станции Дно в четыре утра. Управленец с электриком сидят, конечно, на пультах, но они в борьбе за живучесть не участвуют, им пульты разрешено покидать только путём умирания; комдив раз хорошо  что в отсеке оказался – ползём с ним вдвоём, два капитана третьего ранга, по второй палубе к источнику дыма, а там стойка управления холодильной машиной стоит, ковриком резиновым прикрытая, и вода на неё хуярит из трубы какой-то задорным таким напором, с журчанием и брызгами красивыми во все стороны.  Обесточили её, противогазы сняли, доложили в центральный и расходимся обратно.

- Ну что там? – спрашивает командир.
- Вода, - говорю, - заливает у вас стойку автоматики холодильной машины.
- А потому что! – кричит механик на меня. - Надо матчасть к выходу в море готовить! Проверять надо всё заранее!
- Михалыч, - говорю, - а ты ничего не попутал?  Или ты, может, не знаешь, что меня к тебе за три часа до выхода прикомандировали? Выписок не видел? Или, может, это я вам холодилку ковриком резиновым застилал, а?
- Да я не на тебя, я просто ору. Ну как тут не орать –то, а, тащ командир, а? Вы им докладывали, что мы  не готовы? Что людей у нас нет? Что матчасть не в строю и ЗИПа к ней с гулькин хуй?
- А кому до этого дело, Михалыч? Надо выполнить задачу – и тогда всем будет хорошо, есть ещё вариант героически погибнуть, и тогда мы будем долбоёбы, а им – опять хорошо. Ну ты как маленький, честное слово!
- Нахуй! – бурчит механик, - нахуй я пойду, а не в море больше! Сами пусть ходят!

  Хорошо, потом в дивизию Гепард пришёл – там комплект сто процентов в экипаже, и стало чуть полегче: во-первых, всё внимание к ним, а, во-вторых, хоть народ можно было на выходы в море оттуда дёргать. Ну пока и оттуда народ бежать не стал.

….и что, говорю, мне стакан залудить нельзя в свой законный выходной? Блядь, Анатолич, ты меня опять не слушаешь, что ли?
- Вова, а чего ты такой говорливый сегодня? Как фонтан – не заткнёшься никак!
- Да замёрз, пиздец, пальцев не чувствую уже!
- Пошли чай пить.
- А вода?
- Да хуй на неё! Два месяца до весны осталось – потерпят!
- Коля! – кричит Вова под пирс нашему матросу. - Пошли! Барин нас на чай позвать изволили!

   Сидим втроём у меня в каюте, греем руки о горячие кружки, прихлёбываем потихоньку, Коля ест печенье, а Вова всё никак не заткнётся:
- Ну чо, Анатолич, на Грушу-то идёшь механиком?
- Не, Вова, не пойду.
- Чего? Сиди себе на отстойном корыте  да в носе колупайся!
- А вот чего, Вова.
  И я ставлю на стереомагнитофоне «Саньё», который я купил за сто рублей с рук по лейтенантству, песню «День рождения» группы Ленинград.
 Становится заметно теплее и как-то легче на душе, начинаем даже подпевать, ну мы с Вовой – Коля-то печенье ест. В каюту заглядывает старпом:
- Что тут происходит? Митинг?
- Петтинг, ёпта! – смеётся Вова.
- Вода где?
- На пирсе в шлангах замёрзла.
- Заебались?
- Да чо нам, кабанам…ну да, заебались, в общем-то.
- Э, а откуда у вас чай-то? Где вы воды-то взяли?
- А я бутыль из дома принёс! Обеспечил дивизион свой!
- Э, дык дайте мне стакан-то воды, хоть чаю попью!
- Меняю на стакан шила! – рискует Вова.
- А в рог?
- Эх, вот ни в чём не могу вам отказать, товарищ капитан второго ранга! Такой Вы душевный человек! – приговаривает Вова, отливая старпому воды в банку.
- И снова нет, Владимир! Давай третью попытку!
-  А вы интроверт или экстраверт?
- Нахуеверт я, Владимир.
- Ну и ладно, не очень-то и хотелось.
- Ну и ладно. У меня всё равно шила нет. Эти вот, - старпом кивает на меня головой, -  на день механика всё вылакали.

    Старпом уходит, мы допиваем чай и ползём на пирс заносить холодные трубы внутрь тёплой атомной подводной лодки: на улице уже заметно стемнело, и туман, такой плотный и красивый, отступил к середине залива, видимо, отчаявшись покорить наши мазутные берега, ну или, может, чтоб перегруппировать силы и средства  для следующей атаки.  Звёзд пока не видно, только Полярная звезда уже начинает подмигивать, лёжа почти на самом горизонте, что не удивительно – мы же в Заполярье.

А это Ева рисовала  под чутким маминым руководством. Красота, да?