Вчера начался КМБ, а позавчера нам выдали форму. И со всей широтой флотской души разрешили не спать всю ночь, чтоб успеть привести её в порядок к утру. То есть, зная что это невозможно, решили погрузить в трудности и лишения прямо сразу.

Это был первый раз в моей жизни, когда много молодых ребят вокруг, неожиданно для себя, выяснили, что им таки надо уметь самостоятельно, - вот этими вот самыми, а не мамиными, руками,- шить, подшивать, гладить, отпаривать и выглядеть хорошо. Ладно, ладно выглядеть хорошо в рабочей морской форме невозможно, если ты не носишь её, хотя бы, годик. Поэтому, заменим хорошо на приемлемо.

– А как? – недоумевало большинство будущих покорителей морей, океанов и домов офицеров флота, имея в виду «вставлять нитку в иголку».

– А вот, – немедленно помог старшина роты, – видите плакаты висят в бытовке? Так же великолепно вы и должны выглядеть.

А на плакатах тех, – вы легко можете себе это представить, – изображён был низкополигональный Ален Делон в индивидуально пошитых костюмах, которые выглядели как морская форма, но сразу было видно, что шили, подгоняли по фигуре и гладили их не иначе, как демоны. Абсолютно все выглядели в робе, – название рабочей формы, – смешно: она же была не то двух, не то трёх ростов, а с размерами вообще не парились, – ну ты же моряк, а, значит, по умолчанию, строен как кипарис, но сделаем пошире штаны, чтоб можно было их легко скинуть, когда упадёшь в воду и рубашку тоже, чтоб нигде не жала – это же рабочая форма и ты в ней будешь работать. А как ты это будешь гладить вот совсем абсолютно не волновало никого, начиная от Главкома ВМФ и заканчивая старшиной роты.

На штанах предполагались стрелки, но пока наука про использование газет и/или мыла совместно с утюгом не была изучена, те стрелки можно было выставлять в музее на юмористической выставке «Как не надо гладить брюк»: мало у кого она получалось одной, непрерывной, ровной и держалась больше, чем пару часов.

Но смеяться над своими новыми товарищами не выходило – в ротном помещении висели зеркала.

С пришиванием погон, курсовок и боевых номеров выходил отдельный цирк: насквозь прошитые рукава, погоны на спине, стежки длиной в пару сантиметров и заваленный горизонт: а это ещё на арену не вышли клоуны.

Кое-как отмучавшись, вытерпев насмешки и унижения старшины роты: «А ты штаны рукой, что ли гладил? Утюг же надо было взять! Утюгооом? А включать его не пробовал?»; «А это ты что с гюйсом сделал, ему же прямо стыдно на плечах твоих хилых висеть, он прямо орёт же – отпустите меня обратно под ядра и картечь Гангута?»;  пройдя утренние строевые занятия, мы сидели в курилке и решали, что делать с прогарами, которые натёрли мозоли ещё до того, как мы их надели в первый раз.

Курил мало кто: или оторвы из техникумов или мальчики, вырвавшиеся на свободу из хороших семей, – в основном просто прятались в теньке, - севастопольская жара, да ещё в робах, переносилась с трудом.

Труды эти на второй уже день выступали белыми пятнами на спинах и в подмышках: это после  мы узнаем, что чем больше стираешь робу, тем мягче она становится и лучше дышит, а сейчас сидели бесформенной тёмно-синей кучей и пытались вспомнить все известные нам рецепты размягчения обуви: молоток, одеколон, кипяток, подсолнечное масло, солнцепёк и прочие, абсолютно, казалось бы, непригодные вещи.

Когда закончили с обувью и перешли к способам чистки блях, чтоб они всегда блестели, но чистить их надо было не чаще раза в месяц, из-за угла вышел пятикурсник и направился в нашу сторону. Мы почтительно притихли: солидный взрослый двадцатитрёхлетний мужик! 

А как он выглядел на нашем фоне! Брюки-клёш, о стрелки которых можно было резать тополиный пух, тогда как наши стрелки напоминали карту дорог Ленинградской области, намокшую под дождём. Белоснежная форменная рубаха с золотыми курсовыми галками, понятно, что пятью, но выглядело будто от плеча и ниже локтя, а мы вчера пришили себе на рукава одинокую резиновую галочку и от того, как сиротливо она смотрелась на рукавах, ещё больше захотелось домой. На затылке шитая фуражка севастопольского кроя, а у нас-то бескозырки, со всеми пружинами, со всеми чехлами, которые пачкались немедленно от мимолётно брошенного на них взгляда! В его чёрные  ботинки можно было смотреться при бритье, а наши прогары, жирно намазанные гуталином, были настолько тусклыми, что на их фоне засияло бы и пасмурное московское небо. И завершали картину небрежно болтающийся в руке чемодан и усищи, мать моя, воооот такенные!

И главное, - у нас впереди было пять лет мучений в виде учёбы, нарядов и службы, а его впереди поджидала только свобода: военно-морской флот!

Словно напуганные воробьи, брызнули мы с центральной скамейки, почтительно освобождая место. Пятикурсник кивнул нам, чем вызвал немой щенячий восторг, не спеша уселся, снял фуражку, пригладил вихры, уложил на колени чемодан и открыл его.

 Плавно и размерено, он доставал из чемодана чертежи, какие-то таблицы и описания, аккуратно рвал их на несколько частей и складывал в мусорку, – это, очевидно, была несекретная часть его диплома. Что там мы: казалось даже птицы, жучки, мухи и листья на деревьях почтительно молчали!

Дорвав всё, он вытряхнул чемодан, зашвырнул его в кусты, вытянул ноги и достал откуда-то из недр фуражки беломорину. Размял её в пальцах, дунул в гильзу, оторвал  кончик, смял и  вставил его внутрь, защипнул два раза и забросил папиросу в уголок рта. Прикурил, от одной из пяти немедленно поднесённых спичек, глубоко затянулся и, на выдохе, сообщил не то нам, не то Вселенной:

- Всё. Инженер.