(С благодарностью Александру Михайловичу Покровскому)
Первое января 1997 года было морозным и снежным. Притих шум новогодних застолий. Хоровод гуляний, иссякнув на время, оставил улицы в покое и умиротворении. Редкие прохожие уже перестают встречаться на пути, если свернуть с широкого проспекта Ветеранов на боковые улочки. Коммунальные службы еще не проснулись и не увидели масштабы бедствия, оставленного метелью и следами народных гуляний, а снег, пользуясь этим, сыпал и сыпал, делая и так пасмурное утро еще более сумрачным, а дороги и тропинки непроходимыми.

На душе было так же пасмурно, несмотря на новый год, мандарины и какой-никакой, но праздничный стол с неизменным оливье.  Девяностые годы надолго вошли в историю и жизнь каждого из нас как годы тяжёлых испытаний и перемен. Рушились семьи, закрывались предприятия, люди лишались жилья и средств к существованию. Резко вырос средний IQ в сфере торговли за счёт когорты профессоров, преподавателей и учёных,  от безнадёги сменивших свой род занятий на почетный труд продавца ларьков и рынков.
Что будет дальше, кто знает? Спасут ли страну желтоватые замороженные "ножки Буша"? Окрепнет ли демократия, импортируемая нам в коробках с этими же окорочками? Никто не знал, жили одним днем.
Но в этот день я точно уже не поеду бомбить на старом жигулёнке, и судя по настроению и количеству выпитого, не поеду еще пару дней точно.
Пусть будут праздники.
И я шел, проваливаясь в сугробы по колено, закрыв глаза от ветра, который залеплял мне глаза колющим снегом. Я шел к другу.

Восемь с половиной лет назад до этого отгремел выпускной вечер, и мы, курсанты морского училища, разлетелись по стране, тогда еще советской и могучей. Исходили моря и океаны, списались на берег, отработали в научных институтах, осели в разных городах.
Но наши встречи как тогда, так и до сих пор возвращают нас в ту пору, когда ты молодой, наивный и счастливый. Когда кажется, что всё у нас впереди, что всё будет зашибись.
И встречаясь, вспоминаем наши хулиганские выходки, залёты и походы по пивным, народные названия которых музыкой Шопена откликаются в наших душах: "Три пива", "Дабл", "Мутный глаз", "Жуки", "Очки" и другие, перечень которых далеко выходит за два десятка.
Редкому выпуску удается сохранить традиции ежегодной встречи достаточно большим составом. Тем более для моряков. Под большим составом я подразумеваю от 40 человек в первые годы после выпуска   и выше 10-15 через 25 лет. Нашему - удалось. И каждое 7 мая в День радио мы спешим на Заневский проспект. Те, кто еще остались. Кто здесь, и кто с нами.

Но юбилеи выпуска будут потом, а тогда я шел.
Я шел к другу-однокашнику, где застолье уже завершалось, гости почти разошлись, а дети были отправлены спать.
О, этот момент, когда стол разобран, и все салаты с кружочками моркови и вкраплениями конфетти перенесены на кухню, и потеряв официоз, обретают более дружеский статус закуски в узком кругу!
Едва я успеваю снять заметенные снегом башмаки, как Сашка Сигис с заговорческим видом тянет меня за рукав на узенькую кухню и закрывает дверь. Интрига нарастает.
Махнув по 50 капель водки, захрумкав огурцом, он достает с холодильника книгу и, открывая её, торжественно говорит:
- А теперь слушай!

За дверью кухни еще кто-то ходил. Еще периодически бегали на горшок дети, разоваривали взрослые. А у, нас в кухонной тишине, уже раздавалось: "– Вы гов-но, лейтенант!...
И вы останетесь гов-ном до тех пор, пока не сдадите на допуск к самостоятельному управлению отсеком. Пи-ро-го-вым вы не будете. Мне нужен офицер, а не клистирная труба!
Командир отсека – а не давящий клопов медик!.."

Саня читал, периодический похрюкивая. Мы старались не ржать громко, ибо дети, ибо семья ложилась спать. Но нет. 
Нет такого средства, что бы закрутить вентили клапанов громкого смеха, когда ты читаешь морские байки.

"Запомните, лейтенант! Вам за все заплачено! Деньгами! Продано, лейтенант, продано. Обманули и продали. И ничего тут девочку изображать.  Поздно. Офицер, как ра-бы-ня на помосте, может рыдать на весь базар – никто не услышит. Так что ползать вы у меня будете! Лейтенант пошел и повесился. Его успели снять и привести в чувство."

Уже снова стемнело. Но было не уйти, и было тепло и смешно. Уже не так тяжело и тоскливо.

"– Почему вы не повесились, лейтенант? Я спрашиваю, почему? Вы же должны были повеситься? Я должен был прийти, а вы должны были уже висеть! Ах, мы не умеем, нас не научили, бабушки-академики, сифилитики с кибернетиками. Не умеете вешаться – не мусольте шею!"

Прошли 90-е годы. Мы не повесились, как тот лейтенант, и уже состарились.
И даже сами иногда пописываем в дневнички свои самые любимые воспоминания. Только для того, что бы не забыть в старческой деменции, какими мы были молодыми. И что мы вообще были.
И книжка "Расстрелять!" так же стоит на моей полке, но уже с личным автографом автора.
Спасибо Вам, Александр Михайлович.
/иллюстрация - Даня Морозов/