Не служил бы я на флоте,
если б не было смешно.
(Из флотского фольклора)

Пузо в масле, нос в тавоте,
но зато – в подводном флоте!
(Оттуда же)

 
За бортом плескалось и булькало. Пузыри воздуха, оставшиеся после погружения в закоулках «лёгкого корпуса», вымывались потоком воды и с клокочущими звуками вырывались через шпигаты¹. Образуя серебристую завесу, они неслись к поверхности, переливаясь и увеличиваясь в раз-мерах. Чёрная громадина корпуса субмарины медленно проваливалась в глубину, постепенно растворяясь в сгущающейся темноте. Солнечный морозный день, синее небо, шумы моря и ветра – всё это осталось там, наверху, и теперь существовало лишь в воспоминаниях.

Стрелка глубиномера медленно скользила вниз по циферблату. Как загипнотизированный, не отрываясь не дыша, я смотрел на неё. Что-то завораживающее, сладостно-тревожное было в этом неумолимом падении. По-дойдя к отметке сто метров, стрелка остановилась.

–  Седьмой отсек осмотрен, замечаний нет, глубина сто метров, – выйдя из оцепенения, бодро доложил я в центральный пост.

–  Есть седьмой, – гулко, словно с того света, голосом старпома прохрипел центральный.

Замечаний нет – это, конечно, сильно сказано. Если приступить к перечислению их всех, на это уйдет часа два, но толку не будет – о них и так все знают, так как в цен-тральном посту происходит приблизительно то же самое. Так же, как и у нас, ещё с перископной глубины, там начался дождик. Через изношенные сальники клапанов­ и забортной арматуры внутрь лодки неумолимо сочится морская вода. Интенсивность протечек с ростом наружного давления всё возрастает. Нельзя сказать, что «льёт как из ведра», но боцман, сидящий на рулях глубины, предусмотрительно накинул на плечи плащ-палатку.

Но не везде дела обстоят так плачевно. Ещё раньше, едва только по отсекам разнеслось: «Приготовиться к погружению, осушить трюма, выгородки, цистерны грязной воды, сточного топлива, продуть баллоны гальюнов, вы-нести мусор!» – мы, обитатели седьмого отсека, приняли соответствующие меры предосторожности: скатали с коек матрацы, сложили их и всё, что не должно было намокнуть,

сухом, надёжном уголке – в самой корме, в аппендиксе между торпедными аппаратами. Потом в местах наиболее вероятного поступления воды расставили вёдра и подвесили на подволочные клапаны несколько пустых банок из-под регенерации. И вот, приготовившись таким образом к возможным неприятностям, сидим, благоговейно устремив взгляды на мертвенно светящийся в полумраке отсека зеленоватый круг глубиномера, и сквозь капель, звонко цокающую в расставленные сосуды, напряженно прислушиваемся к переливам воды и таинственным звукам за бортом.

Шутка ли – идём на глубоководное погружение! Это своеобразный экзамен, который должна пройти каждая подводная лодка, готовящаяся к выходу на боевую службу. Необходимо погрузиться на предельную глубину и, оставаясь там, пройти несколько часов полным ходом, совершая различные манёвры и пристально наблюдая за поведением корабля. Затем надо успешно всплыть, что, как вы пони-маете, тоже немаловажно.

Ради чего это делается? Не с целью же заготовки для нужд фармацевтической промышленности выработанного моряками адреналина? Конечно нет, хотя добра этого там хватает и становится порой жалко, что пропадает оно почём зря. Цель тут одна – проста до примитива и прагматична до скаредности. Во-первых, чтобы убедиться, что там, в условиях экстремального забортного давления, все системы и механизмы подводного корабля работают нормально. Прагматизм же заключается в том, что если что-то и лопнет, отвалится или просто сломается, не выдержав испытания на прочность, то починить всё можно будет в специализированном заводе, который находится тут же, буквально за углом. Если же скрытый дефект не обнаружит-ся и поломка произойдёт в океане, за много тысяч миль от базы, то все ремонты обойдутся неизмеримо дороже (если, конечно, будет ещё что ремонтировать!).

Между тем стрелка глубиномера вновь двинулась и продолжила неспешное скольжение по бледно-фосфорному полю циферблата. К привычным звукам за бортом постепенно прибавляются новые. На глубине сто сорок метров корпус обжался и время от времени начал явственно потрескивать. Нитка, предварительно туго натянутая от борта к борту, дала слабину и немного провисла посередине. Кое-где вода в ёмкости уже не капает, а, журча, стекает вполне ощутимыми струями. Что поделаешь, кораблю почти тридцать лет, капитального ремонта не было давно, скорее всего – никогда, а текущие и различные внеплановые – это обычное латание дыр!

–  Глубина – сто пятьдесят! – под мелодичные звуки ка-пели следует очередной доклад в центральный пост.

Прохрипев обычное:

–  Есть седьмой! – центральный с сухим щелчком отключается, и в отсеке вновь восстанавливается журчащая тишина­.

Прислонившись ухом к ледяной трубе торпедного аппарата, я пытаюсь услышать звуки моря за бортом. Фоновый шум со временем изменился. Куда-то пропали сухие потрескивания креветок. Может быть, на такой глубине они уже не водятся?

Вдруг гулкую тишину отсека пронзает резкий, холодящий внутренности металлический скрежет, как будто в напряжённых связях железных конструкций за бортом что-то не выдержало огромной нагрузки и, получая долгожданную свободу, хлёстко лопнуло или от чего-то оторвалось.

–  Брррр… – Дрожь, пронизывающая и неприятная, сродни той, которая возникает при резке тупым ножом пенопласта или от трения куском железа по стеклу, заставляет непроизвольно содрогнуться и податься с места. Вовремя взяв себя в руки, чтобы сгрудившиеся вокруг матросы не заподозрили признаков замешательства в действиях своего командира, я не спеша встаю, обхожу, осматриваясь, по периметру отсека и, склонившись к «Каштану»², спокойным, совершенно бесстрастным голосом (чего это мне стоило!) произвожу в центральный пост необходимый в таких случаях доклад:

–  Центральный! Резкий металлический звук по правому борту в районе ЦГБ³ номер девять, выше ватерлинии… от-сек осмотрен, замечаний нет… глубина сто семьдесят метров…

чувством облегчения от осознания выполненного долга и от того, что дальше с этой ситуацией предстоит разбираться не мне, я вновь усаживаюсь в кресло с видом на глубиномер и с надеждой смотрю на эбонитовую коробку «Каштана». Я совершенно уверен, что после такого происшествия последует команда на всплытие.

Но нет. Весьма похоже, что, несмотря на эффектный шум и душещипательный антураж, данное событие в цен-тральном посту никого особо не встревожило. Как я потом узнал, такое часто случается при погружении на старых лодках. Это отрываются плохо приваренные или проржавевшие листы «лёгкого корпуса» или крепления, которыми он жестко связан с «прочным корпусом», не выдерживающие нагрузок при обжиме. Но погружение на всякий случай приостановлено, по трансляции раздаётся обычная для подобных случаев команда «осмотреться в отсеках», и после приёма докладов о том, что везде всё нормально, сползание бездну продолжается.

Глубина сто восемьдесят… сто девяносто… двести!.. Наша цель – двести пятьдесят метров! Это рабочая глубина подводных лодок нашего типа, предельная двести восемьдесят, но на такую глубину старые лодки посылать уже не рис-куют.

В перерывах между осмотрами корпуса и докладами центральный пост мы успели посвятить в подводники двух карасей, прибывших в экипаж пару недель назад. Это их первое погружение, и надо же, как повезло – сразу на предельную глубину! Счастливчики! По заведённой традиции, новобранцам пришлось выпить по полному плафону вкуснейшей забортной воды, нацеженной лично мной через краник глубиномера из самых девственных глубин солёно-го Японского моря. Сейчас новоявленные подводники сидят бледные, икают и из последних сил борются с приступами подступающей рвоты. А что делать? Незыблемые флотские традиции! Все через это проходили, и никто ещё не умер.

В трюме переливается накопившаяся вода. Надо бы откачать, да поздно. Помпа может справиться с забортным давлением только до ста метров, а уже за двести! Немного осталось! Напряжение предельное, кажется, сейчас что-то оборвётся в натянутых связях внутри организма или звонко лопнет какая-нибудь ненадёжная пружинка.

Глубина – она, как скорость, захватывает. Это как на ма-шине, когда давишь на педаль до отказа: сто пятьдесят, сто шестьдесят, сто восемьдесят… двести!!! Сердце выскакивает из груди, ты весь сливаешься в единое целое с машиной. Каждую неровность дороги ощущаешь собственной кожей… На глубине – то же самое.

–  Глубина двести двадцать! Осмотреться в отсеках! – вновь доносится из центрального замогильный голос старпома.

С увеличением глубины протечки вроде ослабли, да и в трюме воды, кажется, уже не прибавляется. Вновь делаю ритуальный обход по периметру и заученно докладываю в центральный пост:

–  Седьмой отсек осмотрен, замечаний нет, глубина двести двадцать!

Доклады из всех семи отсеков следуют один за другим, старпом едва успевает отвечать на них своё вездесущее: –  Есть!

Между тем нитка между бортами провисла ещё больше, уже не верится, что несколько минут назад она была натянута туго, как струна. Корпус продолжает неприятно потрескивать под давлением всё большей и большей силы сдавливающих его объятий. То гулкими постукиваниями, то металлическим скрежетом отзывается он на испытываемое предельное напряжение. Проходя мерзкими вибрациями по железу корпуса, а затем по всему организму – каждым звуком этот груз наваливается на человека.

Взгляды уже не прикованы к стрелке глубиномера, глаза самопроизвольно поднимаются наверх к низким сводам окрашенного слоновой краской (цвета слоновой кости) подволока. Не хочется думать, сколько десятков или сотен тонн ледяной воды держит сейчас на себе эта низко нависшая, вся в клапанах и трубопроводах, конструкция. Насколько надёжно она защищает нас, зачем-то здесь оказавшихся, от чудовищного давления? И всё больше и больше начина-ешь ощущать каждой клеточкой своего молодого организма тяжесть и смертельную опасность этого водяного столба над головой. В голове непроизвольно возникают мысли:

–  Выдержит? А как если вдруг…

что под нами? И там не легче! До грунта – пара трамвайных остановок – что-то около двух километров! Зачем глубоководное погружение планировать на такой большой глубине? Ведь если что-то случится и лодка провалит-ся за предел, шансов спастись не будет совсем. Хотя, если честно, случись что-нибудь даже и на гораздо меньшей глубине, на тех же двухстах пятидесяти метрах, например, то шансов спастись будет ровно столько же. Аварийно-спасательное снаряжение подводников рассчитано на выход

глубины всего лишь до ста метров. Таким образом, получается, что, выбирая место для глубоководного погружения и, соответственно, глубину под килем, в штабе флота, скорее всего, исходили исключительно из гуманных соображений: чтобы в случае катастрофы люди долго не мучились. А так, если что – хлопок, корпус сплющит со всем содержимым – и дело ясно: снимай экипаж в полном составе со всех видов довольствия. На меньшей глубине всё равно спасти никого не получится. Но люди могут ещё жить в затонув-шей подводной лодке, страдать, на что-то надеяться неделю, а то и две, пока не замёрзнут или не задохнутся. Именно так и произошло на «Курске». Лодка затонула вообще на ста метрах, и, тем не менее, спасти никого не удалось. Справедливости ради должен заметить, что спасти не смогли не потому, что не умели или не хотели, а потому что танком прокатившиеся по флоту девяностые не оста-вили камня на камне от АСС⁴, и для полномасштабной спасательной операции не было ни сил ни средств. Остаётся только догадываться, как провели эту последнюю неделю обречённые на гибель подводники, какие чувства они испытывали, находясь в кромешной темноте промозглого, сырого отсека, до последнего вдоха надеясь на спасение. Вот последнее письмо офицера «Курска», которое без кома горле невозможно читать: «Милые мои Наташа и сынок Саша!!! Если у вас это письмо значит меня нет. Я вас обоих очень люблю. Наташа прости меня за всё. Сынуля­ будь мужчиной. Я Вас крепко целую».

1 Отверстия в палубе и в «лёгком корпусе» подводной лодки, служащие для стока излишков воды при всплытии и вентиляции надстройки при погружении.
2 Название системы внутренней общекорабельной трансляции.
3 Цистерна главного балласта.
4 Аварийно-спасательная служба