Утро, девять часов. Солнце уже почти в зените. Я бреду, обливаясь потом, по раскалённому асфальту. Чёрная лента дороги петляет между красноватых невысоких холмов, поросших колючим кустарником. За мной понуро тащится сгорбленная жалкая фигура – Кульков. Он идёт, путаясь в непослушных ногах, то отставая, то – после очередного окрика – вновь догоняя меня.

Невозможно смотреть без содрогания на это бренное тело, сотрясаемое через равные промежутки времени приступами изматывающей икоты. На его мокрой физиономии застыло выражение нечеловеческой муки. Сушняк с похмелья – страшное дело, особенно когда огненный шар качается прямо над раскалывающейся головой. Да и сам я, хоть и не с похмелья, но тоже чувствую себя, мягко говоря, не очень. Пот течёт по лицу грязными струйками, заливает глаза, капает с кончика носа, а во рту так мерзостно солёно и сухо...

Густой, с запахом битума, жар, поднимаясь от поверхности дороги, обдаёт лицо и висит перед глазами зыбкой осязаемой пеленой. Сквозь тонкую подошву тропических тапочек раскалённый асфальт немилосердно припекает ступни. Мутное дрожащее марево колышется над дорогой и причудливо ломает плывущую вдали линию горизонта. Бутылка воды, предусмотрительно взятая с собой, опустела ещё полчаса тому назад. Никаких рек, озёр, ручьёв и прочих водопоев по пути нашего следования не предвидится.

Впереди десять километров раскалённого асфальта среди выжженной краснопесчаной пустыни, и мы находимся в самом начале своего большого пути. Там, за дрожащей в потоках перегретого воздуха неровной полоской горизонта, находится городок ПМТО – столица всей нашей колонии. Помимо прочих известных нам атрибутов военно-морской базы, там находится и самый важный для меня сегодня – гауптвахта. Именно туда и лежит наш путь.

Конечно, можно было избежать всех прелестей пешей прогулки под палящим солнцем и попасть на ПМТО автобусом для служащих базы, отходящим от пирсов каждое утро в семь, но это было бы слишком просто, и Кулькова такой вариант не устроил. Он или очень любил ходить пешком, или с чего-то вдруг решил, что я не захочу ради его особы тащиться по жаре десять полноценных километров. Зная, что неукомплектованным на кичу его не примут – пусть даже носового платка при себе не окажется, – он нагло саботировал сборы и делал всё возможное для того, чтобы на автобус мы опоздали. Но как только дребезжащий ПАЗик скрылся за поворотом, тут же всё было найдено, вещмешок собран, необходимая амуниция приготовлена.

Но плохо ещё Кульков представлял себе, с кем связался. Никоим образом я не оправдал его надежд, и, вопреки ожиданиям, пришлось хитрецу взваливать на плечи свои пожитки и выступать в дальний путь. А за саботаж и те мучения, которые предстояло мне испытать во время прогулки по раскалённой пустыне, я клятвенно пообещал Кулькову устроить дополнительных пару суток пребывания на киче.

Впрочем, поначалу наше путешествие не представляялось мне столь экстремальным и изматывающим. Покинув базу, мы какое-то время шли по территории старой колонии, основанной ещё в начале двадцатого века французами. Вдоль дороги за невысокими ажурными оградами располагались изящные двух-трёхэтажные здания колониальной архитектуры с колоннами, аккуратными балкончиками и деревянными поперечными жалюзи на окнах. Кокосовые пальмы, высокие и стройные, с гирляндами зелёных плодов возле косматых макушек, давали живительную тень. Всё это выглядело как декорации старого голливудского фильма про Индокитай. Казалось, что сейчас из-за поворота выскочит босоногий рикша или прошелестит каучуковыми шинами по мостовой чёрный кабриолет. Иллюзию полного погружения в историю разбивали многочисленные красные транспаранты, портреты дедушки Хо Ши Мина и огромные горы мусора.

Но, как известно, всему хорошему рано или поздно приходит конец. Пришёл конец и этой увлекательной прогулке по старому Индокитаю. Дальше начинался экстрим. Но судьба словно хотела уберечь меня от мучений, ожидающих впереди. Уже на самом выходе из городка Кулькову на голову упал кокос. По статистике, каждый год от такой напасти во Вьетнаме погибает порядка шестидесяти человек. Был реальный шанс закончить прогулку в самом её начале! С чистой совестью я вернулся бы домой, сообщил, где лежит тело, и пошел бы отдыхать. Но что поделаешь, если так не везёт! Кокос попал по касательной, не причинив Кулькову ни малейшего вреда. Ничего не оставалось, как идти дальше. Я подобрал кокос, взвесил на руке и с сожалением откинул в сторону. Вес был подходящий – никак не меньше двух кг.

Покинув территорию старой колонии с её тенистыми тротуарами, мы вышли на асфальтовую пустынную дорогу и обречённо побрели по ней дальше. Знал бы я, сколько мук придётся претерпеть впереди, сам бы треснул Кулькова кокосом по голове!

Прошло ещё не так много времени с окончания Американо-вьетнамской войны, и унылые пейзажи по обе стороны дороги хранили явные признаки недавнего американского присутствия. То здесь, то там в окружении колючего низкорослого кустарника виднелись полуразрушенные военные объекты: бетонные круги вертолетных площадок, залитые сверху гудроном кучи песка неясного назначения, развалины ангаров, зданий, остатки заборов, залежи спутанной и ржавой колючей проволоки. Глядя на эти руины, я боролся с соблазном подойти и тщательно обследовать тот или иной объект. Мою природную любознательность и исследовательский зуд несколько охлаждали воспоминания о том, что рассказывали старожилы. Товарищи с плавмастерской и штабные офицеры, прослужившие в южном Вьетнаме год и более, с полной ответственностью заявляли, что в этих местах всё ещё могут встречаться необезвреженные мины, и настоятельно не советовали сходить с дороги и тем более куда-то углубляться.

Вот уже час как мы в пути. Солнце забралось ещё выше и нестерпимо печёт открытые в тропичке[1] руки и ноги. Голова, прикрытая на макушке синей пилоткой с щегольски изогнутым козырьком, уже, кажется, дымится, а мозги начинают потихоньку закипать. В них уже не рождаются никакие мысли, а только проецируется изображение отрезка дороги прямо перед собой, искаженное пеленой на слезящихся глазах, и отдаётся глухими ударами монотонный стук шагов по асфальту. Иногда пробегают резвые ящерки, внося некоторое разнообразие в унылую картину окружающего мира. Они проносятся через дорогу, смешно выгибая хвосты и быстро-быстро перебирая лапками, словно бегут по раскалённой сковородке. Пока это единственные живые существа, встреченные нами.

Честно говоря, в тот момент, когда, проявляя чудеса принципиальности, я так решительно выступал в дальнюю дорогу, то совершенно не думал проделать весь этот путь исключительно пешком. Я был абсолютно уверен в том, что на таком оживлённом направлении нас тут же подберёт и довезёт до места какая-нибудь попутка. Но почему-то дорога оказалась не очень оживлённой. И вот мы окончательно выбились из сил и за глоток воды готовы уже совершить любое преступление, но не то что попутной – даже встречной машины так ни разу и не показалось.

К исходу второго часа нам почти повезло. Сначала я гадал, что это – слуховая галлюцинация или всё же звук приближающегося автомобиля. Но вот на дороге показался зелёный армейский УАЗик и развеял все мои сомнения. Я вскинул руки и начал горячо благодарить небо за спасение. Кульков принял стойку сеттера, готовый броситься навстречу машине, повизгивая и виляя хвостом. Но не тут-то было. Трое откормленных штабистов в звании от майора до полковника пронеслись мимо, не удостоив нас взглядом. Щедро насытив окружающую атмосферу едким выхлопом, УАЗик скрылся за поворотом.

Такой подлости от соотечественников здесь, на другом конце земли, мы никак не могли ожидать. Кульков мигом стал похож на побитую собаку, да и моё состояние уже далеко не соответствовало тому, каким оно было пару часов назад. Перед глазами плывут розовые круги, в ушах звон, где-то в висках бешено колотится сердце, и одна мысль крутится в голове: пить... пить... пить.

– А что бы ты, Кульков, сейчас предпочёл выпить, если бы представился, предположим, случай, – с трудом разлепив спёкшиеся губы, пытаюсь я вяло шутить, – бутылку воды или бутылку водки?

Но Кульков не горит желанием поддержать светскую беседу. Он одаривает меня испепеляющим взглядом, поправляет на плече спадающий вещмешок и продолжает усердно сопеть за спиной.

– Так я и знал, – разочарованно констатирую я. – Да, Кульков, горбатого могила исправит. И что ж ты так любишь её, проклятую? – не ожидая ответа, окончательно на этом выдохшись, замолкаю я.

То ли воспоминания о водке, то ли ещё о чём-то не менее дорогом и близком подействовали на Кулькова столь удручающе, но через несколько шагов он вдруг остановился, сбросил с плеча вещмешок и решительно уселся на него посреди дороги. Тоскливо оглядевшись по сторонам, он простонал еле слышно какое-то ругательство и безапелляционно заявил, что не сдвинется с места и готов лёжа поперёк дороги пасть смертью храбрых, но однозначно остаётся здесь до тех пор, пока его не переедет или не подберёт первая попавшаяся машина.

Я немного постоял в отдалении, судорожно соображая, что же предпринять. Оставаться здесь охранять это туловище и ждать неизвестно чего было бессмысленно. Разворачиваться же и возвращаться назад было еще глупее. Пришлось искать на обочине дубину поувесистей и гнать этого саботажника впереди себя, придавая необходимое ускорение по мере необходимости. У Кулькова в этом случае не оставалось иного выбора, кроме как двигаться в заданном направлении. Уйти в сторону или обойти меня по пампасам он боялся, будучи также хорошо осведомлённым о таящейся там минной опасности.

Конечно, это было бесчеловечно и не вполне соответствовало понятиям об «уставных взаимоотношениях» между командиром и подчинённым, но не тащить же на себе этого дармоеда, чтобы, в конце концов, и самому пасть смертью храбрых посреди дороги. И вообще боевые командиры знают, что в экстремальных ситуациях эти самые «уставные взаимоотношения» отодвигаются далеко на второй план, так как зачастую бывает некогда, а порой и смертельно опасно втолковывать любознательному бойцу, почему и зачем именно ему необходимо выполнить именно этот приказ. А то, что именуется дедовщиной, – совершенно «иного поля ягода». И случаются эти проявления исключительно от незанятости и безнаказанности личного состава, о чём, впрочем, я уже ранее упоминал.

Таким образом, где-то хорошо, а где-то не очень мы прошагали два часа по раскалённому асфальту мимо выжженных и унылых пейзажей. Какая была температура воздуха, я точно сказать не могу, помню только, что когда в восемь утра мы покидали казарму, термометр показывал уже больше тридцати градусов. Сейчас же я готов был поклясться, что на дворе все пятьдесят, а если бы мне кто-нибудь сказал, что за семьдесят перевалило, то нисколько бы не удивился. Прошёл ещё час, и я начал сомневаться в том, что накануне правильно вычислил по штурманской карте расстояние от нашей базы до городка ПМТО. По моим расчётам, десять вымеренных километров должны были закончиться уже давным-давно.

– А может быть, мы не туда идём? – зашевелились в голове крамольные мысли.

– Да нет, быть такого не может! – решительно успокоил я себя, припоминая весь сегодняшний путь. Конечно, по дороге попадалось несколько развилок, а так как спросить было не у кого, приходилось выбирать путь наугад, но я старался максимально придерживаться нужного направления.

– Наверное, мы просто медленно идём, гораздо медленней, чем я рассчитывал. – И я подтолкнул Кулькова в спину. Ускорения хватило ровно на десять секунд.

На исходе третьего часа вновь послышался тот знакомый, самый приятный на данный момент звук – звук работающего мотора. И тут моего спутника вновь прорвало, на этот раз не на шутку. Он упал поперёк дороги, впал в истерику и, обливаясь горючими слезами, размазывая их по щекам вместе с грязью, начал истошно вопить. Он кричал о том, что сейчас-то уж точно ни за что не встанет, что разрешает забить себя дубиной насмерть, а водителю машины переехать его столько раз, сколько тому заблагорассудится, но только обязательно потом всё, что останется, отскрести от асфальта и забрать с собой.

Честно говоря, я и сам уже был готов предпринять самые решительные действия для остановки приближающегося автомобиля, поэтому намерение Кулькова пожертвовать ради такого дела собственной жизнью я горячо поддержал. Его готовность к подвигу казалась так велика, что было бы неоправданно жестоко с моей стороны препятствовать столь благородному порыву.

И вот из-за поворота показалась она – долгожданная спасительная машина. Вернее, это было оно – то, что от нее осталось и когда-то именовалось звучным названием «КрАЗ». С первого взгляда стало ясно, что с автомобиля снято всё, что можно было продать без ущерба для возможности передвигаться самостоятельно, остался лишь самый необходимый минимум. Из восьми задних, спаренных колёс сохранилось ровно в два раза меньше, отчего агрегат сильно походил на гигантскую грязно-зелёную каракатицу на тонких рахитичных ножках. Капот полностью отсутствовал, двигатель натужно ревел прямо в раскалённое небо, зато на радиаторе горделиво сверкала прикрученная ржавой проволокой мерседесовская трёхлучевая звезда. Кабина находилась на своём месте, но была без лобового стекла и дверей. В таком несколько облегчённом варианте в клубах чёрного дыма КрАЗ медленно приближался к нам, управляемый двумя тщедушными хунтотами. Именно двумя, потому как гидроусилителя руля на автомобиле также не оказалось и крутить тугую баранку каждому из них в одиночку было не под силу.

Мы приготовились к последнему и решительному броску. Я посоветовал Кулькову кидаться под левое переднее колесо и, со слезами на глазах, пообещал, что если у меня когда-нибудь родится сын, то он будет назван его именем. Кульков прослезился, мы обнялись. Но никаких подвигов совершать не пришлось. Не доехав до нас метров пятьдесят, КрАЗ вдруг остановился: неожиданно у этих автомобильных останков заглох двигатель и изо всех щелей с шипением и свистом повалил густой пар. Оба водителя при этом повели себя как-то странно. Они вылезли из-за руля и, не взглянув на кипящий двигатель и даже не пнув для порядка колесо павшего монстра, нырнули под него в тень, расстелили там замусоленную газету и принялись ожесточённо резаться в карты. Создавалось впечатление, что сложившаяся ситуация их совершенно не тревожит, и они только и ждали возможности остановиться на законном основании и просидеть остаток рабочего дня под машиной.

Нас с Кульковым такое поведение водителей несколько озадачило, а так как на данное транспортное средство мы возлагали большие надежды, то и не на шутку встревожило. Перспектива сидеть здесь на дороге и играть с хунтотами в карты нас как-то не очень радовала. Что делать, было не совсем ясно, но, несомненно, что-то надо было срочно предпринимать.

Мы с опаской подошли к испускающему последние вздохи суперавтомобилю. Бывший КрАЗ бесстыдно сверкал обнажёнными внутренностями. Пар из двигателя всё ещё шёл, но уже не так сильно и почти без шипения. Это вселяло небольшую надежду на то, что когда-нибудь данное автомобильное недоразумение будет способно сдвинуться с места.

На смеси всех известных мне языков я обратился к галдящим и оживлённо жестикулирующим игрокам:

– Корифаны! – жалостливо простонал я, с трудом ворочая в пересохшем рту распухшим языком. – Ит из кар кирдык совсем... или не очень? Май фрэнд, – я показал на Кулькова, – их бин больной! Ферштейн? Хи из крейзи ин зэ хэд! – Я постучал себя по голове. – Его срочно надо... ту гоу ин хоспитал! – Я неопределённо махнул рукой вдаль.

От напряженной работы мысли я ещё больше вспотел и с надеждой уставился на наших вероятных спасителей. Оба спасителя перестали играть и с явным интересом посмотрели на нас, особенно на Кулькова, который в этот момент широко раскрытыми глазами отрешённо смотрел в пространство прямо перед собой. На его физиономии застыла самая что ни есть наисладчайшая и наиугодливейшая улыбка, а немытое, с потёками грязи лицо отображало все признаки полного и законченного дебилизма.

Наверное, вид Кулькова вполне убедил хунтотов, что проблемы с головой на самом деле имеются. Один из них криво ухмыльнулся и, махнув рукой в сторону кузова, на вполне сносном русском бодро произнёс:

– Не бося товалися, полезай, сяс поехай будем, – и опять взял в руки карты.

Тут же забыв про нас, оба корифана снова продолжили свой оживленный поединок.

Минут тридцать, пока наши новые друзья дожидались, когда двигатель остынет, мы сидели под машиной и были невольными свидетелями грандиозной карточной баталии. Потом они немного подрались, покричали. Причём один, который проиграл, поплакал. Потом осторожно открутили крышку радиатора и вылили туда из припасённой канистры остатки ржавой воды, завели мотор, и – о чудо! – мы поехали.

Дальнейшее путешествие происходило как в тумане. КрАЗ натужно ревел, выжимая на прямых участках максимальную скорость никак не меньше двадцати километров в час. Не скажу, чтобы на такой скорости нам стало прохладнее или что, очутившись в кузове, мы сразу же испытали сколько-нибудь существенное облегчение. Скорее наоборот.

Дополнительной особенностью данного автомобиля являлась система выхлопа оригинальной конструкции. Я уж не знаю, как и кто так её усовершенствовал, но густые клубы выхлопных газов вырывались как из кабины, где, вцепившись в руль, сидели очумелые водители, так и из щелей кузова, в котором расположились мы. Сквозь чёрный дым, застилающий глаза, в редкие минуты прояснения я мог наблюдать перед собой грандиозную помойку: грязный пол, равномерно покрытый какой-то липкой дурно пахнущей субстанцией, перемешанной с куриными перьями, кусками шерсти, картофельной шелухой, обрывками газет и прочим мусором.

Вонь стояла неимоверная. Казалось, что здесь не далее как вчера перевернулся передвижной сортир со всем своим содержимым. И то, что находилось на полу, было явно оттуда. К переднему борту пеньковой верёвкой были привязаны несколько ржавых двухсотлитровых бочек, сочащихся какой-то пахучей маслянистой жидкостью. По всему кузову валялись мешки с полусгнившей картошкой, капустой, луком и чем-то ещё, возможно, съедобным, но, как и всё здесь, безбожно смердящим. Тут же в непотребных позах лежали две свиные туши. Сверху чья-то заботливая рука прикрыла их кусками грязной мешковины. Были эти бедные животные забиты заранее или сдохли тут от жары и вони сами, я не знаю. Одно могу сказать совершенно определённо: всё это добро следовало не на помойку, как могло показаться, а в одну из местных харчевен, чтобы, пройдя через искусные руки опытного повара, в виде изысканных блюд восточной кухни попасть в конце концов на народный стол.

Сколько времени провели мы на этой передвижной помойке, сказать затрудняюсь, но сильных впечатлений нам хватило вполне. Тошнота, подступившая к горлу с первых секунд поездки, не отпускала меня в течение всего пути. Когда терпение мое лопнуло и я хотел уже на ходу сигануть из кузова на свежий воздух, машина резко остановилась. Свиные туши, сорвавшись с места, припечатались липкой массой к нашим голым ногам, двигатель заглох, и в природе воцарилась звенящая тишина. Через секунду оба водителя вновь оказались в тени под машиной, и там возобновилось ожесточённое карточное сражение.

Когда рассеялся едкий туман выхлопных газов, я окинул усталым взглядом возникший перед глазами пейзаж и неожиданно обнаружил прямо перед собой то самое вожделенное место, куда так стремился попасть. Несколько часов беспримерного подвига не прошли даром, перед нами расстилался конечный пункт нашего путешествия – городок ПМТО!

– Быстрее на кичу, сбагрить Кулькова! – тут же наметил я себе программу-минимум. Программа-максимум была – успеть сбегать на местный пляж и там по возможности отмыться и охладиться.

[1]         Тропическая форма одежды, синие х/б куртка с короткими рукавами и шорты.