Было решено начать подготовку к строевому смотру, который по плану оргпериода должен был произойти ещё только через месяц. Один из номеров программы подобного мероприятия – выступления экипажа корабля на «смотре строя и песни». Выглядит это так. Словно во времена пионерской юности все семьдесят пять человек экипажа подводной лодки, в едином строю, проходят, чеканя шаг, мимо трибуны, на которой стоит грозный комбриг. Если по какой-то причине ему не нравится прохождение, ногу, скажем, кто-то невысоко поднимает, в асфальт впечатывает её недостаточно звучно, экипаж заворачивается на добавочный круг. И так до тех пор, пока комбригу всё понравится. Следующим элементом шоу обычно бывает прохождение с песней. Здесь тоже одним проходом не отделаешься.
Наверху было темно, промозгло и ветрено. Кормовой якорный огонь, дрожа, отражался на чернильно-чёрной измятой воде и тусклым желтоватым светом растекался по горбатой поверхности палубы. Очутившись под открытым небом, под вымороженными и, казалось, закристаллизовавшимися звёздами, я тут же пожалел, что не успел одеться как следует. Ещё одни нижние штаны и дополнительная пара шерстяных носков совершенно бы не помешали! Едва ступив ногами на остывшее железо, я почувствовал, как сквозь тонкие подошвы остроносых офицерских ботинок в меня проник и стал разливаться по всему организму леденящий, могильный холод. Колючий мороз обжигал лицо и открытые участки кожи. Я зябко поёжился, содрогнулся всем телом и едва успел покрепче сжать зубы буквально за миллисекунду до того, как окружающие услышали бы их дробный, костяной стук.
Репетицию строевого смотра начал сам командир. Он тут же отправил вниз всех карасей и тех, кто, по его мнению, особо не нуждался в дополнительных строевых занятиях на свежем воздухе. Оставшуюся присмиревшую братию в количестве восьми человек командир построил в шеренгу, скомандовал «Смирно!» и так и оставил стоять навытяжку.
Затем он произнес небольшую, минут на сорок, речь о крайней важности для личного состава флота (особенно подводного) строевой подготовки, сделав особый упор на ту практическую пользу, которая извлекается всеми категориями военнослужащих и гражданских лиц от умения двигаться строем и с песней.
– По-настоящему дисциплинированный матрос, – вещал командир, – это такой матрос, который даже среди ночи встанет, чтобы походить строевым шагом! А если он не будет уверен, что сам сможет проснуться, то обязательно попросит дежурного, чтобы тот его вовремя разбудил!
Командир окинул взглядом строй, словно надеялся найти в ряду вытянувшихся по стойке «смирно» сизых от инея моряков хотя бы одного такого по-настоящему дисциплинированного матроса и, не найдя, очевидно, разочарованно завершил:
– Вы же, разгильдяи, вечно особого приглашения ждёте...
Дальше командир вскользь коснулся вопроса «семьи и школы». Он отметил, что школа, безусловно, вносит свой весомый вклад в процесс катастрофического ухудшения качества призывного контингента. Он тут же высказал предположение, что отработку движения строевым шагом и с песней, в составе подразделения и в одиночку, равно как с оружием и без, было бы вполне оправданно начинать ещё в младшей группе детского сада. А строевую подготовку наравне с математикой сделать полноценным предметом школьной программы с первого класса.
– Если вам в школе разрешали побеситься на переменах. То всё, баста! На флоте этому пришёл конец! – решительно и жёстко подытожил командир эту часть своей весьма содержательной речи.
В заключение он доверительно сообщил присутствующим, что человек, не умеющий ходить строевым шагом, лично для него не представляет никакой ценности, и будь его воля, он бы таких топил без суда и следствия прямо на краю пирса.
Затем командир собственноручно показывал по разделениям элементы строевого шага: как надо тянуть носок, на какую высоту должна подниматься нога, как правильно она должна опускаться. Потом, для закрепления навыков, громыхая по железу, несколько раз сам прошёл строевым шагом.
Окончив теоретическую часть, командир наконец-то скомандовал «вольно» и приступил к части практической.
Перестроив слушателей в колонну по двое, он принялся гонять их строем по палубе, взад-вперед от рубки к корме и обратно. Он так громко кричал незаменимые в подобной ситуации:
– Р-раз, р-раз, р-аз, два, три! Кругом, ма-арш! Твёрже шаг! – что я испугался, как бы он не потревожил мирный сон почивающих на берегу ни в чём не повинных граждан.
Чтобы не отрываться от народа и окончательно не отморозить ноги, я громыхал ботинками по стылому железу палубы вместе со всеми.
Так прошёл ещё час. В два часа ночи командира сменил старпом, а в четыре наступила и моя очередь продолжать строевые занятия. Ног к этому времени я уже не чувствовал совершенно, но, собственноручно заварив кашу, я был обязан довести дело до логического конца. Оставшись на палубе один на один со своими противниками, находящимися, как и я теперь, в последней стадии оледенения, я собрал в кулак остатки силы и воли и обратился к ним с небольшой речью, не с такой пространной, как командир, но вполне конкретной. Для начала, как и положено, в духе времени, я спросил вполне демократично:
– Ну, что будем делать, уважаемые товарищи старослужащие? Спать пойдём или ещё немножко походим? – и, не дожидаясь ответа, сразу же продолжил:
– Я так думаю, что лучше походим...
Раздались возмущенные крики:
– Спать идём! Сколько можно! Мы не лоси топать тут всю ночь... Это издевательство!!!
Спешить было некуда. Не прерывая волеизлияния, я с минуту подождал, когда все замолчат. Выждав ещё минуту в полной тишине, я негромко, но достаточно твёрдо заговорил:
– Все высказались? Если нет, я ещё подожду... Не надо? Ну, тогда слушать сюда. Митинги тут устраивать бесполезно! Сейчас будете делать только, то, что скажу я. И ничего больше! А если хоть одна сука без разрешения откроет рот, долбить палубу будете до самого рассвета! Если покажется мало – и завтра тут встретимся, и после завтра, и вообще... – сколько понадобится! Вопросы есть? Разрешаю задать только один. Кто? Ну, давай, Самокатов...
Самокатов не заставил себя долго ждать. Смачно хлюпнув носом, браво утершись рукавом ватника, он торопливо заговорил, причём совершенно нормально, без своих идиотских вывертов, правда, по-прежнему хрипло, но причину этого уже вполне можно было объяснить – промерз до глубины души и, естественно, охрип.
– Товарищ лейтенант! Давайте пойдём вниз... А? – начал он проникновенно, почти заискивающе, безуспешно пытаясь в темноте заглянуть мне в глаза.
Не уловив реакции на столь заманчивое предложение, он с удвоенными усилиями принялся совращать меня, растекаясь елеем, как змей-искуситель:
– Ну что нам здесь торчать? Товарищ лейтенант! Командир и старпом уже спят... Зачем нам тут сопли морозить? Нам и так уже всё понятно... Вопросов нет... Всё будет нормально... У меня вон, вообще рука травмирована... Могу застудить... Такой дубак!!! Бррр! Товарищ лейтенант, будьте человеком!!! Давайте сейчас потихоньку вниз. Там тепло. И спать уже давно надо. Меньше трех часов до подъёма осталось... Товарищ лейтенант! А? Вы же сами замерзли... Да?
– Нет! – резко оборвал я. – Мы остаёмся здесь и сейчас будем разучивать строевую песню. Песня называется...
Взрыв негодования не позволил мне закончить. Вновь послышались истерические крики, оскорбления, угрозы. Но так же быстро, как прогорает вспыхнувшая солома, угасла и эта последняя вспышка неповиновения. Вновь дождавшись тишины, как ни в чём не бывало я заговорил ровным и бесстрастным голосом:
– Я предупреждал: если кто-то без моего разрешения откроет рот – занятия продолжатся до подъёма. Поэтому, нравится вам это или нет, но до семи утра никто вниз не уйдёт. Это я вам гарантирую и не советую меня испытывать. Более того... Если я ещё раз услышу какие-то неформальные возгласы, выражения недовольства и прочие проявления плюрализма, то и следующую ночь от заката до рассвета мы в полном составе проведём здесь. Всем понятно?
На палубе воцарилось угрюмое молчание. Было слышно, как в ограждении рубки завывает ветер и на противоположной стороне залива, на тральщике, раскачиваемая ветром, звякает рында. Было полпятого утра, но спать совсем не хотелось.
– Песня, которую мы сейчас будем маршировать, называется «Варяг», – нарушил я затянувшееся молчание. – Все слышали? Отлично! Приступаем к репетиции! Самокатов, запевай! На месте, шаго-ом... арш! Ну что ты молчишь? Слова забыл? Всем слушать сюда!
Следуя принципу «делай, как я», старательно прокашлявшись и прочистив горло, я приступил к исполнению песни, что называется, вживую. Ожесточенно маршируя на месте, колотя отмороженными ногами по звенящей палубе, я выкрикивал охрипшим голосом в безмолвную темноту ночи знакомые, прочувствованные поколениями русских моряков слова:
– «Наверх вы, това-арищи, все-е по места-ам, последний парад наступа-а-ет, врагу не сдаё-отся наш гордый «Варяг», пощады никто-о-о не жела-а-а-ет...».
Закончив, я преложил спеть «Варяга» всем вместе и к своему ужасу обнаружил, что большая часть нашего творческого коллектива не знает слов этой знаменитой песни!
Ещё полчаса ушло на разучивание. Потом часа полтора – на спевку. В итоге только в начале седьмого утра мы смогли предъявиться старпому. Но для того, чтобы получить у него зачёт и пойти вниз греться, пришлось ещё немало потрудиться. Наш старпом считал себя большим знатоком музыки. Целых два года из вереницы, в общем-то, счастливых лет его детства были безнадёжно испорчены музыкальной школой по классу фортепиано, куда родители, не спросясь, записали его и гоняли из-под палки. Этого было вполне достаточно для того, чтобы старпом возненавидел всякую самодеятельность, особенно ему не нравилось, когда рядом поют, да ещё и фальшиво. В результате для получения у старпома зачёта нам пришлось маршировать «Варяга» не менее двадцати раз. Первое исполнение ему не понравилось по причине – что тихо, второе – потому, что слишком громко, третье – шагали не в такт, четвёртое – пели не в той тональности и т.п.
– Твёрже шаг! Выше ногу! Почему зад не поёт! – время от времени покрикивал старпом.
В конце концов нежный музыкальный слух Горыныча был удовлетворен исполнением. Довольный, мурлыкая «Варяга» под нос, он спустился вниз. За ним было двинулись и участники нашего творческого коллектива, но грозным окриком я буквально пригвоздил их к месту:
– Стоять!!! Куда направились! До подъёма ещё полчаса. Продолжаем хождение с песней!
Никто не проронил ни звука, все бессловесно повиновались, и только ненавистью горящие глаза говорили о том, что совсем не добрые мысли роятся в их головах. Строевые занятия продолжались. Железо гудело под ногами. Гуськом, туда-сюда, мы ходили по палубе, выкрикивая в темноту ненавистные слова «Варяга». Репетиция закончилась, только когда снизу донесся сигнал: «Команде вставать!», и то не сразу. Услышав сигнал, люди снова было ринулись в направлении рубки, но вновь были остановлены окриком:
– Стоять! Кто разрешал покинуть палубу? Вы не знаете, что на военной службе всё делается по команде?
– Отделение! – крикнул я так, что окончательно сорвал голос и, сделав внушительную паузу, сипло завершил: – В одну шеренгу, становись! Равняйсь! Смирно!
Надо ли говорить, что данные команды были выполнены совершенно, как того требует устав – беспрекословно, точно и в срок.
– Благодарю за службу! – просипел я из последних сил. На этом можно было бы и закончить ночь, отпустить личный состав вниз и самому пойти греться, но обязательное в таких случаях «Служим Советскому Союзу!», прозвучавшее в ответ на мою благодарность, оказалось каким-то очень уж вялым и жидким. Пришлось немного потренироваться и тут. И лишь только когда громогласный отзыв загремел в полную силу молодецких легких и неудержимо прокатился во все концы просыпающейся бухты, я скомандовал:
– Вольно! Разойдись...
Ополоумевшие от осознания наконец-то наступившей свободы, мои подопечные ринулись в ограждение рубки, создав ввиду узости прохода небольшую свалку, затем по трапу вниз, отдавливая друг другу руки и наступая на головы.
Наставшее утро и весь последующий день прошли у меня в непрекращающейся борьбе со сном и с невыспавшимся личным составом. Я зорко следил, чтобы никто из них ни на секунду не смог прикорнуть на шконке или куда-нибудь зашхериться. Надо ли говорить, что и сам я, проведя бессонную ночь, тоже ни разу не позволил себе расслабиться. Выполняя пожелание командира, я обеспечил своим подчиненным фронт работ до самого отбоя, и когда пришло время отходить ко сну, койка Самокатова, на которую, как мы помним, я ещё накануне положил глаз, оказалась абсолютно свободной.
Укладываясь и натягивая на голову колючее одеяло, я поймал себя на мысли, что после прошедшей ночи, перипетий сегодняшнего дня и всех моих педагогических ухищрений было бы совершенно не лишним надеть на ночь каску, бронежилет и выставить у койки персонального караульного. Но эта весьма своевременная и здравая мысль ненадолго задержалась в усталом мозгу. Уже через секунду перед глазами поплыли разноцветные пятна, и меня увлёк, закружил, какой-то безумный, искрящийся водоворот.
Я услышал далёкие, эхом отзывающиеся голоса:
– Строевые занятия – это основа основ...
– Раз! Раз! Раз, два, три... Выше ногу! Песню – запеевай!
– Драть их надо... дральника своего не жалея...
– Идет, сука, пялится, а я ему бац в рыло...
– Убивать надо тех, кто устав после обеда не читает...
– Врагу не сдаё-отся наш гордый «Варяг»...!
И поверх всего этого чей-то зловещий шепот:
– Где ножовка?
– Да вот же!
– Давай сюда! Я буду пилить, а ты держи голову!
И тут слабеющее сознание окончательно покинуло меня.
– Отпилили всё-таки! – была последняя, промелькнувшая в голове мысль.
Проснувшись утром, открыв глаза и увидев тускло мерцающий плафон над головой, я тут же догадался, что жив. Первым делом я потрогал шею и голову, потом всё остальное. Все части туловища оказались на месте. Правда, я совершенно не чувствовал ног – за прошедшие сутки они так и не отогрелись.
Вечером того же дня, не на шутку обеспокоенный, я обратился к Ломову на предмет исключения гангрены. Он внимательно меня выслушал, осмотрел ноги, поколол их иголкой и предложил... сделать клизму. Несмотря на страх пропустить гангрену и остаться без ног, я всё же отказался.
Тогда он сказал:
– Щас! – и с головой нырнул в свой объёмистый сейф.
Погромыхав там немного, он вылез назад, держа в руках пузатую полуторалитровую бутыль с многообещающей наклейкой на борту в виде скалящегося черепа и с надписью под ним: «Салициловая кислота – Яд!». Не обращая внимания на моё в недоумении вытянувшееся лицо, Сёма плеснул в стакан граммов пятьдесят этой удивительно пахучей и что-то сильно напоминающей жидкости и, протянув мне, безапелляционно заявил:
– Пей!
Первой мыслью было, что дела мои действительно плохи, что Ломов, разуверившись помочь, решил облегчить мои страдания. Заметив некоторое замешательство, Сёма недовольно пробурчал:
– Ну, что тару задерживаешь? Давай пей быстрее, освобождай стакан!
И я выпил! А что оставалось делать? Жизнь без ног – это, сами понимаете, не жизнь. Но тут Ломов налил себе и тоже выпил! Салициловая кислота оказалась вполне съедобной и сильно напоминала разведённый медицинский спирт! Видя такое дело, я потребовал добавки. Сема не стал жадничать, и мы опрокинули ещё по полстакана. Потом открыли консерву – «Щука в томатном соусе», как сейчас помню. Закусили, зажевали воблой, и на душе полегчало. Порозовев лицом и придя в отличное расположение духа, Сёма проявил живейшее участие в моих делах.
– Ты, минёр, если что, в следующий раз меня на помощь зови, – говорил слегка заплетающимся языком Ломов. – Я их, сук, так за@бу, мало не покажется!
– Давай я сейчас за тебя в седьмой спать пойду? А ты тут оставайся! – предложил он.
Я сердечно поблагодарил Сёму за своевременно оказанную медицинскую помощь и сердобольное участие, но от последнего предложения вынужден был отказаться. Как вы понимаете, история противостояния с организованной преступной группой Камаза-Самокатова становилась уже делом принципа, и мне следовало собственноручно довести дело до конца.
Для того чтобы совершенно закрыть эту тему и с чистой совестью перейти к другим, не менее занимательным страницам моего повествования, я прошу уважаемого читателя немного потерпеть и побыть со мной на протяжении ещё нескольких минут.
Не скажу, чтобы после достопамятного ночного бдения во всём сразу же наступил уставной порядок и в отношениях возникло полное взаимопонимание. Было ещё несколько попыток подкопаться под меня и технично выдавить из отсека. Сообразив, что лобовая атака успеха не принёсет, мои противники попробовали действовать исподтишка, но и тут у них ничего не получилось.
Выждав сутки, немного отдохнув и придя в себя, Самокатов предпринял ещё одну попытку вернуть утраченные позиции. На следующий вечер, дождавшись, когда я успокоюсь и покрепче засну, он направил ко мне своих исполнителей. Размотав шланг системы ВПЛ[1], они просунули под одеяло её диффузор-разбрызгиватель и врубили пену.
Я проснулся не сразу. Промелькнувший мимолетный сон вызвал ощущение какой-то необъяснимой тревоги, мне казалось, что я проваливаюсь в болото и со всех сторон ко мне подступает густая, вонючая жижа. Я проснулся и открыл глаза, лишь когда пена уже заполнила всё пространство под одеялом, хлопьями стала вываливаться наружу и едкой лавой поползла на лицо. Первой мыслью было, что произошло что-то непоправимое. Я встрепенулся, дёрнулся, но тишина в отсеке и змеиное шипение диффузора под боком навели меня на мысль, что никакая это не авария, а подлые происки оппонентов, жаждущих взять реванш. Откинув тяжёлое, напитавшееся водой одеяло, облепленный пеной с ног до головы, я спрыгнул на средний проход. В полумраке ночного освещения перед моим взором предстало страшное зрелище. Койка, на которой я только что спал, походила на средних размеров облако. Таинственно искрясь и переливаясь, оно шевелилось, шипело и быстро увеличивалось в размерах.
Я выключил систему ВПЛ. Шипение и рост облака тут же прекратились. Откуда-то из темноты прорвался из последних сил сдерживаемый смешок, затем ещё кто-то не выдержал и тоже захлебнулся в прерывистых спазмах. Ни слова не говоря, я взял первое попавшееся полотенце, смахнул с лица хлопья пены и обтёр руки-ноги. Никакого раздражения, злости и растерянности я не испытывал. Было несколько обидно за такое к себе отношение, но я прекрасно понимал, что годки так просто не поступятся своими интересами, и факт моего водворения в седьмой отсек на постоянное место жительства не воспримут так смиренно, как этого хотелось бы мне. Поэтому подобный вариант развития событий я в принципе предвидел. Единственно, на что я досадовал, – это на тупость моих противников. Они не в состоянии были сообразить, что поставили меня в положение, из которого мне нет уже дороги назад, и все их попытки вернуть утраченные позиции – совершенно бессмысленны.
Поняв, что и сегодняшняя ночь оказалась безнадёжно испорчена, я решил было остаток её вновь посвятить строевым занятиям на палубе, но вовремя сообразил, что в мокрой до последней нитки одежде долго на морозе не протяну. На это, очевидно, и рассчитывали Самокатов и Ко, разрабатывая план своей коварной мести, но опять просчитались. Видно, не смотрели они известный наш патриотический фильм «Александр Невский» и не слышали произнесённые князем крылатые слова: «Кто с мечём к нам придет, тот от меча и погибнет». Система ВПЛ и стала для них тем самым разящим мечом!
С истошным криком:
– Учебная тревога! Пожар в седьмом отсеке! Горят матрацы на койках по правому борту! – я на полную мощность врубил ВПЛ и принялся старательно поливать пеной все без разбора койки по правому борту. Затем я так же качественно пролил койки и по левому борту. Потом с криками: «Пожар! Спасайся, кто может!» стал бегать по отсеку и поливать всё и всех, возникающих у меня на пути. Бачок пенообразователя был наполнен под завязку, воды тоже хватало, поэтому, прежде чем иссякли запасы пены, весь отсек был похож на огромный белый сугроб, внутри которого бродили, натыкаясь друг на друга, облепленные струпьями пены, осовелые, потерянные, как зомби, тела.
Завалив таким образом сугробами весь отсек, отчего близость Нового года стала ощущаться гораздо острее, я, как ни в чем не бывало, намотал на барабан шланг ВПЛ, привёл систему пожаротушения в исходное состояние и занялся приведением в порядок своего спального места. Безмолвно, в гробовом молчании, опасливо поглядывая по сторонам, народ последовал моему примеру. Через некоторое время сугробы начали таять, оседать, и по отсеку побежали полноводные весенние ручьи.
До утра продолжалась уборка. Работали все, даже я и Самокатов. Честно говоря, было порой больно смотреть на дело рук своих: сморщенные, скукоженные, промокшие до последнего перышка, подушки, флагами расцвечивания, развешенные на просушку сырые наволочки и простыни... Одеяла и матрацы полностью просохли только к лету, когда появилась возможность высушить их на солнце, но после третьей бессонной ночи на такие мелочи, как мокрое одеяло и хлюпающий матрац, никто внимания уже не обращал.
Несмотря на некоторые бытовые неудобства, сорванный голос, отмороженные ноги и прочие малоприятные последствия глобального противостояния, результатами своей начальственно-педагогической деятельности я был, в общем-то, доволен. Реваншистских попыток по пересмотру итогов «Битвы за койку» больше не предпринималось. Также ни у кого не возникало сомнений в правомочности существования воздвигнутого мной «нового мирового порядка». Чуть позже, на берегу, когда появилась такая возможность, я имел с Самокатовым конфиденциальный разговор. Без обиняков я объяснил, что двухметровый рост и пудовые кулаки ему по жизни не сильно помогут, если не начнет наконец-то включать мозги. Пусть в армию берут здоровых, но спрашивают-то как с умных. Вот и в нашей ситуации придётся уяснить: чтобы жить спокойно и не доставлять проблем себе и окружающим, ему придётся либо меня убить, либо полностью подчиниться. Буквально на пальцах я ему объяснил, чем нам обоим не выгоден первый вариант и почему предпочтительней другой. Самокатов долго думал, взвешивал все «за» и «против» и к обоюдному удовлетворению сторон вынужден был остановиться на втором варианте.
Последние дни ссылки были особенно тяжки – морозы придавили за тридцать, в седьмом от влажности на подволоке впервые, даже на памяти старожилов, образовались сосульки. Если отсек долго не проветривать, становилось, конечно, теплее, но от недостатка кислорода все начинали, как рыбы, жадно хватать воздух, а кое у кого возникали даже галлюцинации. Не знаю, чем бы всё это закончилось, но Бог услышал молитвы комсомольцев, коммунистов и беспартийных, и 31 декабря нас поставили к пирсу.
Сразу же после швартовки ко мне подошёл мой друг Гена Корячкин, дежурный с соседней подводной лодки, и участливо поинтересовался:
– Слушай, а что это у вас за концерт там был? Выхожу ночью на пирс покурить – понять ничего не могу. Песни кто-то горланит! Я сначала подумал – радио играет... Потом прислушался – там ещё и матом кричат, по радио вроде не должны. Ну, думаю, перепились на тридцать пятой все к чертям. А хорошо, блин, поёте!
[1] Система пожаротушения воздушно-пенная лодочная.