Командир отсутствовал в рубке не больше десяти минут, но когда он вернулся, наверху уже была полноценная ночь. Меня не переставали удивлять тропические сумерки, вернее их полное отсутствие – свет и тьма наступали почти мгновенно. В перископ уже практически ничего не было видно, лишь фосфоресцирующие пятна, вспыхивающие на поверхности моря то здесь то там, да небрежно брошенное вдали мерцающее ожерелье береговых огоньков оживляли безрадостную картину мира.

Поднявшись по трапу в боевую рубку, источая жар и зловоние немытого тела, командир внимательно выслушал мой доклад о надводной обстановке и сам прильнул к окулярам перископа. Часто переступая, словно пританцовывая, он сделал полный оборот.

– Горизонт чист, как кружевные трусики девственницы! – сентенциозно заключил он, закончив осмотр.

Некое романтическое видение мимолётно пронеслось в моём мозгу, лишь только я представил себе то, о чём невзначай упомянул командир. Но видение это тут же бесследно исчезло. Если и есть место романтизму на подводной лодке, то только самой его малости. На смену некоему воображаемому утончённому образу пришла суровая реальность. Передо мной стоял коренастый, плотный, лоснящийся от пота мужик в бледно-голубых трусах, шлёпанцах на босу ногу, с красной коробочкой ПДУ на боку и серым вонючим полотенцем на шее. Он сейчас мало походил на того статного флотского офицера, капитана второго ранга, командира грозной подводной лодки, каким я знал его прежде. Впрочем, мы все сейчас мало походили на себя прежних и вид имели приблизительно такой же.

Боевая рубка на подводных лодках нашего типа – не место для многолюдных сборищ. Металлический стакан около двух метров в диаметре, набитый различным оборудованием: посередине – чёрное жерло шахты перископа, рядом – трап наверх и тут же – люк вниз, в центральный пост. Относительно комфортно здесь может ощущать себя один человек. Двоим уже тесно. Если появляется третий, то лучше не двигаться: неминуемое соприкосновение с влажным немытым телом соседа вызовет не самые приятные ощущения. Но замполита это, похоже, не сильно беспокоило. Поднявшись из центрального поста, неуклюже повернувшись, он склизко отёрся и буквально размазал меня по стенке. Ещё телодвижение – и я намертво припечатан его широкой спиной к пробковой обшивке рубки. Видимо, зам так и не приметил меня, потому как в таком положении мне пришлось пробыть довольно долго – пока он рассказывал командиру какой-то очередной свой бородатый анекдот. И лишь когда мне стало совсем невмоготу, я захрипел и затрепыхался, зам приметил меня, ослабил давление и отлип. Тут наконец мне на выручку пришел командир – он дежурно посмеялся и спешно отправил замполита вниз с заданием произвести ревизию остатков продовольствия в провизионке и снять пробу со стряпни кока, которую тот приготовил на ужин. Лишь когда зам ушёл, я смог вздохнуть полной грудью.

– Ну что, минёр, отдышался? Давай теперь сам командуй! Погружайся на 100 метров и объявляй ужин. Ты сейчас командир… а я передохну.

Сказав это, командир самоустранился, присел на буй-вьюшку в сторонке, достал из-за трубопровода гидравлики потрёпанную половинку журнала «Наука и жизнь» и углубился в чтение. Он часто таким образом тренировал вахтенных офицеров, давая им возможность испытать себя на разных должностях и в разных условиях. И, хоть вид его сейчас выказывал полное равнодушие к происходящему, понятно было, что ситуация находится под полным контролем.

С некоторым душевным волнением, но внешне бодро и решительно я приступил к делу, принялся выкрикивать необходимые в данном случае команды:

– Центральный, опустить перископ, выдвижные устройства! Осушить трюма, выгородки, продуть баллоны гальюнов! Бортовые моторы – средний вперёд! Боцман, погружаться на глубину 100 метров с дифферентом пять градусов на нос!

С мягким шипением поехала вниз бесконечная стальная сигара перископа, скрываясь в чёрном жерле шахты. Палуба качнулась и стала медленно клониться вперёд. Ожила и, качнувшись, поползла вниз стрелка глубиномера. Пошли однообразные доклады об осмотре отсеков. Глубина двадцать, двадцать пять, тридцать… Командир, а за ним и я, задраив за собой нижний рубочный люк, спустились в центральный пост.
Командир и здесь, устроившись поудобнее в кресле, демонстративно самоустранился, продолжив чтение. Но никаких особых усилий предпринимать уже не требовалось. Управление погружением со стороны командира подразумевает произнесение твёрдым голосом ряда известных команд, а дальше всё движется как по накатанной. Каждый знает свои обязанности, дело делается.

На темечко освежающе закапала морская вода, я с наслаждением размазываю её по шее и лицу. При подходе к заданной глубине стрелка глубиномера замедляется, боцман постепенно отводит дифферент. Палуба выравнивается, и можно уже стоять на ровной поверхности. В отсеке – деловитая тишина, изредка прерываемая клацаньем клапанов при перекладке рулей глубины и докладами из отсеков.

– Центральный! Глубина сто метров! – по очереди доложили первый и седьмой.

– В центральном глубина сто метров! – вторит им боцман.

Всё, погружение остановлено. Рули глубины приведены в горизонт. Лодка бесшумно движется во мраке, рассекая глубины океана.

– Стоп, моторы! Товсь, двигатель эконом-хода!

– Акустик, прослушать горизонт!

– Команде произвести малую приборку! Приготовиться к ужину!

Ну вот вроде и всё, приказание выполнено, зачёт успешно сдан. Но командир не спешит вновь взваливать на себя груз командования подводной лодкой, продолжает чтение, видимо, не на шутку увлёкшись.
Зашустрили щётками по пайолам приписанные к центральному посту матросы – трюмный и торпедный электрик. Ещё один матрос протирает влажной фланелькой поверхности приборов, маховики, краны и изгибы трубопроводов. Каждый день перед завтраком, обедом и ужином на корабле производится такая пятнадцатиминутная малая приборка. Раз в неделю, в субботу, сразу после завтрака начинается большая приборка и продолжается до обеда. Такой распорядок позволяет содержать корабль в чистоте и порядке без особых усилий.

С камбуза поступает доклад о готовности ужина. Тут же в центральном посту появляется доктор Ломов и идет контролировать раздачу. Никто не получит ни грамма еды, пока доктор собственноручно не проверит чистоту бачков, посуды в отсеках и лично не убедится, что у дежурных бачковых чистые руки. От Ломова мы узнаём, что на ужин будет отбивная из воблы в соусе «а-ля кебаб», гороховая запеканка со шпротами и хрустящими криспами и десерт из топлёного шоколада. К чаю будут поданы изумительные глазированные шоколадом сухари. После озвучивания меню мне захотелось отлучиться и потошнить.
Но приём пищи на этот раз не состоялся и все вышеперечисленные изысканные блюда оказались невостребованными. Впрочем, никто об этом особо не переживал. Очередной доклад акустика заставил командира встрепенуться и отложить разлохмаченную половинку журнала. На выходе из залива началось интенсивное движение.

И вот командир уже сам склонился к «Каштану» и отдаёт команды:

– Акустик, классифицировать контакт!

– Учебная тревога!

– Штурман, развернуть БИП, приготовиться наносить данные на планшет!

– Механик, что у нас с батареей?

– Торпедный электрик, приготовить систему к вводу данных!

– Начальник РТС, быстро посмотреть гидрологию, определить глубину слоя скачка!

– Батон! Пошёл на хер! Не до тебя теперь, дружище!

Последнее было сказано коту Батону, привычно запрыгнувшему к командиру на колени.
Мне же, как обычно, когда начинается самое интересное, приходится покидать центральный пост и спешить в свой отсек. Обидно, конечно, но ничего не поделаешь, по тревоге моё место именно там. С надеждой я смотрю на командира – может, оставит постажироваться ещё, – но нет, ему уже не до меня. Сейчас необходимо быстро определить курсы и скорости целей, классифицировать их. Если окажется, что это порученная нам авианосная ударная группа, то быстро надо принять решение – каким оптимальным путём и на какой глубине начинать слежение. Для этого в центральном посту развёртывается так называемый боевой информационный пост (БИП). Звучит солидно, но на самом деле это выглядит так: сидят штурман и помощник командира со специальными планшетами на коленях и по данным гидроакустика наносят на планшеты пеленги на цели. Путём несложных вычислений они определяют курсы и скорости кораблей противника. Командир сравнивает их данные с данными, выработанными автоматом торпедной стрельбы, усредняет и утверждает генеральный курс цели. После чего принимает решение, каким курсом и с какой скоростью следовать нам.

Прибыв к себе, я тут же доложил:

– Седьмой отсек к бою готов!

Никакого боя, конечно, не предвиделось, но форма доклада после объявления тревоги подразумевает вполне определённый набор слов и фраз. Для особо любознательных сообщу, что в мирное время объявляться может только учебная тревога. Все погружения, всплытия, маневрирования, проходы узкостей, торпедные и ракетные стрельбы происходят исключительно по этой команде. Если же, не дай бог, в отсеках какой-нибудь нашей подводной лодки прозвучит роковое словосочетание «боевая тревога», знайте, что наступила война. Это означает, что с боезапаса сняты все блокировки, что Москвой дано разрешение на боевое применение любого оружия, в том числе ядерного. Давайте помолимся за то, чтобы нашим подводникам никогда не довелось услышать такую команду!

Приняв доклады из отсеков, к экипажу обратился командир. Он радостно сообщил, что из базы наконец-то началось движение АУГ, что пока в его составе насчитали восемь кораблей, но их наверняка больше. Что сейчас мы их будем догонять, поэтому попросил всех держаться покрепче и пристегнуть ремни. Также он сообщил, что в случае войны жить бы этому несчастному АУГ оставалось считанные минуты, но в мирное время мы добрые и позволим супостатам продолжать плавание – под нашим бдительным надзором, разумеется.

Наконец началась та работа, ради которой мы, собственно, и болтались здесь почти месяц, терпя вышеперечисленные трудности и лишения. Акустиками был установлен прочный контакт с основными целями. Сделать это было, впрочем, совсем не трудно, потому как уже через час мы могли собственными ушами выделять из шумов моря мелодично звучащий аккорд, складывающийся из пения винтов множества кораблей. Эскадра двигалась прямо на нас, и следовало срочно решать: либо выходить из полосы обнаружения, либо ложиться на грунт и пропускать корабли над собой. После недолгого раздумья командир выбрал второй вариант. Он был хорош тем, что не требовал дополнительных манёвров с увеличением скорости хода до полного, что неизбежно вело к излишней потере заряда аккумуляторной батареи. Останься мы как есть, на своей глубине, возникала бы опасность обнаружения нас сонарами противника, находясь же на грунте, наша небольшая подводная лодка сливалась с рельефом дна и становилась невидимой.

Глубина места вполне позволяла выполнить задуманное, и командир, не мешкая, приступил к действиям. С ювелирной точностью многотонная махина подводного корабля опустилась на морское дно и замерла в ожидании. Гул надвигающейся армады с каждым мгновением нарастал. Я вновь попытался представить себе, что сейчас может твориться за бортом. Живое воображение тут же нарисовало довольно реалистичную картину. Я воочию увидел нашу подводную лодку, лежащую на грунте. Вокруг было темно, почти черно, но в призрачных всполохах различалась белая горизонталь ватерлинии, в носу серебристо поблёскивали обтекатели гидроакустических станций, и едва угадывались очертания рубки посередине. Обратив взгляд к поверхности, я увидел бледный, едва различимый сквозь толщу воды, зыбкий блин луны и надвигающиеся на него огромные чёрные тени. Это над нами уже проходили корабли противника. Звонко и жёстко, словно ремнём с оттяжкой, принялись стегать по корпусу подводной лодки мощные посылы их сонаров. Гармоничный ранее аккорд превратился в какую-то джазовую бессмыслицу. В рундуке на верхнем ярусе тоненько задребезжала посуда. Мы знали, что обнаружить нас на такой глубине, а тем более раздавить днищем даже самой немыслимой осадки авианосцу было нереально, но всё равно возникало неприятное ощущение незащищённости перед таким монстром. От одной мысли, что в данный момент прямо над тобой находится плавучий остров-аэродром массой сто тысяч тонн с экипажем несколько тысяч человек, становилось как-то беспокойно и неуютно.

Но вот джазовая какофония стала замолкать, хлёсткие плети сонаров прекратили лупцевать корпус подводной лодки. Подождав немного, мы снялись с грунта и двинулись за кораблями противника, время от времени меняя глубину для лучшего гидроакустического контакта. Оставаясь недосягаемыми для сонаров кораблей охранения, мы цепко держали авианосец в своих руках и, незамеченные, следовали по пятам.