Под утро мне опять приснился Кульков. На этот раз он был ещё живой и явно не собирался умирать. Правда, он лежал на больничной койке подключённый к капельнице и к каким-то мудрёным приборам, но на щеках играл румянец и вид был вполне здоровый.
– Непорядок, – подумал я, – завтра хоронить, а он тут цветёт и пахнет… того и гляди оклемается. Старпом же сказал: если сбежит, меня закапывать будут…
Оказаться в могиле вместо Кулькова как-то не очень хотелось, поэтому я судорожно стал соображать, как надёжно, а главное – гарантированно лишить Кулькова жизни. Самым простым было треснуть чем-нибудь по голове и решить вопрос уже окончательно. Я огляделся в поисках подходящего предмета. Взгляд остановился на массивной стойке для капельниц. Подняв глаза, я обнаружил, что в держателе для лекарств была установлена бутылка водки «Столичная» горлышком вниз, и по трубке истекала Кулькову прямо в рот.
– Эге! Хорошо устроился! – проговорил я, почёсывая в недоумении затылок. И дальше, сардонически улыбаясь и потирая руки:
– Ну-ка, ручеёк-то тебе сейчас перекрою…
Я решительно передавил трубку капельницы и повыдёргивал из розеток все мудрёные приборы. В наступившей тишине мне показалось, что кто-то произнёс слово «муд@к».
– Стараешься тут для них, ночей не спишь… а никакой благодарности! – пробормотал я разочарованно и, чтобы не пропадало добро, в два глотка опорожнил бутылку. На душе сразу полегчало, а когда, похрипев и побившись в конвульсиях, Кульков благополучно отошёл в мир иной, стало совсем хорошо.
Тут как раз появился доктор Ломов. Шумно ввалившись в помещение всё в том же своём айболитовском колпаке и с блистающим фонендоскопом на шее, он заботливо справился о здоровье Кулькова и вскользь – о моём. Я честно доложил, что со здоровьем у моего подопечного всё в порядке – лежит спокойно, воинскую дисциплину не нарушает, не дышит и уже почти остыл. О своём здоровье не стал особо распространяться, потому что похвастаться было нечем. Доктор наш специализировался по хирургической части, поэтому если у человека всё было хорошо и нечего было отрезать, тут же терял к нему всякий интерес. Возможно, ещё на что-то надеясь, Ломов всё же потыкал в меня холодным фонендоскопом, заглянул в горло, с интересом выслушал протяжное «аа-а-а», постучал молоточком по коленям, разочарованно покачал головой и обиженно отвернулся. Не желая расстраивать доктора окончательно, я для порядка покашлял, посопел, похватался за сердце (не с той, кажется, стороны). Но это не помогло. Глянув было с надеждой, Ломов вздохнул, нахмурился и окончательно потерял ко мне интерес.
Повернувшись к койке, на которой лежал покойник, доктор заметно оживился: лицо подобрело, морщины разгладились. Нежно взяв Кулькова за руку, он проверил пульс, приподнял веки и, видимо, всем остался доволен. После чего он потребовал провести опись и предложил незамедлительно приступать к делу. Жадничать я не стал и в полном соответствии с комплектацией передал доктору всё, что у меня числилось по Кулькову. Строго по описи Ломов пересчитал и принял следующие материальные ценности: туловище, голову, одну руку, две ноги и трусы синие хлопчатобумажные б/у. За вторую руку, оторванную накануне по неосторожности, я заставил доктора отдельно расписаться в журнале приёма передачи тел.
Ломов, как всегда, куда-то спешил, поэтому времени зря не терял.
– А ну, подскочил! Чего разлёгся? Быстро пошли на вскрытие! – бесцеремонно ткнул он Кулькова в бок.
О строгости нашего доктора ходили легенды, бойцы его боялись и слушались, будучи даже мёртвыми. Вот и сейчас, не обращая внимания на причитания, что он вообще-то умер и теперь имеет полное право… и что если кому надо, то пусть везут на каталке…, доктор живо, одним движением отделил туловище от лежанки и коленом под зад придал начальное ускорение. Бормоча, поругиваясь под нос, Кульков обречённо поковылял к выходу. Единственной оставшейся рукой он бережно прижимал к груди свою оторванную конечность.
Спровадив всех, я окончательно успокоился. Устроившись поудобнее на кровати, на которой мгновение назад покоилось туловище Кулькова, я погрузился в глубокий здоровый сон. Больше в эту ночь мне ничего хорошего не снилось.