По звенящему снегу мы мечем змеящийся шаг,
К насту чёрствому головы низко склонив.
Обещаньем желанной добычи – в наших носах
Следа пряного, - мускуса чуть различимая нить.

По матёрому зверю мы вышли сегодня тропить:
Царь тайги недоспавший, что голодом поднят из сна.
Значит, время настало нам крови горячей испить.
Мы загоним его, как охотники гонят в капкан.

Он не выспал свой срок: летом жаркую смерть нам принёс
Небывалый цветок, что родился в иссохшей траве.
Не щадил он ни лежбищ укромных, ни гнёзд,
Брызгал кровью подранка, свирепым закатом горел.

Жирным чадом и гарью окутывал стонущий лес,
Убивал, что стремглав не могло от него убежать.
Опаляя дыханьем, слизал он и гордость и честь
С наших шкур, что спасли мы сквозь чёрную топкую гать.

Недобрал наш шатун ни орехов, ни ягод. Без сил
Увалился в берлоге на бок, понадеявшись выжить.
Только голод – не мамка: глаза его стали пусты.
Он и смерть отпустил бы, лишь досуха в челюстях выжав.

Жалость нам не поможет. Мы вряд ли добрее его.
Дичь ушла из пределов, оставив больных и забытых.
Наши стонут желудки, пустыми стучат о ребро.
Мы молились бы богу, вот только не помним молитв.

Мы – как нить за иглой, прошиваем застуженный лес.
Затрещала сорока, азартом погони захвачена.
Рядом запах учуяв, ему мы пошли вперерез,
Загоняя в сугробы с тропы раздирающим плачем.

И, туда угодивши, он с ходу увяз по бока,
Развернуться пытаясь, в снегу зарывался всё глубже.
Прыгнул вмиг прибылой, но медведь отряхнул седока,
И когтями пустил ему алую, дымом парящую лужу.

Злобно щерясь, он силился встать на дыбы,
Чтобы лапами бить нас, посмевших ускорить
Исполнение той неизбежной судьбы,
Что никто из живущих не смеет оспорить.

Он кричал, что не ровня ему мы, что так
Никогда не уйдёт, без победы отчаянной.
Пены клочьями брызгался чёрный оскал,
И из шерсти запавшие, словно тоска,
Обжигали глаза, наши души смущая.

Молча мы закружили свою карусель.
Что с ним спорить: кто прав, тот и выжил.
И, отмахиваясь от мельтешащих пастей,
Увязал он всё глубже в багровую жижу.

Бил он правой, крутился волчком, и вокруг
Завивалась пороша из грязного снега.
Мы не стали накидываться все вдруг,
Одержимые голодом, а не победой.

Становились слабее удары, слюна
Вязкой нитью лилась с его жёлтых клыков.
И осталась незащищённой спина,
И накинулись двое матёрых с боков,

И вцепился я в гачи, хватая сквозь шерсть,
Не давая упрямому стать на дыбы,
Было десять нас – нынче осталось лишь шесть.
Остальные лежат, об охоте забыв...

Но вожак был хитрее владыки тайги:
Разогнавшись, ударил в намеченный срок
В основанье увесистой левой ноги,
Опрокинув медведя на порванный бок.

Сразу лапы зажали в тисках челюстей.
И вожак, прямо с места напрыгнув, упал
На открытую грудь его. С хрустом костей
На клыки - его душу, нажав, нанизал.

Тихо стало. Мы ждали – не зная, чего.
И в глазах, отражающих злой закат,
Проступало отчётливое забытьё,
Как желание всё повернуть назад.

И поверженных, - точно алый мак,
За собою оставляющих след, бойцов, -
Не пустили, пока не поест вожак,
Выбирающий лакомый свой кусок.
Но просились - как к матери сосунки -
Перед смертью почувствовать волчью сыть
И из вскрытых медвежьих вен испить
Жизни вкус - молоком из её сосцов