Обычно сплю лёжа и молча, кроме тех случаев, когда снится служба в Советской Армии. Три раза уже отслужил, два из них удачно. Но, если вдруг на улице слышу: «Мудила с Нижнего Тагила», пригибаю голову и ускоряю шаг в сторону финской границы, прихрамывая для надёжности. Дело в том, что это про меня. Исполнять воинскую обязанность пришлось в этом суровом городе, который производил трактора, умеющие стрелять и главное отечественное оружие от малахольных захватчиков – трескучий колотун.

Советский Союз как раз перестраивали перед тем, как разобрать, и родина призвала геофизика готовить бойцов на стройки военной промышленности. Служба сержантом в «учебке», это мёд с патокой, рай без бога-комбата, тихая безмятежность хутора, правда, без селянок. Но это если уже заматерел, познал капканы ротного, острые углы круглого старшины и отношения со старослужащими устаканились во всех смыслах.

Когда же только-только приторочил две лычки на погоны и тебя сразу отправляют в наряд на самый урожайный на «косяки» рубеж - ты заново «дух». Армия прекрасна тем, что думать некогда и незачем. Присяга, устав и приказ, вот твои мама, папа и святой дух. Перекрестился мысленно и заступил на дежурство, несмотря на фашистский мороз и желание целоваться. В подчинении трое бойцов, из оружия - красная повязка, в голове эротический дембель.

Наша часть располагалась прямо в жилом районе, через дорогу находился, так называемый, «Второй Городок», где склады с богатствами бедной родины, там пост. Часового на нём положено было менять раз в два часа, как помнится. В морозы – раз в час. В сильный дубак, по вызову. Выставил согласно распорядку бойца с каракулевыми глазами, от которого всё ещё пахло хлопком и пловом. Предварительно нарядил воина в валенки и овчинный тулуп поверх шинели. Как боевая единица рядовой стал равен сломанной неваляшке, но кто я такой, чтобы переписывать статью внутренней службы вооружённых сил. К тому же от холода боец был надёжно защищён грибком цвета хаки, на кривой деревянной ноге, которую можно было погрызть, вспоминая Гульчатай и лёгкое марево над прибоем.

Втолковал ему в очередной раз про стойкость при переноске всех тягот и лишений, про то, что он не должен щадить своей крови и самой жизни, про государственную тайну, пока зубы мои не захрустели от стужи. И поспешил обратно, в тёплое чрево КПП. Вояка проводил меня взглядом взволнованной Му-Му.

Наш пропускной пункт являлся сосредоточием всей скверны на территории части. Офицеры с утра приходят свирепые после вчерашнего, уходят злые перед завтрашним. У многих на лице беззаветная преданность коммунистической партии нанесена широкими похмельными мазками. Прапорщики заряжены целительными «пистонами» от военачальников и по походке видно у кого какой калибр. На любого командира в армии приходится командир, на чём и зиждется воинская дисциплина, совершенствуется самосохранение и подавляется инстинкт к размножению.

И каждому начальнику есть дело до боевого духа дежурного по КПП, у всех найдутся замечания, всякий убежден в твоей нерадивости. Одному на объекте натоптано, второму радио ходить мешает, третьему не нравится, как повязка на тебе болтается. А ты им за это добровольно отдаёшь честь. В общем, КПП отапливался высокой политической сознательностью, требованиями солдатского долга и личной ответственностью кого попало за защиту страны.
Ко всем горестям, у дежурного установлен городской телефон, который постоянно трещит и непрерывно что-то требует. И потом, это приманка для штатских, а их пускать в дежурку нельзя, но им на секундочку и срочно, иначе катаклизм с катастрофой, как минимум. Родной старшина кошачьей породы с мышиными глазками и тот мимоходом на обед орёт, что мы все тут тыловые крысы и нам бы только на складах подъедаться.

 «Склады!!!» - ядерным взрывом разорвало мозг. Я похолодел до температуры на улице. Потом организм качнуло в другую сторону и меня шарахнуло в плюс сорок. Бросив пост, без сигнальных флажков, в распахнутой шинели я бежал сквозь фирменную стужу Нижнего Тагила, как Герда за Каем. По дороге молился, чтоб этот воин до конца не окочурился. В башке бесконечно младшего сержанта остывала сиротливая мысль: «Хоть бы расстреляли, лишь бы не дисбат». И ещё отчётливо помню, как вдруг стало страшно жалко свою маму, его маму и чьих-то не родившихся детей.

Добежал, оторвал калитку от железного забора: стоит отщепенец, дитя бахчи, прислонился к грибку и не двигается уже. Ору этому синяку:

- Ты чё, отморозок, вот же кнопка вызова дежурного! Прямо рядом с твоим белым южным носом!! Ты чего не нажал, баранина?!

А этот стройбатовец смотрит с того света и еле-еле, как Ди Каприо в финале «Титаника», мямлит:

- Я думаль это на слючай войны…

На этом можно было и закончить. И не важно, что я снял это тело с наряда и отправил в лазарет, откуда позвонили и сказали, что жить будет, но не в Нижнем Тагиле точно. И не в том суть, что через полчаса меня разоружили и наградили подготовкой к следующему наряду. С месяц так кувыркался. И не важно, что долгое время считал его остолопом, потом себя. Существенно лишь то, что мы были с ним чистосердечными идиотами и служили честно, как могли и там, куда родина послала.

А посылать она всегда умела.