Рыжеволосый вполне освоился с обстановкой и довольно толково, хотя и монотонно, рассказал содержание массовой брошюры «Мятеж на «Очакове». Брат украшал его сухое изложение деталями настолько живописными, что председатель, начинавший было уже успокаиваться, снова навострил уши.
Ильф и Петров
Вся история закрутилась с того, что собравшиеся в Павловском Посаде на шабаш три ведьмы решили, с какого-то перепуга, переправить папку с оригиналами иллюстраций Константина Соколова к «Мужской поваренной книге» вашему покорному слуге, отрядив под сиё самую юную чертовку, совмещавшую с молодостью ещё и должность «Дитя» одной из участниц ковена.
Время прибытия пользующейся для навигации компасом Кагановича рейсовой ступы прикинули по басурманскому сайту «Мэджик Флайт Радар», и выдвинулись встречать дорогую гостью на вокзал.
Терять морду лица, заполошно бегая по перрону и спрашивая у всех встречных юных дев: “Не вы ли та, кого мы ждём?”, не стали. Окопались под «Паровозом-памятником». Тем самым, которым пролетариат (очарованный после погрома местного винного склада революционной борьбой) таранил засевших на вокзале юнкеров. Небо над памятником блистало красным багрянцем, а сам паровоз, поскрипывая густосмазанными дышлами, слегка покачивался, шипел и пускал пары. Из будки машиниста, под тихое горловое пение: “Мы жертвою пали в борьбе роковой...”, как всегда, густо несло перегаром.
Предусмотрительно не поворачиваясь к паровозу спиной, орлиным взором разглядывал выбегающих из вокзала приезжих, которых тянуло к памятнику как магнитом. Придерживая за локоток Мавку, объяснял ей на ушко трагическим шёпотом всю сложность ситуации с предстоящим экскурсионным трипом:
— У них там в столицах хорошо. Весело. Груз многовековой истории совершенно не давит. Даже под землёй полным-полно живых людей. На улицах в толпе можно увидеть всякую пляшущую джигурду-скобейду, а лица разумеющие грамоту, зайдя в магазин «Букинист», могут даже расцеловать в щёчки подписывающего книги Подводного Бормотурга.
А что у нас в глухомани? Вся история «post mortem». Все экскурсии о том, как один отгрохал громадный дом с колоннами и гологрудыми финтифлюшками на крыше и врезал дубца. Другой, в перерывах между посещениями барышень не тяжёлого поведения, переодеваясь во взрослого бегал смотреть на актёрок в театр, и писал рассказы, а тоже потом умер. И какому туристу, спрашивается, интересен ныне здравствующий вороватый чиновник мэрии или доблестная борьба водоканала с прорывами? Нет, конечно же, сказ о победном шествии по городу вашего покорного слуги - несомненного титана духа и доброго сумрачного гения южных степей, несколько сглаживает безнадёжную ситуацию, Но, всё же, всё же...
Сточивши в своё время все зубы об главу «Как среди с виду совершенно приличных дам безошибочно определить бесовку» из «Malleus Maleficarum», инквизиторским глазом из толпы прибывших вычислил искомое и, обращая внимание Мавки, пихнул её локтём в бок.
По завершению взаимных церемониальных расшаркиваний, книксенов и обнюхиваний, первым делом, смущённо улыбаясь, Дитя скинула с плеч рюкзачок и принялась тащить из него объёмную папку с иллюстрациями. Но, увидев полное мускулистого идиотизма выражение лица азм многогрешного быстренько запихала её обратно смирившись с тем, что сей увесистый гандикап всю экскурсию ложится на её нежные плечи.
Ошарашевшее даже нас самих своей спонтанной разгульной щедростью предложение прокатиться до места старта вояжа на таксомоторе, столичной штучкой было отвергнуто в угоду провинциальной экзотике - как раз подошедшей конке, бегущей (совершенно без помощи лошадей) на новомодной электрической тяге по чугунным путям.
Хозяйке избушки на стальных колёсах, росшей прямо из водительского кресла безногой банши, вместо сотенной купюры сунул мятую обёртку от шоколадной конфеты. Пока падкая до сладкого нежить увлечённо обнюхивала фантик - быстренько пропихнул мимо неё своих патронируемых дам в салон.
Трамвай был пуст. Только затерявшаяся во временных петлях, что-то жующая беззубым ртом, несимпатичная бабка приютилась на боковом сидении средь многочисленных оклумков. Как-то отрешённо смотрел на всполохи голубеньких пушистых электрических разрядов, хищно подползавших по периметру потёртостей напольных резиновых ковриков к ногам гостьи и вполуха слушал как Мавка заливалась соловьём:
— Посмотрите направо… «Гимназия Чехова»… Основана в одна тысяча восемьсот…
И хорошо, что “направо”, а то “налево”, в стоящем после пожара уже лет пять как без крыши здании кожвендиспансера, сквозь мутные стёкла тёмных оконных проёмов были заметны метания теней жертв любовных страстей, возбуждённых заезжей свежатинкой.
Хотя, и “направо” тоже не радовало. Стоящие перед «Гимназией» бронзовые парубок и дивчина из скульптурной композиции «Слепые», вызывающие неконтролируемые судороги и конвульсии даже у любителя крупных форм Церетели, хищно пошевеливали пальцами, тянущихся к трамваю позеленевших рук.
Подъезжая к дому над которым мы с Мавкой имеем честь держать свой адмиральский штандарт, судорожно соображал, как отвлечь Дитя от находящегося неподалёку самого зловещего городского монумента - кенотафа Фаины Раневской. А то ведь бывали уже неоднократные печальные прецеденты. Стоило какой либо юнице лишь ненадолго попасть в зону излучения эмонаций от злокозненной скульптуры, или даже просто встретиться со статуей взглядом и, ранее казалось бы, порядочные девы (глаза голубки, уроки сольфеджио, почитание маменьки с папенькой) срывались с поводка, начинали говорить хриплыми идиомами поручика Ржевского и, как финал апофеоза, уходили в яхтенный спорт. Решив, что нет ничего более отвлекающего, чем ни к чему не обязывающая беседа, понёс откровенную чушь:
— Вот странно, но почему-то, все без исключения бегут сюда почтить цветами память известной актрисы. А ведь буквально в доме от её родового гнезда проживали персонажи, оставившие у местных аборигенов гораздо более мощные воспоминания, чем знаменитая лицедейка. Возьмём, к примеру, хотя бы живших через балкон от нас и ненавидящих новомодное электричество, паливших в лампах углеводороды двух сестёр - «Керосиновых Бабушек».
Стойкость памяти о них ясна - божьи одуванчики, стремясь оставить за собой на земле след, работали с социумом на прямую, а не прибегая к помощи какого-то там синематографа. Забавницы, судя по ветхости ещё ясно помнящие падение Римской империи, с завидной регулярностью, на полую луну, приносили жертвы богине Клоацине, бросая в унитаз что нибудь ценнное - старый, уже трижды перелицованный салоп, или, предварительно тщательно обглоданный, остов варёной курицы.
К утру дом начинал гудеть, как потревоженный улей. С первыми лучами солнца, выкрикивая фальцетом замысловатые словесности, выбегал метаться по двору Управдом. Что, согласно закону известного нудиста из Сиракуз о сообщающихся сосудах, как раз и не удивительно. Стоило, даже не вполне (после поедания забродивших плодов жердёл) твёрдым взором, опереться на горизонт, становилось ясно видно - сакля домоуправа залегает ниже всех остальных кибиток в доме, а следовательно, имеет неоспоримое преимущество первой ощутить всю благодать снисшествия с небес Клоацины… А вот, кстати, и остановка где нам пора выходить!
Проходя мимо элитарной многоэтажки научили Дитя как правильно перепрыгивать текущий поперёк переулка ручеёк местного филиала Стикса. Как не отвечать на вопросы сидящего на обледенелом бережке болтуна Харона, что до сих пор безнадёжно поджидает проживавшего тут когда-то мэра с говорящей фамилией Шило. Весельчака, бонвивана и выпивоху, который должен был ожидаемо по смерти от цирроза печени попасть на зубок Церберу но, с помощью пули наёмного киллера, обманувшего судьбу и унесённого валькириями в Валгаллу.
Быстренько проскочили мимо обстреливаемой ядрами англо-французкой эскадры церквушки, посвящённой покровителю воров и рыбаков. У божьего дома, прямо снаружи, на паперти, невзирая на артиллерийскую канонаду, испуганный поп скороговоркой окормлял немногочисленную паству. Прихожане истово крестились, отгоняя пассами висящую над каждым локальную тучку дымка китайской чумки.
Долго и утомительно кружили кривыми узкими улочками Богудони в надежде, если в ткани континуума откроется трещина, дать Дитя возможность попасть на тот самый приснопамятный Складъ. Переступив порог, в сенях почухать за ухом душку Медведя. Посетить скрипторий, где в академической тишине за длинными столами, по четыре штуки вряд, скрипят стальными перьями военписы, кропая свои нетленки. Кто морской водой, а кто, не стесняясь, и прямо собственной кровью. Полюбоваться в патио, как на ковре из зелёной травки с босоногими, тонкими как тростинки, вологодскими кружевницами в вышитых домотканых сарафанах и кокошниках забавник тов. Вебер ведёт свои полные фольклорной эротки игрища. И, в конце концов, на долгую память получить от него сувенир в виде пресловутой банки тушёнки из Госрезерва.
Но, капризка Складъ застенчиво наотрез отказался показать своё личико. Пришлось, выведя из лабиринта Дитя на грунтовую площадку у обрыва, предьявить ей в качестве компенсации сооблазнительницу Лоскотуху. Повиливающей бёдрами походкой всегда в это время спускающуюся по крутой тропинке к морю на погибель одиноких ночных купальщиков.
Постоянно оттягивали дикарку Дитя за уши от попыток приласкать, попадающихся по дороге то тут, то там, многочисленных котов. Объясняли, что это не просто коты, а круглосуточная караульная служба, традиционно отряжённая городским кошачьим сообществом для неусыпного пригляду за нами, аз многогрешными.
Уселись на лавочку перевести дух под пустующим постаментом Царя-плотника сбежавшего, как всегда, куда-то вырубать топором городские зелёные наслаждения. Морщась от сухих лающих чавков танковых пушек, коими тут же, неподалёку, фошисты, как в тире, с обрыва успешно топили в бухте баркасы с уплывающим партактивом, спамил по юности ещё доверчивое Дитя доказывая, что всё кругом - враньё. Начиная от чудовищной по своей глупости антинаучной идеи о шарообразности Земли, вплоть до игнорирования официальной медициной наличия у человека ауры, чакр и шестого чувства.
Облокотившись на парапет набережной покуривал и похихикивая поглядывал, как мои дамы просто заворожены видом Йормунганда, занятого на мелководье охотой на водоплавающих пичуг. Мавка, чувственно раздувая ноздри и делая большие глаза, широко разводила ладони показывая Дитя за что именно душили Лаокоона с сыночками.
Пыхтя штурмовали подъём по каменной лестнице. Уворачивались от полных пьяной отваги рыбарей, бегущих нам навстречу скидывать дрекольём и вёслами идущий на приступ английский десант. Вверху, на площадке у лестницы, солнечные часы уже показывали сто и экскурсия неумолимо стремилась к финалу.
Посему, повернули направо, к вокзалу, а не налево, ко «Дворцу Александра I». Там, где на походном раскладном стульчике под растущей у дворца развесистой шелковицей сидит император и, пачкая губы, вкушает ягоды тутовника. Гладит лежащего на коленях приблудного кота, а рядом гремит золотыми цепями придворный арапчонок. Стихоскладный кучеряш, доводя самодержца до сердечного приступа, доказывает, что дерево под которым тот сидит - дуб, а в известной всем строфе: “Души прекрасные порывы!” слово “души” - глагол.
Дальше, в темпе молниеносного хапарая, мелькали домики, дворы, лавки и, естественно, опять коты, и вот опять вокзал...
Будучи уже дома, лёг на диван и задрал натруженные ножки в гору. Умиляясь, разглядывал каждую чёрточку в изумительных в своей позитивной мощи иллюстрациях. Через что вскорости поимел умягчение злого сердечка своего и всякой тесноты души милосердное разрешение. Засим, прижав папку к сердцу и, сказав Мавке и котам: "Случись пожар или ещё какое другое наводнение, выносите две единственно ценные вещи в этом доме - меня и сборник иллюстраций Мэтра", сладко задремал.