Во дворе полил я куст Гортензии,
Я не знаю больше дел других.
К мирозданью нет вообще претензий,
У меня давно и никаких.
Зимой капризная своим непостоянством погода в Таганроге, как всем известно, зависит от скорости Гольфстрима в нашем мелком заливчике, от цен на дрова на местном торговище и от активной инфернальной геополитической деятельности соседки моей - бабки Иды Владимировны.
Старая злючая ведьма, по её собственному признанию, в годы нежной и трепетной молодости имела милое хобби водить красных конников своего личного отряда "Смерть Инсургентке" в лютые кавалерийские рубки на банду атаманши Маруси Никифоровой, тогдашней её лихой соперницы в жарком амурном треугольнике с проказницей Революцией. Теперь же она, просто не находя более серьёзного применения своим мощным талантам, кроме как оберегать свой крошечный палисадник с чайными розами от "посягательств пандемония этих ваших городских депутатов-дерьмократов, извращенцев попамилов и прочих превратностей нашего южнага климата", меняет погоду в угоду своим цветочкам одним волевым движением крючковатого клюва с бородавкой.
Прошлой зимой не иначе как именно её ворожбой весь конец декабря и начало января без устали лили с небес дожди. Хляби разверзлись. Была непролазная слякоть и распутица, а новогоднего настроения не было никакого. Зато у тёплых стенок домов изумрудной влажностью зеленела молодая травка, и коты, мокрые и грязные по самые уши, по ночам орали на крышах в любовных томлениях свои романсы, как сумасшедшие. Зато три месяца спустя, уже устоявшейся весной, в преддверии восьмого марта, с кривой недоброй усмешкой глядя на уже распустившиеся почки абрикос и голоногих, скачущих вприпрыжку от весенних настроений юных девиц, Ида Владимировна мстительно устроила маленький городской армагеддон в виде двухсуточной зимы. В полном комплекте. С лёгким приятным морозцем, обильным пушистым снегопадом, стойким запахом цитрусовой цедры в шампанском и прохожими, весело поздравляющими друг друга "С Новым Годом!"
Однако же в нынешнем году к удивлению декабрь весьма суров и трескуч. По уверениям краснощёких и звонкоголосых на морозе, кутающихся в тулупы и яркие расписные шали мордатых базарных торговок рыбой, тёплый Гольфстрим к нам в залив на зимовку так и не зашёл, цены на дрова взлетели до неприличия, а местных жителей, невзирая на стужу, всецело обуяло суетливое предновогодье. Смотрел на красноносых и нахохлившихся теплолюбивых аборигенов с бесконечной иронией. Нам ли, промороженным с младых когтей детям севера, не иронизировать?
А как же там, на северах, нас берегли от того мороза. Собирая утром, дабы дитё не замерзло раньше времени, мамы-бабушки колготочки и рубашечки надевали ещё в постели под тёплым одеялом. Потом, уже откинув одеяло, одни штанишки, поверх другие, две пары носочков, один свитерок, на него второй. На ноги валеночки, а на голову тонкую вязаную шапочку, следом теплый меховой треух, обязательно его завязать под подбородком, цигейковую шубку с пояском, воротник поднять. Широченный вязаный шарф завязать сзади, согнутый вчетверо носовой платочек на шарфик под ротик и вон, постылый, из дому - в садик. На бодрящем криогенном морозце убаюкивающе покачивались, скрипя снегом под полозьями, санки с утеплённой войлоком колыбелькой. Мы, запрокинув голову, пронзительной голубизной своих ещё совсем детских, но уже неоднократно битых стужей глаз вглядывались в буйнокрасочное молчаливое сияние бездны перевёрнутого полярного неба под нами. А слёзы, выбитые холодом и уже пробивающимся внутренним императивом, льдинками скатывались прямо в наши сердца, готовя нашу вдумчиво ознобную, как сквозь броню закалённого стекла, любовь к этому миру на всю будущую долгую жизнь...
Вот как раз этими самыми ледяными глазами, набросив решимые брови на лицо, и глядел всю неделю на свою сопутницу. Резвясь молоденькой шаловливой козочкой по нашему одру, сподобилась она элегантной коленкой хрупнуть экран моей последней отрады и единственной настоящей услады в горькой моей жизни - электронной книжки. Заломив в трагедии руки, молча ушёл стенать в самый тёмный угол нашей берлоги. Смотрел оттуда диким зверем. Тихо и угрожающе шипя, перебирал сваленные в углу от прежних пиршеств кости. Обещал варварше впасть в спонтанное людоедство и вспоминал былое.
Ахъ, помнится, как ранее всё было просто! В совсем же ещё недавние времена, когда из благ цивилизации на стене вашей уютной пещерки висела только проводная радиоточка. Бархатную жопку, которую вы ухитрились коварными обманами и совершенно аморальными посулами заманить к себе в логовище (а другими методами, по нашему глубокому убеждению, это и невозможно), вы сажали на крепкую цепь и с лёгкостью впоследствии содержали её в состоянии постоянного страха и нежной любви.
Возвращаясь из своих полных глубокой экзистенции походов по внутренней Монголии, достаточно было прямо у устья родной пещеры закричать страшно нечеловеческим голосом, изобразить звуки внезапного нападения на вас саблезубого кого-то и свирепого незамедлительного убийства его прямо голыми руками... И всё. Откинув прикрывающую вход, красиво татуированную дублёную шкуру неудачливого первого возлюбленного вашей прелестницы, входи в дом, подволакивая раненную в битвах заднюю конечность. Старайся при этом поворачиваться к любимой той стороной небритой морды, где у тебя леденящий душу шрам и пустая глазница. Рычи что-то нечленораздельно. Крайне хорошо при этом было, преданно припав перед ней на колено, взять её за лилейную ручку и, обозначая своё расположение и совершенно мирный норов, внимательно и ревниво обнюхав, грызнуть слегка за предплечье, оставляя милые вашему взору синяки и лёгкие кровоподтёки от клыков. Засим только рассмеши её, широко размахивая палицей у очага, показывая ей в лицах набег хана Тохтамыша из улуса в город. Готово! Любуйся себе в тихую усладу её милым, ещё заплаканным, но уже широко улыбающимся влюблённым в тебя личиком с ямочками на шелковых щёчках ...
Ох, былое, былое... В условиях нынешних страшных современных реалий достижение идеальности поведения женщин и избегание появлений всяких глупых шалостей в их симпатичных головках крайне тяжело. Повальное обучение прекрасной половины человечества грамотности и счёту нанесли неисчислимый урон лукавым мужским ухищрениям. Ныне мужам остаётся только горько сетовать и исключительно устно, при тайных наших встречах, делиться новыми наработками содержания дам в строгой узде.
Всю неделю озверевшие мои верные мытари оставляя за собой полыхающие пожарища, вдов и сирот, поток и разграбление собирали с жертвенных наших клиентов внеплановую дань. Наконец, в кроваво-закатных лучах дня седьмого последняя лепта упала, звеня, в общий бронзовый котёл, и незамедлительно полновесное злато-серебро было успешно обменяно в хитром электронном лабазе на новый ридер.
Заедать столь суровые нервные потрясения, естественно, решили по-походному - мясом. Нежнейший свиной филей был нарезан поперёк волокон на соответствующие кусочки, добро засыпан репчатым луком и смесью перцев. Выдавив лимон и добавив соль, мясо энергично давил руками до появления сока. Влив полстакана Боржоми, поставил настаиваться, а сам, постоянно сверяясь со ставшей уже настольной монографией Б.О.Долгих " Принесение в жертву оленей у нганасан и энцев", затеял немилосердное камлание. Попутно провел весёлую, но, к сожалению, по какой-то нелепости уголовно наказуемую церемонию "оживления бубна". Пританцовывая, углём от прежних кострищ на свежепоклееных обоях размашисто рисовал в стиле графики Константина Соколова сюжеты из легенды о боге-сироте Одёлоко, впрочем, постоянно скатываясь в начертание бордюров из странных фигурок, до боли напоминающих неолитических венер.
Мясо, обжигаясь, хватали с блюда прямо руками. Обмакивая куски в кровавый сацибели, рвали на части белоснежными клыками. Ломали и пожирали свежий душистый лаваш. Не стесняясь, облизывали языками текущий по устам-перстам восхитительный мясной нектар. Заедали свежеквашеной капустой. Запивали божественно янтарного цвета, впитавшей в себя всё солнце юга и сочную нежность мякоти розового винограда, со стойким послевкусием хоралов Иоганна Себастьяна Баха армянской Граппой. Пили по-каюрски - проводя заскорузлым пальцем кругом по ободку рюмки до пронзительного скрипа. Левой рукой, опрокинув стопку, ударяли сперва себя жирной ладонью правой руки по лбу, а затем хлопали ей же звонко по столу. С неодобрением смотрели на трезвую белую скво, томно оттопыривавшую трогательные мизинчики и резавшую куски мяса на маленькой плоской тарелочке с орнаментом из нежных васильков моим большим охотничьим ножом. Порезанное она накалывала на двузубое вильё и, потупив скромно глазки, тихо улыбаясь чему-то своему, отправляла в красиво очерченный ротик.
Перехватывал на каждом кусочке милую ручку. Предусмотрительно отведя её вилку от своего последнего глаза, внимательно сравнивал привлекательность предплечья любимой и кусок шашлыка в своей руке. Разочарованно вздыхая от временной недостижимости тайных мечт, отпускал милушку и остервенело грыз мясо, клятвенно обещая себе впиться зубами в её аппетитную плоть чуть позже...
