От скорби призвах Господа, и услыша мя в пространство.

Злопамятно припоминая своим великовозрастным чадам конфуз рубежа веков, когда они заполночь первого января одного из ревущих годов их розового отрочества, отправленные безжалостно спать, лежали на полу за занавеской своего детского закутка и, замирая от вполне объяснимого любопытства, вслушивались в пьяные громкие вскрики вызванного на дом по профсоюзной линии Деда Мороза, объясняющего нам с Мавкой и некстати  присутствующим весьма злоехидным гостям, что после прочитанного нашими детками хором с табуреточки пронзительно звонкими и задорными сопрано целой серии садистских стишков про дедушку он больше не верит более в подрастающее поколение в общем, а в уголовное будущее наших деток напротив, очень даже верит, решил вершить  нынешний праздничный, стол щедро строя его исключительно из макарон по-флотски.

За вполне понятным затравленной родне моим архаичным отказом от мясорубки, мясо, обильно роняя в будущий фарш трудовой пот, мельчайше рубил тяжёлым секачом. Сокрушённо фырча, как и скворчащее масло, томил лук и фарш в чугунном казане. Сыпал специи и соль. Глядя на тянущиеся к полуфабрикату тонкие  детские ручонки, желающие по нашей исконной семейной традиции поучаствовать в наполнении трубочек уже сваренных макарон жареным фаршем, а в реалии просто воровато набить в процессе рты сочным и питательным, карательно и демонстративно смешал макароны с фаршем просто так, не взирая на полное нарушение правильной военно-морской технологии приготовления данного блюда.

К исходу двенадцатого часа, прослушав в телефонном рожке известие о том, что в нашем родовом деревенском поместье за праздничным, ломящимся от разнообразных яств столом мать наша, в прошлом строгий и беспощадный культуролог, а ныне само воплощение кротости и человеколюбия, и сын её, брат наш, отец Косьма, в компании двух допущенных к столу и четырёх не допущенных, глядящих на сиё действо с морозной улицы через оконное стекло котов, смакуют шампанское брют, проверяя, правильно ли поднимаются пузырьки - по центру бокала или прилипают к стенкам бокалов, повелел своей деве волочь в горницу на едовую потеху дубовое, с выщербленными краями кухонное корыто, щедро полное доверху душистыми макаронами, а сам, слюнявя пальцы, принялся тушить лучины, впуская в дом атмосферу новогоднего суаре.

Во время торжественной трапезы, освещаемой через окно только краюхой растущей луны, всполохами звезд и редкими далёкими фейерверками, встречая бьющее штормовой волной в геройскую грудь известие о грядущей вскорости скоропостижной женитьбе своего старшего отпрыска, вольнодумца и младонигилиста, изредка сдабривал макароны скупой слезой, а мужественно осознавая неминуемое за свадьбой изменение собственного общественного статуса на деда, ещё плотнее сжимал в кулаке деревянную ложку. Зло и возмущённо фыркая от пришедших весьма кстати на ум фрагментов давно уже виденной в синематографе фильмы по роману графа хлебопашца «Крейцерова соната» с весьма остроумным отношением режиссёра к соитию в виде копуляционно снующих в ритме бешеного хаппарая, обильно сочащихся машинным маслом локомобильных крейцкопфов и шатунов, даже начал вполголоса напевать, вторя маме Юрия Деточкина, бессмертную песню про паровоз.

Озвучивая между стаканами с чачей новость о принадлежности наступившей сыну на сердце красавишны к старому роду донских казаков, в сердцах, с полным отсутствием социального здоровья на лице, хитро переплетал пальцы, демонстрируя Мавке наглядно сложность генеалогического древа нашей весёлой семьи, где всегда смело замешивали польско-немецко-финскую девичью дворянскую кровь на мальчишеской казацкой удали. А притрушивая поверх и так уже весьма гремучую смесь генами легендарного золотоордынского Щелк-хана, на выходе неизменно получали особи с бесподобным сочетанием совершенно полярных наклонностей - от желания без устали фрондировать и крутить дули царским сатрапам до крайне реакционно-домостроевских отношений к женщине.

Памятуя о том, что отец нашей будущей снохи - атаман казачьей станицы, а жена его, следовательно, - атаманша, мстительно определял молодайке домашнее прозвище как “атоманка”. Прозорливо ожидая всеми своими белогвардейскими фибрами неминуемый карательный набег красных казачьих конных сотен, затаскивал на чердак нашей хатки и устанавливал в слуховое окно пулемет “Максим”. Протирая ветошью любовно разглядывал его воронёное рыльце, мимолётно чмокал в толстый рифлёный хоботок ствола и нежно оглаживал нервными тонкими пальцами “щёчки”. Вдумчиво снаряжая ленты исключительно  бронебойно-трассирующими маслятами, тихонько, вполголоса, напевал “Ешче польска не сгинэла...”