Сидеть за столом в фондовом отделе, вымучивая из себя квартальный отчёт о проделанной работе, было тоскливо. Меня, наивного дурака, щедро рассыпая хлебные крошки тропинкой сладких обещаний, выманила обманом из глубоких реставрационных казематов на свет божий под очи начальственные наша мудрейшая Главная Хранительница. Заманив зело дикого, но очень доверчивого меня в отдел, она коварно подпёрла входную дверь бревном угроз:

- Выбирай! Или отчёт вот прямо сейчас мне на стол, и тогда в награду  в углу отдела на полу  тебя всегда будет ждать мягкая подстилочка, блюдце тёплого молока и жменька вкусных печенек, или...

    Тут она так сверкнула пламенными очами, что выяснять подробнее значение "или" совершенно расхотелось, и я малодушно сел медленно выдавливать из себя по капле отчёт. Впрочем... Последние полчаса я уже ничего не писал, а, стараясь быть как можно незаметнее, прислушивался к болтовне музейных дам.

– Ой, девочки, в грудях у меня теперь по утрам стеснение какое-то жуткое чувствуется, а пониз живота наоборот, всю прямо распирает, – говорила хранительница отдела стекла и фарфора.

– Да-да, у меня совершенно тоже самое, только наоборот! По вечерам в грудях всю распирает, а внизу такое стеснение делается, как будто молодой Ален Делон за жопу меня ручищей своей по-пролетарски крепко взял, – вторила ей её лучшая подруга, хохотушка и умница, старший экскурсовод музея.

    Обе они были серьёзнейшие статные леди из водочной секции. Это собственного изобретения вашего покорного слуги классификация музейных див. За общими праздничными музейными застольями все дамы, невзирая на научные степени, вражду отделов и личные пристрастия чётко делились на два лагеря.

    Девицы помоложе и понаивнее, падающие в глубокие обмороки от слова "член" и ещё верящие в любовь, рыцарей и первый поцелуй, располагались в винной половине длинного праздничного стола. Там курились тонкие ароматизированные сигаретки, хлопали пробки шампанского, лилось в бокалы полусухое и прочие несерьёзные напитки. Закусывали они исключительно штучными тонкими ломтиками сыра и оливками.

    Дамы же постарше и помудрее, говорившие, что любовь придумали паскудники французы с исключительной целью - не платить, сидели в водочной секции. Они с густопсовым романтизмом уже давно свели все счёты и, понимая, что мужчина - это всего лишь просто уютное украшение домашнего интерьера, употребляли исключительно беленькую, заедали её обильно жирным и курили крепчайшие папиросы.

    Делением мест за столом дело не ограничивалось. Линия фронта проходила куда как философичнее. Как-то, зайдя в фонды и спонтанно решив встряхнуть это сонное царство учёта и систематизации, я глупо пошутил:

– Милые дамы, слыхали? А в "Дубках" снова сексуальный маньяк лютует!

    Царство учёта всколыхнулось... Винная секция зажимала носики пальчиками, оттопыривала мизинчики и говорила: "Фу!.. Фи, как не культурно! Ах, насилие! Ах, жестокость! Ах, ночь и луна... Ах, а он свои жертвы прямо в губы целует? Ну... перед этим?.." Водочная же секция, непомерно оживившись, осаживала винную: "Дуры наивные, это же наш человек. У него наверняка и жена есть, и любовница есть, а ему всё мало. Он в парк идёт, он секса хочет!" И живо интересовалась у меня слухами о предположительном графике дежурства маньяка в парке. После, затеяв жаркий спор о способах применения женских хитростей для принуждения маньячилы к насилию сразу двух и более персон, чаровницы тут же перекинулись на обсуждение предпочтительных фасонов нижнего белья, наиболее удобного для действий насильственного порядка в лесополосах.

    Сегодня же на удивление мнение у всех антагонисток было одинаковым. Оказалось, их всех в последнее время везде пучило, распирало и болело. И объективной, логичной причины этой напасти абсолютно не было. Обсуждение страшных хворей молниеносно перекинулось на остальные отделы музея. И всего через час музей  из учреждения высокой культуры и науки  превратился в паноптикум скорбных телесами развалин. Работа была заброшена. Бегая из отдела в отдел, дамы щедро делились друг с другом волшебными бабушкиными рецептами панацеи от этих страшных недугов.

    С безобразием своей волевой рукой покончила наш генеральный директор. Более всего своей выдержкой и умением держать в суровой узде сотню полусумасшедших, опрометчиво обученных грамоте женщин  она напоминала мелвиловского капитана Ахава из "Белого кита".

– Так! Это нас всех разом, несомненно, сглазили! – громко хлопнула ладонью по столу генеральная. – Экскурсионный отдел. Немедленно. Завтра утром. Попа мне из церкви добыть и сюда доставить. Будем музей святить. Всем как одна завтра быть в косынках, а сейчас бегом за работу!

    Назавтра поп музейщицам достался породистый. Громадный как ввысь, так и вширь, молодой, осанистый, весь в рясе и бороде. Наперсный крест на его объёмном пузе лежал почти горизонтально, а хитрые глазки лукаво поблёскивали из-под кустистых бровей. Солидно ступая, он неспешно обходил залы и отделы музея. Размашисто махая специальным веником и красивым басом напевая псалмы, он обрызгивал всё и вся святой водой. Купель со святой водой  на подгибающихся от почтения ножках несла рядом с ним бывшая победительница всех коммунистических вахт, передовица ударных соцсоревнований, а ныне истинно верующая, музейный завхоз. Остальные тётки, тихо млея и часто дробно крестясь, семеня стайкой мелких плотвичек в косыночках, следовали за ними.

    Позади всех, приглядывая за процессом чудесного исцеления, торжественно шествовала генеральный директор. Под ручку её поддерживала старший экскурсовод.

– Я попросила у батюшки в церкви разрешения "всех посмотреть", – хихикала она тихонько на ухо директору. – Вот и выбрала нам самого вкусного!

– Правильно, правильно, – щуря свои рысьи глаза, подтверждала генеральная.

– Ну, дщери мои, кажись всё, – сказал утомлённый чудесами поп, обойдя все помещения.

– Нет, батюшка, ещё не всё, – глядя на мою ехидную рожу, сказала генеральная. – Каземат реставрационный ещё остался.

– Ну, каземат так каземат, – печально вздохнул уставший и проголодавшийся поп, вспоминая накрытый для него в кабинете генерального стол с обильными вкусными яствами. – Ведите в казематы!

    В реставрационном подвале,  весёлым упругим мячиком скатившись со ступеней вниз,  служитель культа нос к носу столкнулся с Борисом. Нахмурился, внимательно разглядывая нашего бравого армянина и, нависая чёрной скалой над маленьким не высоким реставратором, грозно рыча, зычно спросил:

– Какой веры будешь, басурманин?

– Нашей, истинной, православной! – широко крестясь, вытянувшись в струнку, ответствовал Боря.

– Это хорошо! – пробормотал поп и трижды щедро мазнул Борю по физиономии веником со святой водой.