Кот кота, ниже живота
Водку любишь, это трудная вода
Как a то, любовь и битва
Не молиться и проспать...
Мумий тролль
Пить, не закусывая, вкусную и полезную водку, впрочем, как и другие крепкие и креплёные напитки, безусловно, можно и нужно! Особенно в моменты сильных духовных переживаний. Так-то нервы у нас, естественно, как стальные канаты. Но всё же, всё же...
Вчера незабудка моя опять укатила судить соревнования. В ночь. В Нижний. На поезде. Провожая такси с ненаглядной, с балкона махал зажатым в левый кулачок носовым платочком, правый же изо всех сил прижимал к сердцу. Кричал вслед отчаливающей повозке: "Я уезжаю в дальний путь, но сердце с вами остается... " Отбивая ногой вальс "Прощание славянки", глядел вниз на рыдающих крупными алмазными слёзами дам-прохожих. После, чувствуя себя счастливейшим в мире холостяком, до самого рассвета валяясь в кроватке, почитывал книжку. Жутко сопереживал страданиям героя. С рассветом, с первыми птичьими трелями, взбил хорошенько подушечку и, сладко потянувшись, смежил глазки...
А в пять пятьдесят пять пришла эсэмэска: "Всё хорошо. Не волнуйся. Авария не с моим поездом". Страшно не волнуясь, шипя и плюясь: "Меня хотят осиротить", побежал варить кофе. Пока варил, сунул нос в холодильник. Заглянул в глаза порезанным лежащим вместе, в обнимочку, на расписной тарелочке слезливому сырку и сырокопчёной слегка подсохшей колбаске. С презрением отверг их - не время для нежностей. Достал себе только дымящийся морозной свежестью лафитничек. С анисовой... Хлопнул чарочку, следом ещё одну и не закусил совершенно. Пил кофеёк и думал.
Сладкая Аквавита в моменты нервного напряжения - это как суровые наркомовские сто грамм. Хороша и великолепна сама по себе, без всякого сопровождения. Правда, чего уж скрывать, известны нам некоторые неосознанные личности, нервически пытающиеся осадить выпитое разной ерундой. В ход они пускают в зависимости от времени года и внутренней испорченности дольки яблок или мандаринок, кусочки шоколадок и прочую ерунду. Особо вызывает презрение группа эстетов, закусывающих коньяк присахаренным лимоном. Воля ваша, но это уже окончательный оголтелый снобизм, и печально попахивает какой-то безнадежной белогвардейщиной и декадентским вырождением. Нет, в приличном обществе таком, как у нас с вами, разговор может вестись только о девственно чистом употреблении сорокоградусной.
Допив кофе, весь в умиротворённых раздумьях снова прилёг.
Естественно, в таком увлекательном деле, как регулировка обнажённых нервов хлебным вином, вы уподобляетесь сапёру при разминировании. Одно неверное движение при дозировке - и вы труп. Да! Кстати о трупах, вот уж где, без сомнения, применима данная технология, так это при похоронах.
Есть у нас такая странная, но крепкая народная традиция. Когда видят, как милый сердцу человек уж очень сильно призадумался и взгрустнул так крепко, что уже и не дышит, и даже тихонько остывает и толку от него и пользы уже нет никакой, его тут же прикапывают в землю. Или сперва сжигают, но потом обязательно прикапывают. Потом радостно идут на поминальную тризну, пьют и едят, пляшут и дерутся. И всё это в комплексе. Одно неразрывно следует за другим. То есть, сперва родича в землю, а потом праздник. Праздник похорон и сам по себе штука презанятнейшая, а если его ещё и рассматривать пытливым глазом естествоиспытателя, ставя перед собой трезвящее рассудок хрустально чистое увеличительное стекло лёгкого опьянения, вашему изумлённому взору откроется множество поучительных картин.
Как же мы любим похороны. С каким неподдельным и даже слегка инфантильным любопытством мы присутствуем на них. Что-то наивное и беспомощное просыпается внутри в эти моменты от тех нас, ещё детей, впервые столкнувшихся с вечной загадкой смерти. Помнится, с каким ужасом, но и интересом прикосновения к чему-то большому и таинственному мы, будучи детьми, бежали летом в посёлке Тульском, стоящем над бурной горной речкой, к местному моргу - поглядеть в окна на утопленников, лежащих на прозекторских столах. И этот болезненный интерес не проходит до самой вашей смерти. Вы обращали внимание, как настороженно, вытянув опасливо шеи и кося пугливо на упокойного глазом, заходят гости? Как опасливо жмутся они к стенкам? Освоившись, они вас, конечно же, обязательно спросят, и с неподдельным сочувствием, потел ли больной перед смертью. И услышав положительный ответ, серьёзно и многозначительно кивая, шёпотом произнесут: "Это очень хорошо...", но в глазах будет проскальзывать лёгкое, в общем-то, невинное и понятное торжество - мне не сегодня, я ещё жив.
На похоронах определённо происходит много всего радостного и улыбательного, просто это как-то не принято замечать и веселиться. Так, к примеру, на похоронах моей бабушки разъярённый жизнерадостным отказом весёлых могильщиков без дополнительной мзды заколачивать крышку, отчим сам стал вбивать гвозди, мрачно шутя: "Всегда мечтал вогнать тещу в гроб и заколотить!" Однако жизнь - штука безумная и забавная. И спустя совсем недолгое время, распугивая пришедших праздновать похороны гостей всяческими нарушениями ритуалов и громкой классической музыкой, которую неустанно крутила на проигрывателе маменька, имея совершенно иконописный лик Достоевского, с томиком Теффи, вложенным ему в руки, ушел от нас в вечность уже сам отчим.
А насколько же любопытно и замысловато плотное плетение похоронных суеверий, составленное из православия и дремучих языческих обрядов. Попробуйте присмотреться к скованным от боязни сделать что-то не по протоколу присутствующим, вглядеться в их перекошенные торжественной печалью лица. Как испуганы бывают они, если плавный устоявшийся протокол оказывается нечаянно нарушен.
– Вы с ума сошли? Зеркала, зеркала немедля завесьте!
– Повязка! На рукаве одного из несущих гроб нет траурной повязки!
– И кутьи, ложку кутьи вы обязаны съесть прямо у свеженасыпанной могилы. Так положено!
– И земли с могилы обязательно возьмите. В церкви её освятите, а потом на могильном холмике, обязательно крестом, рассыпьте, так все делают.
Так все делают... Все много ещё чего потом делают. Все потом, отнюдь не по велению сердца, а почему-то в общие, строго устоявшиеся "родительские дни", ездят "к своим" на могилы. С цементом и лопатами, плиткой и краской. Там они плодотворно трудятся, превращая место упокоения в аккуратную уютную беседку с зеленью, и скамеечками, и с обязательным столиком. На коем после трудов праведных на свежем воздухе с аппетитом вкушают принесённые с собою яства.
В шесть двадцать новое эсэмэс: "Беспокоилась, вдруг ты новости уже смотрел". Метнулся к компьютеру. В утренних новостях традиционно секс, насилие и котики. О поездах молчок. Проклиная ленивых журналистов, отправился варить кофе. И... ну, конечно же, тяпнул ещё парочку рюмочек, чего уж скрывать. Опять успокоился и опять лёг. Закрыл глазки...
Особенно занятны, веселы и поучительны затянувшиеся похороны. То есть если покойный как бы и имеется, но закопать его нет совершенно никакой возможности. Как в случае с моим тестем, умершим от сердечного приступа при передаче китайским хунхузам нашего эсминца в Шанхае. Одним прекрасным вечером позвонило нам Министерство обороны и сообщило: "Ваш папа всё! Везём, ждите..."
И стали мы ждать. День ждём-пождём, неделю-другую, месяц уж на исходе. Настроение, сами понимаете, предпраздничное, а отпраздновать никак не получается. С такого хитрого гембеля милушка моя стала как-то хиреть-чахнуть, носик у неё перестал быть мокрым и холодным, и с клубочками шерстяной пряжи она стала играть почему-то неохотно.
– Здравствуйте, – говорила она всем знакомым при встрече, с нездоровым блеском в глазах активно участвуя в этой странной игре похорон. – А у меня папа месяц назад умер.
– Похоронили?.. – оригинально уточняли знакомые.
– Нет ещё, всё никак не получается... – отвечала она, повергая их в лёгкий шок.
Из-за таких милых пассажей пришлось придумать ей особый социальный статус - "дочь покойного". И вообще всячески развлекать весь этот месяц ожидания. Вышибать, так сказать, нежным тонким английским юмором прочь тоску-печаль.
– Как ты думаешь, цинк будем вскрывать? – спрашивала, беспокоясь, она у меня.
– А зачем? Уверен, там есть смотровое застеклённое оконце, дабы налюбоваться напоследок. А внутри папа в парадном кителе и с пучком петрушки во рту, а вокруг веером - маленькие копчёные китайцы.
Долго иль коротко, но грузовик с тестем всё-таки прибыл. Три хмурых и небритых, измученных долгой перевозкой мужичка сидели в кузове на фанерном ящике. Они помогли сгрузить ящик. Уж китайцы так расстарались или вояки, уже неизвестно, но цинк был упакован в бакелитовую фанеру. Её мы с мужиками расколотили и отбросили на газон. На предложение "зайти и помянуть" мужички ответили энергичными отрицающими жестами. А один из них, пыша на меня великолепным многодневным амбре, ответил:
– Не обессудь, дружище, но нет. Месяц уже в дороге поминаем. Дома нас ждут... Уж не чаяли и сами живыми добраться, – и, показывая пальцем мне за спину, добавил. – Ты вон лучше за добром своим приглядывай, а мы пойдём, пожалуй.
За моей спиной невесть откуда возникший наш хозяйственный хлопотун управдом уже занимался приватизацией вкусной фанеры.
– Смотрю, валяется... А хорошая такая фанера... Вам же она уже, поди, и не нужна?..
Успокоенный моим заявлением, что мы не будем пускать папин деревянный бушлат на полезные в быту полочки, он, совершенно счастливый, поволок фанеру в свои секретные управдомные закрома. Цинковый гроб оказался слишком велик для наших малогабаритных лестниц и дверей и был оставлен на ночь, водружённым на два табурета, под козырьком подъезда. Дискуссию о нужности торжественного ночного караула при гробе или нет решили в пользу караула. Как пить дать, сопрут ночью папу любители народного творчества на полезные поделки из оцинкованного листа. Всю ночь вразвалочку ходил дозором вокруг печального одра. Частенько забегал на минутку домой - пропустить стопочку. Водка не брала совершенно - голова была ясная, зато звёзды стали больше и светить принялись ярче. Ближе к полуночи, на исходе второй полбанки при виде шарахающихся от испуга таким нечаянным мавзолеем поздних прохожих уже начинал печатать строевой шаг, выполнять ружейные приёмы с воображаемым карабином и тихонько покрикивать: "Стой! Кто идёт?" Утром веселье продолжилось. Цинк не захотел влезать поначалу в задний люк ПАЗика, а на кладбище после того, как отогнали пьяного могильщика, который на автопилоте пытался заколотить гвозди в несуществующую крышку, гроб не помещался в стандартную яму.
В шесть сорок пять ещё эсэмэс: "Стоять будем долго. Нас заберут автобусами". Кряхтя, поминая пословицу: "Маленькие девочки - маленькие проблемы, большие девочки - ваапще атас!", вскочил. Далее уже как по накатанному - чарка, чарка, кофе, выпил, успокоился. Ожидая новых спасланий, уже не ложился. Сидел, глядя на поющих за окном прелестных пичужек. Руками же неосознанно делал движения, каковы обычно бывают при отрывании голов маленьким симпатичным и очень любимым существам. И размышлял...
Тут ведь вот ведь штука какая - чем дальше от нас, родимых, покойный, чем не роднее - тем веселее. Тем явственней вся трагикомичность ситуации:
– Да, да. Сдвинь этот вазон вбок и засунь на его место вот этот сундучок.
Я стою на стремянке под самым потолком подвального музейного хранилища и под чутким руководством хранителя древностей навожу порядок на стеллажах.
– Это же не вазон?
– Ой, ну и что? Выглядит как вазон, ведёт себя как вазон - стало быть, вазон.
– Странные какие-то ныне у вас вазоны. Из патинированной бронзы, сверху запаянная крышка с круглой пупочкой. И почему это на вазоне сбоку рамочка с дубовыми листьями из золота с фотографией Дурова и под ней золотая же табличка с надписью "А.А.Дуров 1887-1928"?
– Да потому, что это не совсем вазон. Это урна с прахом Дурова.
Вот тут я, мягко сказать, немного пришалел. Нет, поймите правильно. К тому, что в музее может храниться абсолютно всё, я уже как-то привык. Но прах? Пусть даже известного человека? Кто-то явно остался без поминальной оргии. Методом осторожных опросов выяснились прелюбопытнейшие факты. В 1928 году Дуров во время гастролей охотился под Ижевском. Как гласит официальная версия: "А. А. Дуров с клоуном Биль-Вилем и тремя жителями Ижевска отправился в лес на прогулку. В ста метрах от шоссе Дурова позвал незнакомый Глазырин, который разбросал вокруг себя старую шерсть зайца. Дуров подошёл, раздался выстрел, и артист был убит". Вот такая душераздиральня - клоун Биль-Виль рыдает безутешно из глаз струйками воды, а коварный крестьянин Глазырин злобно хохочет с обрезом в руках. Благодарные ижевцы скоренько отправили тело почему-то в Москву, там артиста превратили в чудесный серый порошок и, засыпав его в симпатичный вазон, привезли в Таганрог и вручили жене. Помните эту байку?
– А Вася скоро с охоты придет?
– Скоро.
– Да фиг вам скоро. Ребята, заноси!
Верная же супруга, не будь дурой, не стала прикапывать кормильца, а живенько устроила у себя на дому пантеон имени его, и стала брать за посещения деньги. Представляете себе? Во главе стоит главный экспонат - артист в нарядном весёленьком вазоне с позолотой, а вокруг дрессированно резвятся его четвероногие питомцы. И в память о любимом артисте исполняют любимый аттракцион Дурова "Собачья свадьба".
После смерти жены Дурова этот позорный мизерабль наконец-то прекратили. Поскольку прямых наследников у них не оказалось, урну с прахом и чучелки животных передали в музей. А музей в свою очередь стал бомбардировать московскую ветвь семьи Дуровых на тему: заберите свой порошок. Почему только порошок, спросите вы? Да потому что, если в музей что-то попало, это уже навсегда. Урна с драгметаллом на ней была принята на хранение, учтена, описана и записана в реестры. И всё. Порошочек, извольте, хоть сейчас вам насыплем, а вазон - теперь достояние государства, и точка. Долго ли, коротко, но переписка принесла свои плоды, и в 1998 году московские Дуровы решили забрать своего постылого родича из музея, прикопать и отпраздновать наконец-то поминальную оргию. Что тут началось в музее! Весь провинциальный сонный флёр был сдут как пыльца девственности.
– Едут!.. К нам едут из Москвы! – заполошно прихорашиваясь, кричали молодые сотрудницы музея.
– Сами знаменитые Дуровы будут! – переживала директриса Домика Дурова.
– Акт передачи и похороны будет снимать центральное телевидение! – хмурилось руководство.
Поскольку урну в цепкие руки родственников отдать было никак не можно, встал вопрос о сосуде для праха. Ну, негоже же, право слово, хоронить мировую знаменитость в каком-нибудь кулёчке полиэтиленовом. Выбор сосуда был произведён с истинно провинциальной рачительностью и размахом. На ковёр к генеральному был вызван заведующий реставрационной мастерской Борис. Нет, не тот Борис, что с клювом, высокий и нервный пироман по прозвищу Грузин, он уже на тот момент уволился. А другой Борис, маленький армянин, правда, тоже с клювом. Да, была такая смешная традиция в музее принимать реставраторов только с именем Борис. Только на вашем покорном слуге система дала сбой.
– Ты шкатулки свои резные с литьём и инкрустацией на рабочем месте в рабочее время ваяешь? – строго спросило генеральное руководство у Бориса. – На базаре продаёшь изделия своего отхожего промысла? Ну пора порадеть и за отечество и не щадя живота своего предоставить одну шкатулку под прах.
Борис спустился в подвал в мастерскую и прилип ко мне, как банный лист:
– Слюшай, – спрашивал он со смешным акцентом. – Сиколько этого Дурова там в урне?
Внутри Бориса остро конфликтовали здоровая жадность предпринимателя и острое, как кавказская кухня, желание славы. Как же, как же, его шкатулку в телевизоре на всю страну покажут!
– Боря, понятия не имею. Хоронить - хоронил, а вот сжигать как-то не доводилось.
– Я хочу им сунуть шкатулку поменьше, поменьше они у меня дешевле. А вдруг не влезет. Сколько там праха? Говори ты.
– Ну... литр, думаю, ну два от силы. Отстань.
– Два литра - это совсем не самая маленькая, это средняя, – вздыхал Боря. – А ты не хихикай, а иди к руководству. Вызывают тебя.
Руководство в это время было озадачено двумя глобальными вопросами. Первый: демонтировать с вазона драгметалл. Урна-то бронзовая, толстостенная, запаянная и дюже крепкая. И повезут её, родную, пилить, дабы добыть из неё неудачливого охотника, на завод "Котельщик". У них пилы - во какие большие. Они уже ждут с нетерпением. Да вот незадача какая: если вести урну с золотом на завод, золото может и пропасть в момент откупорки. Рабочие, они такие, все в масле, грубые и некультурные, а до золота дюже даже жадные. Видишь, хранительница древностей наша в истерике уже бьётся, и тюрьма ей, болезной, уже мерещится за растрату? Иди-ка, милок, и сними золотишко-то от греха. И второй: дай девочкам рулетку - они поедут на кладбище, там на могилку доблестное наше градоначальство уже изволило плиту бетонную с дыркой посередине установить, так пусть девицы дырку ту померят на предмет плавного в неё вхождения шкатулки.
Ну что? Рулетку дал, драгметалл снял. А тут вся это котовасия и прикатила. Сама Дурова. Помните, может быть, в "Сказке малышам" появлялась такая? В старом облезлом боа с облезлым же попугаем на плече. Вот она и примчалась. С ней верные клевреты-нукеры, клоуны-акробаты и толпа телевизионщиков. Вся эта кодла, прихватив с собой музейное руководство с урной, Борю со шкатулкой под треск киноаппаратов укатила на завод пилить своего предка в станке. А в это время в музей вернулись музейные девочки, измерявшие на кладбище рулеткой проём в могильной плите.
– Вот размеры, – сказали они мне и протянули бумажку с цифрами.
– А знаете, девицы-красавицы, по этой вашей бумажке торжественного и чинного погребения не получится. Судя по размерам отверстия в плите, в момент исполнения грустной музыки, шкатулку будут, развернув её перед этим вертикально, забивать в дыру ногами. Иначе не войдёт. Но вы не переживайте, под траурный ружейный салют удары ногами по шкатулке будут не слышны. Зато прикольно получится - Дуров войдёт в вечность стоймя.
Ох, что тут началось! Слово истерика абсолютно слабо выражает состояние, охватившее музейных прелестниц. В результате случился аттракцион невиданной щедрости, и я через пять минут мчался на такси, заказанном музеем "туда и обратно", на кладбище. Знаете, есть такие рулетки: у них с одной стороны полотна размеры в сантиметрах, а с другой стороны в дюймах. В дюймах красотки и померили. А это, видите ли, раза в два с половиной меньше размера в сантиметрах. Пока дамы успокаивали расшатанные нервы корвалолом и водкой, кто чем, смотря по мировоззрению, началась новая напасть.
Приехали с завода обретшие прах родственники. Впереди родственников и друзей покойного торжественно выступал Боря, и его подробно снимало телевидение. В руках Борис гордо нёс небольшой фанерный ящик из-под какой-то посылки, на котором сверху стояла его высокохудожественная шкатулка. Дурова, видите ли, оказалось значительно больше, чем ожидалось. Знаменитый дрессировщик уютно располагался сразу в двух емкостях. Так он теперь и захоронен, так как такую большую шкатулку, дабы вместить прах целиком, Боря зажал, а предложение Бори, пытающегося сэкономить, утрамбовать артиста в посылочном ящике поплотнее, а остаток выбросить, с гневом отвергла сама Дурова. Но, если вы думаете, что с похоронами всё закончилось, вы ошибаетесь.
– Коллега, – сказала мне наша главная хранительница. – Берите урну и восстановите её первоначальный вид. Замаскируйте шов, оставшийся от распиливания, и верните золотые изукрасы на место.
– А знаете, коллега, а в ней что-то гремит. Там внутри что-то осталось.
– Что?!!
– Ну откуда я знаю. Что-то негорючее. Может, череп или какой-нибудь кардиостимулятор.
– Вскрывай!
Внутри урны лежала круглая бирка из шамотного кирпича с надписью на ней "МХК-10". Видите ли, такие бирки кладут с телом в печь, дабы вы ненароком не получили порошок от чужого родственника. После длительных совещаний решили не оставлять бирку внутри запаянного вазона, вдруг подумают, что Дуров всё ещё частично с нами. Моё предложение выкинуть не прошло - это же теперь исторический раритет "Бирка Дурова". Было принято соломоново решение: бирку прикрутить на контровочной проволоке к урне и опломбировать. Так теперь и хранится в музее урна с биркой на боку. Сходите, гляньте в запасники музея. Она всё ещё там.
В семь пятьдесят эсэмэс: "Я уже в гостинице". Фу-у-ух... Фсё! Все живы, всем спасибо, расходимся!
