Лета наша яко паучина поучахуся: дние лет нашихъ в нихже седмьдесят лет, аще же в силах, осмьдесятъ лет, и множае их труд и болезнь; а яко же прииде кротость на ны, и накажемся.
Хрупкая, но очень смелая стеклянная трубочка термометра, висящая за окном на солнечной стороне здания, безрассудно показывала четыре тысячи градусов тепла по Цельсию. Выводя коллектив на перекур и выпуская в уличную густую истомную жару облачко морозной офисной изморози, широко распахнутой дверью слегка пришиб явно отбившуюся от основной группы и присевшую от усталости на конторское крылечко пожилую туристку. С удивлением оглядев наши не обезображенные интеллектом лица, она спросила: "А что, собственно говоря, вы тут делаете?" На что гордо ответил: "С одиннадцати до четырёх - безотрывно смотрим в мониторы и бессистемно нажимаем разные кнопки на клавиатурах, а к четырём часам у нас, как у собак Павлова, начинает обильно выделяться слюна, и до шести мы жадно закусываем спиртные напитки". Указывая пальцем с красиво обгрызенным ногтем, подтвердил запрошенное странствующей леди направление к скверу имени Петра I, этой мекке приезжих и отдыхающих, алчущих от провинциальной скуки характерных для нашей местности этнографических безобразий.
С саркастически недоброй усмешкой наблюдал, как вскоре вслед перепуганной леди мимо нас по улице проследовали в том же направлении трое соплеменных граждан, собственно и составляющих собой основу всей туристической индустрии нашего города. Первым, не спеша и с гордой осанкой, отклоняя весь корпус при ходьбе назад, дабы уравновесить пивное брюшко, важно шествовал щекастый господин в пенсне, одетый в песочного цвета костюм тройку, ярко красный в зелёную крапинку галстук и соломенную шляпу. Размашисто и манерно опираясь при ходьбе на трость, он реинкарнировал собою образ Чехова времён вояжа к японским гейшам. За ним, вторым, уже явно опаздывая к началу поборных фотосессий, промчался топоча высокими ботфортами, в зелёном камзоле и треуголке глубоко похмельный абориген, изображающий императора-плотника. На бегу он, капая на грудь жиром, жадно поедал купленные на уже собранную первую сумму подаяний сочные горячие чебуреки и всем своим видом оправдывал прозвище царя-морехода времён Всешутейшего, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора - Пахом-пихахуй.
Поставив точку крепко задумался: стоит ли обременять страницы сей скрижали печальными строками, упоминая о некой, проскакавшей уже совершенно стремглав вслед первым двум персонажам славного былого, пошло насурмлённой и обильно нарумяненной весьма страшненькой престарелой девице, головой окунутой в парик с буклями, а пышной тушкой - в объёмное платье с оборочками а-ля “Унесённые ветром”, которой, видимо, должно было представлять собой царицу Екатерину. Вздохнул сокрушённо и продолжил скрипеть пером далее.
Из-за крайне неблагоприятных пожароопасных погодных условий отменил намеченные к исполнению буйабес и овощную икру до более добрых к нам своей температурой времён. К приобретению повелел: пива тёмного “Адыгейского”, орешков фисташковых и икорки красной. В лавке, у кассы, оплачивая покупку крошечного батончика и громадной банки лососёвой икры, категорически отверг предложенный кассиршей пакет и с гордостью заявил: “Понесём товар прямо в руках!” Правда тут же, добавив глубокого трагизма в голос, декларировал, что сухой корочкой хлеба будет обременён ваш покорный слуга, а икрищей - наш арт-директор, дабы все видели, кто что жрёт у нас на фирме.
Пока бодрые безрассудной юностью коллеги разливали ледяное пиво в мигом запотевающие стаканы и мазали икру, икринка к икринке, поверх коровьего масла на бутерброды, принял ультимативную телефонограмму от матери своей, жестокого и беспощадного культуролога. Маменька наша внезапно, глядя на шаловливые проделки воспитуемых ею котят и сына своего, отца-монаха, преисполнилась вселенской кротости и тоном, исключающим любые колебания, потребовала более не называть её в текстах жестокой и беспощадной, а в качестве доказательства твёрдо обязывала установить эпиграфом к данным строкам восемьдесят девятый псалом Псалтиря. Причём именно такой - церковнославянской транскрипции, но транслитерированный современными буквами. Что ваш страстотерпец с лилейной радостью и поспешил исполнить.
Во время застолья, уже обдувшись пивом, по старой доброй традиции, читал коллегам лекцию о собственном видении, без сомнения, правильного устройства досуга приезжих туристов: “Где? - говорил ваш покорный слуга. - Где, спрашивается, организация экскурсий по подземным ходам знаменитого головореза и контрабандиста Алфераки?″ Ведь город просто весь перерыт ароматнейшими сточными коллекторами. Стоит только разбросать в них немного реплик старинных медных монет, и успех средь залётных кладоискателей абсолютно гарантирован.
Глядя же на скучнейшие фотосессии у дома Раневской, когда педагогически запущенные туристы не мудрствуя лукаво, занимаясь саморазвлечением, вымученно принимая самые замысловатые позы, изгибаются вспотевшими телами вокруг бронзового памятника Фаины Георгиевны, так и хочется добавить хорошо организованные, но абсолютно свинские по содержанию, чем, безусловно, и обреченные на совершеннейший успех, лингвистические безобразия в виде появления на балконе своего родового дворца качественно гримированной актрисы, хорошо поставленным голосом в сопровождении обильной нецензурной жестикуляции обращающейся к собравшимся внизу с крылатыми и сочно малопарламентскими фразами типа: “Идите в жопу, пионэры!” или “Почему все дуры такие женщины?” Благо, что претендентов на роль долго искать не придётся - город наш просто полон одноплеменных мировой знаменитости зловредных и весьма острых на язык старух.
А где вкуснейшие и духовно оздоровительные алкотуры в портовый шалман с обнадёживающим названием "Рваные паруса", расположенный точно на том месте, где ранее был трактир некоего вольноотпущенника Макара? Ведь именно в этом заведении пират и карбонарий Гарибальди в одна тысяча восемьсот тридцать третьем году спёр рецепт вкуснейших кулинарных изделий из русской пшеницы сорта «Таганрог» в виде тонко нарезанного и высушенного пшеничного теста, кои впоследствии у себя на родине лихо выдавал за макароны.
И это мы ещё не затрагивали такие туристические плюшки, как водные экскурсии к острову “Черепаха” на секретные военные верфи, где в годы развитого социализма собирались плоские из-за малой глубины Азовского моря, но тем не менее весьма грозные подводные лодки проекта “Камбала”. К данному водному вояжу можно было бы присовокупить и посещение восхитительных тростниковых островов, что издавна создаются донскими рыбаками для дрейфовой рыбалки на море...
Будучи уже дома, ближе к полуночи, при свете полной луны, встречал и, грубо вырвав из нежных ручек початую литровую бутылочку вермута “Счастливая лошадь”, клал спать вернувшуюся в крайне нарядном состоянии с празднования дня ВМФ свою незаблудку. Пел ей бодрые морские колыбельные, рассказывал длинную и убаюкивающую одиссею Колобка. Свято чтя основы безопасности семейной жизнедеятельности, отобрал у засыпающей ундины вставные челюсти. Трижды хвалил себя за это, когда, попивая сильно разбавленный вермут, от её периодического злого сонного ворочания: “На абордаж! Мужиков за борт, девок в трюм... После, в порту, продадим в рабство...” вздрагивал, припоминая гоголевскую панночку с её “Ко мне, упыри! Ко мне, вурдалаки!”
