Морозным снегоскрипным февральским вечером в жарко натопленной зале родового гнезда, затерянного где-то на юру под сенью темно-синего шатра неба, полного громадных плошек звёзд, прожигал свирепым взором своих пламенных глаз в толстой корке наледи на стекле окна две дыры. Внимательно наблюдая за плавкой льда, в глубоком сотейнике, возложенном на огонь в камине, не глядя готовил хитрое, но крайне питательное и простое в изготовлении экономическое блюдо под названием "Мужчинам некогда".

    В сотейник бросил ветчинки и, припустив из неё жирка, сыпанул резаного лука. Как только ветчинка метаморфировала в шкварки, добавил ложку томатной пасты, притушил её и вывалил поверх распаренный в течение пяти минут в микроволновке покупной набор овощей "Страшный сон агронома". В притомлённые жаром овощи вбил дюжину яиц и густо засыпал поверх тёртым сыром. Сдвинул сотейник к краю камина томиться до готовности и  стал читать жёсткую нотацию своим сидящим за столом и ждущим ужина злыдням сыновьям:

- Говорил я вам, дети мои милые, что доведут вас шкоды и девки до цугундера? Говорил я вам, что главное для выживания нашей прибабахнутой семейки в социуме - это элементарная мимикрия под простых и незатейливых аборигенов? Всё! Сарынь на кичку и конец конспирации. Явка провалена! Впереди позор, поток и разграбление. Ждем с часу на час толпу разгневанных селян с факелами и батогами палить имение. А вы, разлюбезные чады мои, имея нынешнюю репутацию, не сможете попасть даже в тюрьму. Вечно будете скитаться вы, гонимые, и жрать только подобную сегодняшней пищу, готовя её таясь и скоро на кострах в волчьих оврагах под Тамбовом.

    Сыны мои дули губы, смотрели строго в пустые тарелки, но раскаяния на мордахах было совершенно не видать. Швырнув в сердцах на стол им сотейник, стал, бегая по зале и в аффекте заламывая руки, рассказывать в лицах верной боевой подруге своей, а по совместительству милому чудовищу, породившему деток моих, подробности сегодняшнего моего визита в школу.

    В кабинете директора школы стойко пахло валерианой, алкоголем и прочими вкуснейшими ароматами, традиционно сопровождающими педагогическую деятельность. На заваленном бумагами рабочем столе стояла початая бутылка коньяка, блюдце с нарезанным лимоном и две рюмки. Сам директор вяло раскинулся в своём кресле. Глаза закрыты, на лбу запрокинутой на подголовник головы парил намоченный ледяной водой носовой платочек, положенный заботливыми ручками сострадательной секретарши.

- Плох? - спросил я шепотом у деловодительницы.

- У мэтра ныне жуткая мигрень, - тихим до трагичности голосом отвечала она мне.

    Вздрогнув от нашего перешептывания, директор, немного приоткрыв один глаз, слабо шевельнул рукой, делая мне приглашающий садиться жест. Открыв второй глаз, он снял с чела платок и, разлив в рюмки коньяк, придвинул ко мне лимон, выпил и тихим голосом, полным отчаянья, произнёс:

- Скажите, вы верите в предчувствие? А я теперь верю. Ведь как же я не хотел изначально соглашаться на перевод ваших детей в мою школу. Как же я не хотел...

    И щедрыми мазками в смелой экспрессивной манере он живо стал описывать мне сегодняшние школьные события.

    На большой перемене мой старшенький миленько прогуливался под ручку со своей возлюбленной. Уж о чём у них шла беседа, доподлинно неизвестно, да только юная Капулетти предложила для доказательства ей своей любви распылить в рекреации школы имеющийся у неё баллончик перцового газа. Очарованный нежной страстью дурень взял баллончик и ничтоже сумняшеся  распылил. Газ же, к радостному восторгу влюблённых голубков, оказался вонюч и летуч гораздо более, чем они ожидали.

    Во время моего сурового и незамутнённого всякой ерундой образования просто открыли бы для проветривания окна, а шалуну бы всыпали на заднем дворе розг. Но ныне, во время победившей демократии и тотального плюрализма, всё происходило куда затейливее - старуха-вахтерша звонко сыграла школьным звонком заученное заранее наизусть сложное и красивое крещендо, обозначающее бактериологическую атаку. Директор объявил по школьному селектору режим чрезвычайного положения, вызвал МЧС с полицией, а педагоги согласно плану эвакуации начали немедленно выводить детей из школы. Всё шло чинно и благородно. Учителя с красными флажками маршировали впереди стройных колонн, дети, взявшись за руки по двое, по команде шли чётко не в ногу. Скучный порядок оживляли только мои два негодяя. Пристроившись в хвост шеренги младших классов, они азартным дуэтом, подвывая страшными аварийными голосами, орали:

- Мы все здесь умрё-ё-ём! Мы сдо-о-охнем! Родители, бедные наши родители уже не увидят нас живыми. Могилки наши маленькие густо порастут незабу-у-удками...

    Чем живенько и спровоцировали среди маленьких сопляков слёзы, истерику, панику и как следствие свирепую драку в столпотворении у выхода, а у учителей, пытающихся разнять деток, предынфарктное состояние.

    Но постепенно всё пришло в норму. Изрядно помятых и чумазых чад разобрали по домам счастливые родители, трём обморочным молоденьким учительницам начальных классов оказывали помощь врачи и психологи, а доблестные спасатели с мужественными лицами героически проводили дегазацию школьных помещений. Пока в кабинете директора суровые полицейские составляли протокол, опрашивая влюблённую парочку, объявившую перцовый газават системе народного образования, самому директору как-то беспричинно взгрустнулось. Нервно закурив, он высунулся по пояс в распахнутое окно и с выражением тихой элегии на утомлённом образованием лице стал любоваться красивым зимним пейзажем.

    По странному стечению обстоятельств именно в это время коварно спрятавшийся от эвакуации в кабинете биологии младшенький мой уже со своей пассией шумно выясняли меж собой отношения. Вопрос его возлюбленной был поставлен ребром: способен ли он по отношению к ней на столь же крепкие любовные чувства, какие его старший брат питает к своей любимой, или ему слабо. Младшему оказалось совсем не слабо. Объект приложения любовной страсти был найден мгновенно, и в так же распахнутое для проветривания окно вылетело гипсовое учебное пособие под названием "мозг первобытного человека". Не иначе как злой рок разместил окно кабинета биологии в аккурат над окном директорского кабинета. Но было бы наглым обманом утверждать, что мозг первобытного человека попал прямо в мозг директора. На самом деле он, набрав скорость, свистя пронёсся в волнующей близости у виска директора и, ударившись о бетонную отмостку, радуя глаз, разлетелся красивейшими разноцветными брызгами.

- Видите ли, - говорил мне директор, - я бы перенёс данный казус куда более стоически, так как именно в этот момент помыслы мои были о тщетности моего бытия, и феерический гипсовый мозговой фейерверк навёл меня на недвусмысленно прямые аллюзии. Но именно в тот момент, когда с глубокой внутренней благодарностью небесам за знак свыше я посмотрел вверх, то вместо ожидаемого мною облика святого Фомы Аквинского увидел совершенно счастливую физиономию вашего отпрыска. Он, растянул рот двумя пальцами, высунул язык и чётко мне произнес: "Бе-бе-бе, бе-бе-бе"...

    За сим директор на удивление вспылил и с криком: "Убью гадёныша!", не мешкая, бросился вершить справедливое возмездие. Младшенький же, понимая, что простой путь к спасению ему заказан, запечатлев на устах своей красавишны жаркий прощальный поцелуй, прямо на глазах ворвавшегося в класс директора, следуя достойному примеру члена академии де сиянс М.В.Ломоносова, сиганул в окно второго этажа. Вот тут директора и накрыло окончательно:

- Понимаете, у меня внутри как будто что-то оборвалось. Я бросился к окну, страшась увидеть поломанное тельце, раскинувшееся в крови поверх разбитых мозгов, а увидел сбоку в снегу на крыше пристройки следы и далее цепочку следов уже на земле. И вашего счастливца, машущего мне весело ручкой со школьного двора. А сразу за этим я потерял сознание...

    Мы, не чокаясь, хлопнули снова по рюмашке, и он продолжил:

- Речь моя в данном случае идёт о банальном гуманизме и человеколюбии. Я даже не требую, я вас умоляю, если хоть где-то в уголке вашего сердца ещё теплится хоть капля милосердия , не приводите больше ваших детей в мою школу...