О, женщина, тебе коварство имя!
Ещё при первом нашем знакомстве, в ту пору, когда злыдне моей едва-едва исполнилось одиннадцать, предупреждал я, катая её очертя голову на своей быстро-самобеглой керосиновой мотоциклетке по городу, о своих серьёзных планах на нашу будущую счастливую семейную жизнь. Тщательно предупреждал, подробно, с расстановкой и по пунктам. И уж точно, помню как сейчас, настойчиво упоминал о том, что третьего числа месяца января, года две тысячи семнадцатого от Рождества Христова, в день светлой памяти княгини Ольги, изволится мне в рабочий полдник откушать во здравие своё весьма скромной кулебяки, всего-то о двух углах гнутой. И особо, примечал-подчёркивал при этом, о готовке вышеупомянутой кулебяки непременно милыми ручками супруги своей.
Ха!.. Не тут-то было. Не успело минуть и всего ничего, чуть более четверти века, все клятвы обманщицей были забыты, обещания выброшены из ветреной головки прочь. На Новый год, с двенадцатым ударом курантов, недопив шампанское и едва запечатлев на устах моих мимолётный легкомысленный поцелуй, умчалась она в свой ежегодный рождественский вояж по диким имеретинским побережьям. Там, осуществляя с товарищами своими жестокое яхтенное судейство и бурно отдыхая от обрыдших цивилизационных пут, переодевшись в морские одежды и повязав головы платками на пиратский манер, грубыми просоленными громкими голосами и столь же солёными словечками пугают они до глубоких обмороков нежных и юных соревнующихся яхтсменов.
А несчастный автор сих строк остался посреди постпраздничного разора один на один с тремя голодными сиротками на руках. Тремя - потому как подельника моего в бинарных битвах за хлеб насущный и молодой худобой стройнящегося, как кедр ливанский, стоит пока вершить лишь за одну особь. Вашего же покорного слугу, здоровой полнотой и дородной статью солидно напитанного, несомненно, следует, хотя бы из уважения к умению вкусно пожрать, числить сразу не менее чем за две персоны.
Впрочем... список сироток смело можно и ещё увеличить, так как ровно в ту пору угораздило прибиться к нашему скромному шалашу и брата моего, странствующего монаха Отца Косьму. Странствующего отнюдь не волею своей. Как все беды наши мужские, с рождения и до, пожалуй, самой смерти, имеют в основании своём женский произвол и коварство, так и путь его мирской, видите ли, любезные читатели, произрастал волею матери нашей; жестокий бескомпромиссный культуролог и воинствующий искусствовед, выгнала пострижника на время праздников из родового имения взашей. Дабы физиономией своей ехидной, бородой окладистой и едкими охальными замечаниями, а тем паче прожорливостью неуёмной не портил стройности праздников и не отвлекал маменьку на стояние у плиты от тихой зимней элегии благочестивых дум её.
Привечал гостя дорогого скромно, посылая к порогу с рюмашкой чачи на подносе молодого своего коллегу. Вслед гремел строгим наказом проследить, обмёл ли монах в сенях метёлкой свои ступалы от праха мирского и не принялся ли по обыкновению забывчивому своему следить в чисто мытой горнице. Сам же в то время, неспешно помешивая и вдумчиво снимая шум, варил куриный бульон на студёной колодезной воде. Опускал в будущее консоме для волшебства неочищенную луковку. Сварив и вынув куру из бульона остужаться, месил в хлебопечке дрожжевое тесто. Упреждая возможную критику а-ля натюрель знатоков поварёшек и рубелей, уверенно заявлял: прогресс делает своё чёрное дело, и квашню руками, как завещал нам Александр Афанасьев, чтоб «жопа была мокра», месят ныне только коварно порабощённые нами женщины.
Отмерив и влив в форму подогретую воду, добавлял в неё, помешивая, соль, сахар, масло и сухое молоко. Насыпав муки и сделав в белоснежном кракатау сверху кратерок, сыпанул в него дрожжи и включил режим замеса. Приглядывал одним глазом за бодрыми стараниями умнички хлебопечки. Вторым оком же на правах самого глубоко пострадавшего из присутствующих от прекрасной половины человечества под весьма одобрительное кряканье после каждой очередной рюмки нашего записного женоненавистника монаха читал крайне поучительную лекцию о превратностях дамских каприз коллеге своему, ещё не познавшему по молодости ужасов семейной жизни. По случаю знаменательного дня строил базис своих выкладок на легендах о вышеупомянутой княгине Ольге.
История фемины сей, говорил я, край как любопытна и познавательна. Судя по той глубокой иронии, с которой мамы-папы дали ей с роду имя Прекрасна, девиантное поведение у девицы было замечено ещё с сопливого детства. С трудом вытерпев асоциальные выходки отроковицы до её десятилетия, родичи скоренько сосватали юную хулиганку, с глаз долой - из сердца вон, князю Игорю. Свёкор же её Вещий, князь Олег, глядя на такой прекрасный подарочек, свалившийся ему, как снег на голову, пытаясь избежать насмешек соседей и друзей, быстренько переименовал невестку в Ольгу, что тоже, ясное дело, улучшений в её характере отнюдь не принесло. Впрочем, честно говоря, и муженёк ей попался под стать - тоже не подарок. И глупый, как выяснилось, и жадный, и развратный одновременно, даром что Рюрикович. Папаша, Вещий Олег, пока ещё был во здравии, справлялся с державою всё как-то сам, не подпуская к штурвалу милых чад. Но выдержал закидоны молодожёнов тоже недолго, лет десять, не более. После чего внезапно впал в некрозоофилию, до неприличия смущая собственную дружину гамлетовскими беседами с черепом своей дохлой лошадки. За сим, не смотря, судя по прозвищу, на явные наличия дюжих паранормальных способностей, неразумно допустил покусание себя мимо проползающей рептилией в левую ножку повыше княжеского сапожка прямо до смерти. Вот тут-то его сынок с невесткой и развернулись.
По готовности замеса извлёк подошедшее тесто и незамедлительно кинулся гнуть кулебяку. Загибал аскетично скромно, как и было задумано мной ещё в прошлом тысячелетии, всего о двух углах. Под первый угол победно легла нежная куриная грудка, мельчайше сёк её ножом и мешал с толчёным варёным картофелем, добавлял перцу, соли и совсем немного, для сочности, полуколец припущенного на смальце лука. Под второй угол кулебяки назначал зелёный лучок и крошёные варёные вкрутую яйца, к ним добавил затейливо завитые стружки коровьего масла и укроп. Таинство сотворения пирога сопровождал дальнейшим поддержанием нашего высокоучёного коллоквиума.
Науськанный женушкой-злодейкой, князь Игорь наконец-то дорвался у проживавших по неразумию неподалёку древлян до вкусной и забавной процедуры отъёма у кулачья неправедных накоплений в пользу государства и, уже возвращаясь с конфискатом из древлянского Искоростеня, решил, как говорят лётчики, зайти на второй заход. «Идите с данью домой, а я возвращусь и похожу ещё», – сказал он своим ратникам и вернулся в гордом одиночестве к обобранным древлянам. Можно, конечно же, пространно и долго обсуждать данный факт, но ведь всем ясно, куда мужчины отправляются сам-один, без весёлых хмельных друзей. Понятно как божий день: без местной крутобёдрой и волоокой чаровницы дело тут не обошлось. Шаловливый декамерон по неизвестной причине у Игоря совершенно не задался. В чём был прокол княжеского лихого пикапа, история стыдливо умалчивает. Но конфуз случился настолько серьёзный, что древляне, невзирая на чины и звания, крепкой земледельческой смёткой быстренько сообразив о слабом развитии в их время пенитенциарной системы, князя Игоря жесточайшим и затейливым способом укокошили. А заметая следы преступления, они, по древней традиции, насыпали на могиле князя неприметный высоченный курган, да к новоявленной вдове, не мудрствуя лукаво, выслали сватов для компенсации, так сказать, душевных и телесных потрат.
Уже загнутую кулебяку, вооружившись вороньим пером, мазал мёдом и, нежно поддерживая под налитые крутые бока, отослал выпекаться. Сам же затеялся биточками. Перемолов остатки куриных мясистостей, смешал их с манной крупой, двумя яйцами и тёртым адыгейским сыром, перчил, солил и катал в натруженных ладонях нежнейшие ошария. Любовно нарекая каждый поимённо ласковыми тайными кухонными именами, опускал их в кипящий бульон.
К радости своей, судя по дальнейшим событиям, внезапно овдовев, наша Ольга разгулялась. Нахлебавшись за пятнадцать лет семейной жизни всякого интересного и домостройного, повторно выходить замуж совершенно не возжелала. Коллега её по сходной ситуации, одиссеевская дура Пенелопа, дабы отпугнуть вьющихся вокруг претендентов на руку и сердце, остервенело вязала, а по ночам распускала свитерок с олешками, но это же совсем не наш формат. Нет ни удали, ни истинно славянской лихости. Прекрасно понимая таковое, в отличие от греческой рукодельницы, Ольга отпугивала назойливых женихов затейливой выкружью увлекательной мести. Первую прибывшую партию древлянских сватов, состоящую из двадцати «лучших мужей», велела прикопать в землю прямо в ладье, их привёзшей. Уже это первое коварство оставило настолько неизгладимое впечатление на Ольгиных современников, что следы его прослеживаются и поныне. Именно в честь данного казуса, до сих пор народная молва банку с консервированной в томате килькой неизменно называет «братской могилой». Догадливые древляне, сейчас же сообразив выгоду от посылки к Ольге сограждан в виде продвижения социальных лифтов и появления массы вакантных мест в Искоростеньской мэрии, снарядили вторую партию сватов из «наиболее знатных своих людей – княжеского рода, купцов, бояр». Этих Ольга на скорую руку велела сперва помыть, а уж затем, уже чистеньких, вкусно пахнущих медовухой и берёзовыми вениками, сжечь прямо в бане. Сама же, отстучав древлянам на местном почтампте скорую телеграмму: «Се уже иду я к вам, и устройте мне меды многие...», отправилась в Искоростень лично в сомнительной компании неких «юных отроков».
Биточки порционно раскладывал сообразно поименованию. Себе клал с именами, начинающимися с гласных букв, а соснедникам, естественно, - с согласных. Испёкшуюся до хрустящей золотистой корочки кулебяку подавал на общем блюде, разрезав её на три сочащихся душистым соком больших куса. Предложил сотрапезникам сей харч хватать загребущими руками и жадно пожирать, роняя крошки и начинку прямо в тарелки, на попискивающие и крутящиеся в дымящемся янтарём бульоне биточки.
Пытаясь перекричать густое чавканье, отвлекал внимание коллоквиантов рассказом об очередном озорстве, устроенном Ольгой на свежем кургане у древлян в час «испития медов многих». Во время тризны и «игрищ военных разныя» видя, как древляне напились и «лежат недвижны», княгиня сначала велела своим отрокам «пить за них», а затем, уже с избытком нахмелив свою несовершеннолетнюю мелюзгу, приказала шпанюкам древлян умертвить. Шомполами в уши.
К скорбной печали своей наблюдал у застольников стремительно набегающую сытую осоловелость и внезапную полную глухость к поучительным и увлекательным побасёнкам. Назидательно тыча в них указательным пальцем, припоминал обжорам ещё недавнюю голодную ртутную живость их умов. Мстительно поджав красиво очерченные губы, даже не упомянув о ловле Ольгой суеверных древлян на числа три и четыре, коллоквиум завершил.
