« …запомни лейтенант, только когда ты сменишь фуражку
на гражданскую кепку, ты поймешь в чем между
ними разница. Старую кепку просто выбрасывают,
а с фуражкой прощаются…»
( кап.1 ранга Мартемьянов И)

                       На третьем курсе бескозырку на моей голове сменила фуражка. По независящим от меня причинам. Как правило, старшинами рот на младший курс назначали старшекурсников, но в нашем наборе, что-то пошло не так, вразрез традициям, и в самом начале третьего курса, на строевом смотре училища, оказалось, что в стройном ряду старшин рот, облаченных в фуражки, обнаружилось три нестандартных типа в пилотках. Я, Грибович из роты Котовского с нашего факультета и еще один старшина со второго факультета. И легендарный матерщинник контр-адмирал Сидоров, обходя строй старшин, и заметив отсутствие однообразия в головных уборах, недовольно пробурчал в адрес начальника строевого отдела:
- Это, что за бл…о? Почему они в этих мятых чипиздонах, а не в фуражках?
Начальник строевого отдела, уж и не помню, был ли это знаменитый Конь, или еще нет, пояснил, что эти старшины назначены из состава своих рот, а не из старшего курса, и их удел пилотка и бескозырка. Сидоров, на миг призадумавшись, выразился коротко и ёмко:
- Все старшины, бл… должны быть под единым козырьком! И погоны всем привести в соответствие…
За достоверность фразы ручаюсь, ибо отчеканил он ее стоя в непосредственной близости от моей тушки. И в этот же день, после смотра, я был отправлен командиром роты в Военторг, где приобрел белую, уставную «картонную» фуражку, в которой, через пару дней стоял на повторном строевом смотре. Не сказать, что мне это не понравилось. Понравилось, да еще как! Третий курс, «веселые ребята», а ты еще и с лычками главного корабельного старшины, в мице, а не беске, красивый и непонятный. Невольно привлекаешь внимание севастопольского слабого пола своего возраста, прекрасно разбирающегося в особенностях курсантской формы и увы, комендантской патрульной службы г. Севастополя, инквизиторски настроенной в отношении нарушителей формы одежды.
Но, на удивление, весь осенний период, я прогулял в городе, щеголяя тремя курсовками в фуражке, и не единого раза не был остановлен патрулем. А когда подошло время переходить на черный головной убор, из Феодосии, отец передал мне с оказией свою старую черную фуражку. Медслужба не носила дубы на козырьке, и оттого, мне ничего не пришлось на ней переделывать. Фуражка, на мой взгляд, был великолепная. Отец пошил ее еще в шестидесятые годы в Ленинграде и проносил всю службу. Она не была «аэродромом», но и не была маленькой, как дореволюционная мичманка, Тулья была не высокой, и не низкой, а в самую меру. А козырек был лакированным и ко всему прочему мягким! Эту старую фуражку можно было сжать в кулаке, отпустить, и она возвращалась к прежней форме, без малейших намеков на повреждения. Вот в этой фуражке, в одно из первых увольнений по форме три, меня и взяли…
До Дома офицеров я не дошел метров сто. Я покинул училище не с общей массой увольняемых, а через Северную сторону, сначала заскочив на переговорочный пункт, а уже потом на катере переправившись на Графскую пристань. И едва пересек площадь Нахимова, лоб в лоб, столкнулся с патрулем, возглавляемым хмурым капитан-лейтенантом с лицом человека давно не касавшегося головой подушки.
- Товарищ курсант!
Честь патрулю я отдал. Форма была уставная, хотя и подогнанная в училищном ателье, но в меру. Казалось, бояться было нечего.
- Товарищ капитан-лейтенант! Главный корабельный старшина Белов по вашему приказанию прибыл.
На мои документы, офицер взглянул мельком, сконцентрировав взгляд на курсовке.
- Ты на третьем курсе учишься?
Я кивнул в знак подтверждения
-Так точно!
- А почему в фураже… к тому же неустановленного образца?
Я начал судорожно объяснять, что мол так и так, я старшина роты, и заместитель начальника училища приказал… И вроде бы начальник патруля уже был готов поверить моему рассказу, как рядом с нами тормознул комендантский бортовой ГАЗ-66, в кабине которого восседал один из помощников коменданта города. Видимо план задержаний трещал по швам, и меня без всяких долгих разговоров отправили в кузов, где вместе с патрулем, уже находилось еще человек пять бедняг из разных родов войск, задержанных кто за что. А уже через десять минут нашу компанию злостных нарушителей выпихнули у комендатуры, куда мы и отправились, встав в живую очередь на раздачу наказаний. Помощник коменданта, уселся в дежурке за стол, вывалил на него наши документы и начал вызывать всех по одному, оперативно «награждая» кого строевыми занятиями, а кого и отсылая в камеры. Меня, задержанного за нарушение формы одежды, ожидаемо ждал плац, где я с группой таких же горемык утрамбовывал асфальт до 23.30, после чего был бы отпущен в направлении последнего катера, и прошел бы в официальной сводке задержанных в выходной день.
На мое счастье, в комендатуре в этот момент находился обеспечивающий от нашего училища, какой-то молодой капитан 3 ранга с одной из кафедр нашего факультета. В воскресные дни, в дни массовых увольнений, от училища обязательно отправляли в комендатуру офицера, в самых благих целях: по возможности, уменьшить число замечаний, падающих в сводку по флоту и разруливать с комендантской службой тяжкие нарушения. Я в число тяжких, не попадал, и ответственный капитан 3 ранга, неоднократно видевший меня на плацу во главе роты, немедленно бросился на выручку. Но, все его потуги, найти общий язык с младшим по званию комендантским волком закончились полным пшиком. Краснопогонный капитан стоял на страже воинского правопорядка, как железобетонная опора моста, и все разумные доводы просто расплющивались о его непробиваемую убежденность в своей правоте. И когда помощник коменданта, лениво отложив мои документы в общую стопку, пальцем указал на дверь, ведущую на плац, а я окончательно пал духом, в комнату зашел еще один колоритный персонаж.
Полковник был немолод, чуть грузноват, но, высок и статен. Он был облачен в идеально сидящий на нем мундир, с внушающим уважение количеством наградных планок. На морщинистом и изумительно багровом лице офицера, легко читалась его биография с боевыми службами в Африке, на Ближнем Востоке и в других «братских» дырах, и последовавшее за ними увлечение крепкими горячительными напитками. Он величаво прошествовал к столу, за которым сидел помощник коменданта, рукой показав тому, чтобы он не вставал.
- Задержанных много?
Говорил полковник вроде и негромко, но гулко, как будто камни во рту перекатывал, что придавало его голосу пугающую значимость.
Капитан снова начал подниматься со стула.
- Много. В основном за нарушения формы одежды. Пьяных нет. Пока…
Полковник скосил глаза на меня.
- А с этим что?
- Курсант на третьем курсе, но в фуражке.
В этот момент подал голос наш офицер.
- Товарищ полковник! Курсант является старшиной роты, и согласно приказанию командования училища…
Полковник, жестом руки остановил речь обеспечивающего.
- Голландия?
- Так точно! Я…
Он хотел еще, что-то добавить, но тут взгляд полковника снова зафиксировался на мне. Точнее теперь на моем головном уборе.
- Ну, как дай сюда свою фуражку…
Я снял с головы и протянул фуражку. Полковник взял ее в руки, повертел, посмотрел внутри, помял пальцами гибкий козырек. Хмыкнул. Положил ее на стол. Снял свою и положил рядом.
- Близнецы… Боец, откуда у тебя такая?
Скрывать мне было нечего.
- Это фуражка отца. Он ее еще в шестидесятые в Ленинграде сшил. Он врач, академию Кирова заканчивал, потом на атомоходах служил.
- Ясно. Отец еще жив?
- Так точно.
Полковник поднял со стола свой головной убор, и проделал с козырьком те же действия, что и с моим.
- В одном ателье пошиты. Одним и тем же мастером. Его уже нет.
Одним резким движением нахлобучил свой головной убор на голову и, повернувшись к помощнику коменданта, голосом, не терпящим возражений, отдал приказ.
- Старшину отпустить. Нарушения формы одежды нет. Главный корабельный старшина приравнивается к сверхсрочнику и имеет право на ношение фуражки. Задержание не фиксировать. Боец…свободен!
Уже через пять минут я несся вниз по улице Ленина в направлении Дома офицеров довольный и счастливый. Кто был этот полковник, я так и не понял. Но, точно не комендант гарнизона, которого я уже знал в лицо. А отцовская фуражка, честно прослужила мне еще лет пять, пока совсем не обветшала и не пришла в полную негодность. Да и была он по большому счету, хорошая, но обыкновенная. Но - первая….