Жанр: Быль
Форма: Миниатюра

Национального вопроса в школе у нас не было. Да, мы и не знали, что это такое. Было у нас в классе два армянина, две татарки, один грек, один цыган, три белоруса, одна еврейка, и русские с украинцами. Ну, естественно, дети они и в Африке дети, и дразнилки, типа «армяшка-какашка», « трус-белорус» присутствовали. Но, не более того. Даже то, что мы живем и учимся на Украине, серьезно не воспринималось, Советский Союз, он и на Чукотке Советский Союз, а надписи над государственными учреждениями были на русском языке, и на украинском дублировались далеко не везде. И еще, принадлежность к Украинской ССР, проявлялась в школе. На уроках украинского языка и литературы.
Я был единственным человеком в классе, который украинский язык не учил. Ходил на уроки, сидел, занимался другими предметами, но язык не учил. Официально. Моего отца перевели в Феодосию с Крайнего Севера, украинских корней моя семья не имела, и согласно, тогдашнего законодательства, знать этот «родной» язык я не был обязан. Но вот приобщаться к великой украинской литературе, в том же законодательном порядке, мне пришлось. И закончилось это приобщение, очень занятно. Украинский язык в Крыму не знали. Учили, сдавали экзамены, получали аттестаты зрелости, но не знали. Да и не говорили нигде. Он был, как гимнастический конь на уроке физкультуры. Прыгали все, кто хуже, кто лучше, так же ставились оценки. Но кому в реальной жизни пригодится умение прыгать через коня? Так же было и с украинским языком. Учили, зубрили, сдавали и забывали. Когда я пришел в свою школу в четвертом классе, мой первый преподаватель украинской литературы, милая седенькая старушка, вечно сетовавшая на отсутствие энтузиазма у школьников в изучении «родного языка», пыталась приобщить меня к великой украинской культуре, но, как говорят ныне, напоролась на мой личный великорусский шовинизм. А, попросту: не шел он мне, да и не хотелось особо. Звучало конечно красиво и певуче «Реве та стогне Дніпр широкий…», но вот говорить на нем не хотелось. Смешным он очень казался. Вот обзываться на нем было шикарно. Даже при неправильном переводе.
- Рудий, рудий, веснянкуватий вбив дідуся лопатою!
- Хлопчик з пальчик, Сів на диванчик. Ніжку підняв -Фу! - Насмердів!
Старушку учительницу отсутствие любви школьников к «рідної мови» печалило безмерно. Она часто вспоминала, что когда Крым неожиданно стал украинским, и в школах ввели ее предмет, на всей территории полуострова совсем не нашлось учителей, носителей «мовы». Их пришлось в срочном порядке, выписывать с континента, собирая из разных городов и отправляя в Крым, нести украинскую культуру и просвещение среди разноплеменных аборигенов. И за все прошедшие двадцать лет, она так и не заметила ощутимого интереса к ее предмету, который воспринимался учениками, как неизбежное зло и отметка в аттестате, которую никак не обойти. Она вела наш класс года два, за которые, предприняла нешуточные усилия по моей украинизации, видимо потому что, я был единственным в классе, кто не учил язык. Но затем, она перевелась в другую школу, а нашим учителем стала Ольга Макаровна, под школьным прозвищем «Макарона». Прозвищу она соответствовала полностью. Высокая, поджарая, но не худая, гибкая женщина с громогласным голосом, в котором чувствовался неистребимый украинский говорок, была человеком приземленным, надуманностей не признающим и по-своему мудрой и практичной. То, что я и «мова», два несовместимых понятия, она поняла сразу, а узнав, что я неплохо рисую для своего возраста, и мне это нравится, приняла воистину соломоново решение. Теперь все ее уроки, как язык, так и литературу я сидел и творил стенгазеты, стенды, плакаты и всякую псевдохудожественную ерунду для ее кабинета. Взамен я имел твердую четверку по украинской литературе всегда, во всех четвертях и по всем контрольным, что устраивало обоих и не создавало никаких проблем. Естественно ничего из шедевров украинской словесности я не читал, да и не стремился. Творения Тараса Шевченко, Леси Украинки, Ивана Франко, Коцюбинского и прочих, прошли мимо меня, хотя в будущем я и прочитал кое-кого из них, правда на русском языке, и не без удовольствия.
Так продолжалось до самого конца 10 класса в завершении, которого всем нам предстоял экзамен по украинской литературе, оценка из которого должна была пойти в аттестат зрелости. Вот его, я побаивался, не без оснований, так как единственное что знал по данному предмету, так это имена авторов, да и то не всех. Вот не запоминалась мне фамилия Квитка-Основьяненко, и всё! Но наша деловая «Макарона», за пару месяцев до экзамена очень конкретно развеяла мои опасения.
- Готовься к другим экзаменам, и не трясися як припадочний. Литературу у тебя я сама принимать буду, твоя четверка от тебя никуда не денется.
«Макарона» всегда держала слово, я успокоился и все пошло своим чередом. Потом подошло время сдавать экзамены. Я, как и все боялся и переживал, писал шпаргалки и зубрил вечерами, и естественно даже не думал, о том, чтобы хотя бы посмотреть на экзаменационные билеты по украинской литературе. И вот, вечером, накануне этого самого экзамена, ко мне домой постучала соседка по лестничной площадке. Тетя Маша Грабовская была подругой «Макароны», чуть-ли не с детства, и моя учительница довольно часто бывала у нее в гостях.
- Паша… Олечка ногу сломала сегодня утром… неугомонная. Но она просила зайти и тебе передать, чтобы ничего не боялся завтра. Она созвонилась со своей знакомой, которая будет старшей на экзамене, и предупредила насчет тебя…
Вот тут я струхнул по-настоящему. Палочка-выручалочка внезапно сломалась, а уж кто там будет вместо нее, одному богу известно. Замандражировал я знатно, да и кто не боялся в школе своих самых первых экзаменов, оценки за которые пойдут с тобой уже всю оставшуюся жизнь. Это позже оказалось, что по сути вся жизнь-сплошной и беспрерывный экзамен, но это только потом, а сейчас я оказался на грани психоза.
Утром в школу я шел как на гильотину. Почитать, хоть что-то вечером не удалось. У меня, за ненадобностью, просто не было учебника. Да и невозможно быстренько пролистать то, что другие учили несколько лет. Когда класс построился перед экзаменом у аудитории, я окончательно понял, что дело труба. Огромная и пустая труба. Все одноклассники шуршали учебниками и шпаргалками, обменивались незнакомыми мне именами и словами, и вообще производили впечатление иностранцев. Прибыла комиссия. Поздоровались. Выслушали пламенное напутственное слов председателя комиссии, строго вида женщины средних лет. Кроме нее в число принимающих экзамен, входила еще одна учительница из соседней школы, мужчина похожий на «Паганеля» и еще одна наша преподавательница украинского языка, ведущая в других классах. И начался экзамен…
Я заходил, кажется шестым или седьмым. Надо было подойти к столу, представиться, вытянуть билет и идти готовиться за один из столов. Когда меня вызвали, я силой воли подавил приступ непроизвольный энуреза, и шагнул в аудиторию. А перед столом представился, повторив на всякий случай свою фамилию пару раз и замялся. Председатель приемной комиссии, помощь которой была мне обещана, на мой призыв, не среагировала, а вот «Паганель», начал настойчиво предлагать мне выбрать билет. Но, слава богу, наша учительница, видимо тоже была в курсе и наклонившись к начальнице, что-то ей прошептала на ухо. Та, оторвала голову от бумаг, сфокусировалась на мне, и видимо что-то припомнив, переспросила:
- Ефремов?
Я кивнул. Она кивнула, и нагнувшись к «Паганелю», сказала:
- Ему билет тянуть не надо. Освобожденный.
И снова повернув голову в мою сторону продолжила.
- Расскажешь мне краткое содержание «Наталки-полтавки»… Иди, вспоминай…
На полусогнутых я добрел до парты и сел. Конечно, такое название я слышал. Но не более того. Я даже автора точно не знал. То-ли Коцюбинский, то-ли Котляревский. Но, точно не Шевченко… Запаниковал я безбожно. Выпускной экзамен, все-так. Впереди меня, за следующей партой сидел Витя Лукашевич, в отличие от меня, украинскую литературу учивший. И поелозив минут пять задницей по сиденью, я не выдержал и наклонившись дернул его за рубашку, и простонал сквозь зубы:
- Витя, про что хоть эта Наталка? Коротко…
Витя, не поворачивая головы, но удивительным образом скосив один глаз в мою сторону, скороговоркой выстрелил одним длинным предложением:
- Деревня под Полтавой, Наталка любит Петро, он бедный, а ее вдове-матери нужен богатый, Петро уезжает на заработки на четыре года, а мать выдает ее замуж за богатого пана, уговаривает, она соглашается, но возвращается Петро, свадьба отменяется, они снова вместе, все счастливы…
Полученная информация, была мизерной, но почву для развития дала. И когда, минут через десять, председательша поманила меня пальцем, я двинулся в ее сторону, более или менее уверенным в том, что отстреляюсь хотя бы на «трояк», чего не хотелось, но казалось неизбежным.
Сдавали экзамен стоя перед сидящими экзаменаторами. Но, видимо понимая, что я не смогу продемонстрировать ошеломляющие глубины знаний, моя дама поставила меня где-то сбоку, и даже передвинула стул ближе ко мне.
- Начинай…
Я всегда любил читать. Благо мама, учитель русского языка и литературы научила меня этому рано и с самого детства привила любовь к книгам. И оттого читал я много и бессистемно, поглощая все, начиная от романов Шолохова и Дюма, заканчивая отцовской «Полевой хирургией» и «Медицинской энциклопедией». И, наверное, от этого, и с фантазией у меня было все в порядке, и как оказалось, даже с перебором. И еще незадолго до выпускных экзаменов, я наконец вступил в комсомол, для чего пришлось изучить весь боевой путь этой организации, начиная с самых истоков, что тоже сыграло свою роль. И я начал…
Сначала я живописал, тяжелую и полную беспросветного рабского труда, жизнь крестьян на Украине, и в частности в той самой деревушке под Полтавой, где обитала Наталка. Прошелся по царизму, помещикам, феодальной закрепощенности всего крестьянства, отсталости прогнившей социальной системы царской России и попытался плавно перейти к любви Петро и Наталки. Уже тогда, я заметил, что моя экзаменаторша, смотрит на меня как-то уж очень пристально и с большим интересом. Крестьянскую любовь, я украсил описанием чудной украинской природы, приплел туда красоты Днепра и отправил Петро на заработки в город. При этом, я подсознательно отметил, явный интерес к моему повествованию со стороны «Паганеля» и нашей учительницы украинского языка, что придало мне уверенности, что я на правильном пути. По моей версии, Петро работал в городе, то на заводе, то на фабрике, откладывая копеечка к копеечке, А Наталка все ждала и ждала его в своем селе, плача по вечерам от тоски и несчастной любви. А потом, я отчего-то отправил Петро работать в железнодорожное депо. А так, как я, после всей школьной программы по истории твердо уверовал, что рабочие из депо всегда были неисправимые революционеры, то и Петро я уверенно определил в большевистскую ячейку. Короче, Остапа, то есть меня несло уже по полной. В какой-то момент, я заметил, что уже вся экзаменационная комиссия, слушает одного меня с нескрываемым интересом, и решил, что надо закругляться. Быстренько описал, как Наталку пытались выдать замуж, и как она отправила Петру письмо в город, а он, получив его, бросил все и помчался в деревню, чтобы успеть в самый последний момент, выдернуть любимую, чуть ли не из -под венца и воссоединиться с Наталкой. Закончил я пересказом пламенной речи большевика Петра на ступеньках церкви, после которой он отдает все заработанные деньги Наталкиной маме, а сам уезжает с ней в город, чтобы вместе бороться за счастье всего трудового народа. После того, как я иссяк, наступила тишина, которую прервал лишь «Паганель», тихо выдохнувший в пространство всего одно слово:
- Феерично...
После чего, в себя пришла уже моя экзаменаторша, задумчиво, сказавшая скорее себе, а не мне:
- Да… Иди, Ефремов…иди… Всё…
Через пару часов экзамен закончился. Нас построили перед аудиторией и торжественно зачитали оценки. Я получил «отлично», чем был несказанно поражен. Я был уверен, что во многом перегнул палку, но мою речь, никто из одноклассников не слышал, указать на неточности моей трактовки бессмертного творения Котляревского, было некому, и уверовав, что попал в самую точку я отправился домой. А вечером, мне позвонила «Макарона». Она не поленилась найти наш домашний телефон, чтобы с громовым хохотом, заставить меня покраснеть до корней волос.
- Ну, ты Павло даєш! Мне звонили ... розповіли ... Это же начало 19 століття ... а ты туда и большевиков и залізні дороги ... До слез сміялася и до сих пор сміюся ... Тебе просили передать: "Дуже добре" – это за находчивость ... Насмешил ты меня ... ой, насмешил ... А Петро ведь просто батрачил по всей Украине...
На этом и закончились мои официальные отношения с украинской литературой, которую я уважаю, но читать предпочитаю все-таки в переводе.
.