Я своё детство помню в целом неплохо. Из раннего – это чаще всего разрозненные картинки, без смысла и сюжета. Вот старший брат везёт меня в садик на санках, у санок есть спинка – фанерка с картинкой из «Ну, погоди!». Вот коридор садика, вот детская площадка с корабликом, у которого в рубке есть компас с вращающейся стрелкой.

Иногда же это целые эпизоды, отрывки из жизни, которые сохранились так ясно, как будто всё произошло минуту назад: свежи все цвета, звуки, запахи, ощущения, эмоции. Так помню я, например, момент одного зимнего вечера.

Заканчивался 1979 год. Мне шесть лет и мы наряжаем ёлку всей семьёй. Хотя нет, не всей, Толика, своего старшего брата, я почему-то там не помню, наверное он уже поступил в мореходку. Зато и мама, и папа были со мной, рядом. Что может сравниться с этим чувством, которое испытывает ребёнок, когда оба родителя рядом и все вместе вы занимаететсь одним делом? Чувство абсолютной защищённости, общности и счастья.

Я так многого ждал от наступающего года, ведь осенью я должен был пойти в школу. Родители то и дело ставили для меня на магнитофоне популярную песенку про первоклассника.

«Нынче в школе первый класс – вроде института... Кандидат наук и тот над задачей пла-а-а-ачет», - доносилось из похрипывающего динамика.

Почему-то эти слова меня ужасно веселили и радовали. Выбирая очередную ёлочную игрушку, я размышлял:

- Вот сейчас начнётся 1980-й год. Мне будет 7 лет. Потом наступит 1981-й, 82-й, 83-й...

Я уже хорошо считал до тысячи, поэтому при определённой настойчивости мог продолжать этот ряд весьма долго. Но к вящей радости моих родителей внезапно меня посетила мысль, которая прервала перечисление лет, которое грозило стать весьма длинным.

- А потом, через много-много лет будет двухтысячный год! Это правда будет нескоро, целая вечность пройдёт – двадцать лет!

Огромность и необъятность этого срока поразила моё детское воображение. Я долго шевелил губами и загибал пальцы.

- Мама, папа!!! Мне в двухтысячном году! Будет! Двадцать! Семь! Лет! Представляете, как много!!! Целых двадцать семь! – потрясённый этим гигантским числом всё повторял и повторял я.

- Ну я ещё буду не очень старый, хотя уже довольно старый...

Моим родителям, которым тогда было уже под сорок лет, это должно было казаться довольно забавным.

...А 2000-й год наступил намного быстрее, чем мне казалось тем весёлым предновогодним вечером. Целая эпоха промелькнула и закончилась. К этому времени папы не было уже четыре года.

Но в тот вечер казалось, что мама и папа всегда будут рядом: весёлые, улыбающиеся они будут с нежностью смотреть на меня, и всегда будут сверкать игрушки на ёлке и доноситься бессмысленно-весёлая песенка из старенького магнитофона.

А за окном будут постепенно сгущаться зимние сумерки, пронизанные уютным светом фонарей.

                                                             ****

...А зимние сумерки в Мурманске бывают, знаете ли, совершенно волшебные. Ну понятно, что зимой у нас сумерки наступают в полдень практически, но это не так важно.

Зато зима милосердно прикрывает все язвы и раны, которые обычно видны на теле города, немало перенёсшего от советских архитекторов, бандитов деяностых и эффективных менеджеров 2000-х. Она бережно укрывает измождённное тело белой пеленой снега и ласково укутывает синим полумраком.

И вот стоишь ты у окна, смотришь в эти чудесные сумерки, а они так уютно обволакивают всё вокруг, и цвет у них удивительный. Они темно-синие, но не просто тёмно-синие, а как если Ван Гога с Шагалом смешать, а потом разбавить лёгким морозным туманом. Не туманом даже, а едва заметной дымкой. И жёлтые огоньки в этой густой синеве, далеко, на соседних сопках.

А ты стоишь, на кухне чайник шумит, в руке бокал, на дне которого янтарный коньяк, и куришь в форточку, а из форточки морозный запах внутрь чуть-чуть попадает, и от этого ещё уютнее в тёплой комнате.

И вспоминаешь что-нибудь хорошее, да хотя бы вот тот вечер, когда наряжали ёлку всей семьёй.

И вот-вот подойдут друзья и будет ещё один весёлый вечер со смехом, байками, спорами и разговорами за полночь...