Утром ветер усилился. Он свистел и выл в каменной кладке СПСов, поднимал с горы тучи пыли и каменной крошки. От пронзительных иголок ветра не было спасения ни под плащ-палаткой, ни под ватой бушлата.

Внизу, под нашей горкой выла движками и пылила бронегруппа. За вчерашний день мы прошли большое расстояние против течения Панджшера. И теперь бронегруппа выдвигалась на наш рубеж по дороге на противоположном берегу реки.
Из ближайшего к нам с Женькой СПСа вылез Витёк Щербина. Рожа у него за сутки обросла серой щетиной. В щетину набилась горная пыль и теперь Витёк был похож на какое-то ужасное чудище. Думаю, что на точно такое же, на какое похож и я.
Витёк вылез из СПСа, уселся на сраку и принялся разбирать свой станковый пулемёт. Он одну за другой вынимал из пулемёта детали. Протирал их ладонями от налипшего песка и горной пыли. И затем аккуратно выкладывал в рядок на точно такой же песок под струи гоняемой ветром горной пыли.
- Витя, а чего ты делаешь? – Я прихуел от интеллектуальной наполненности Витиных манипуляций. И решил немного подъебать Щербину.
- Я? А шо? – Витя поднял на меня чумазое лицо и изобразил им, как должна выглядеть маска олигофрена.
- Отъебись от Вити. – Серёга Кандрашин, ночевавший со Щербиной в одном СПСе, привалился спиной к каменной стенке и неторопливо разминал сигарету. – Он вчера на поъёме чуть не помер. Но всё равно дошел. Он нормальный пацан.
- Ы-ы-ы-ы, надо было до армии спортом заниматься, а не спиртом.
- Димыч, а чё ты выёбываешься? Думаешь твой спорт тебе чем-нибудь здесь поможет? – Толик Воличенко, лёжа в расслабленной позе, раскинув уставшие от вчерашнего подъёма ноги в разные стороны, смотрел на меня снизу вверх из-под панамы. – Ты вообще знаешь у кого самый тяжелый вещмешок? Думаешь у тебя, сраного спорцмэна?
- Ато! Конечно у меня! Мы, каратисты, народ плечистый.
- Вас не заманишь сиськой мясистой! Иди у Щербины попробуй вещмешок от земли оторвать. Тогда ты поймёшь кто в горах полезней, спорцмен или деревенский алкоголик.
- Не вопрос! – я сделал шаг к вещмешку Щербины, взялся за его лямки и потянул вверх. – Ой! Нихрена себе! – Вещмешок, как прибитый гвоздями к горе остался там, где был. А я, задрав ногу, едва удержал равновесие, чтобы не шлёпнуться. – Щербина, ёб твою мать! Ты чего туда насыпал? – Я взялся за лямки вещмешка двумя руками, выгнул спину как тяжелоатлет и, напрягая мышцы ног, попробовал оторвать вещмешок от земли ещё раз. На этот раз вещмешок поддался. – Щербина! Как ты с ним ходишь? Какого хера ты туда напихал?
- Там патроны. – Щербина скромно улыбаясь, опустил в землю глаза и засмущался.
Я шлёпнул вещмешок на то место, где взял, и пошел, уселся на землю рядом с Толиком.
- Пиздец, надо срочно узнать какой эликсир он подливал в свой самогон до армии.
- Щербина, ты шо пил перед призывом, - Толик хитро прищурился, блестя коричневозубой улыбкой. Сейчас Щербина будет жестко подъёбан. – Яблуху? Или сливянку?
Фьють-фьють-фьють! Вокруг нас запели весёлые весенние птички. Фьють-фьють и между рукой Щербины и его вещмешком подпрыгнул фонтанчик песка. Фьють! И возле ног Толика подпрыгнул фонтанчик. Какие нахер весенние птички, если сегодня пятое сентября? Успел подумать я и с удивлением увидел как Кондрашин перевернулся со спины на живот и, мелькая руками и ногами, выбросил из-под себя четыре струи песка и пыли, стронулся с места и с пробуксовкой двинул за груду больших камней.
- Ложи-и-и-ись! – Над нашей горкой раздался зычный рёв Замполита.
Выстрелов слышно не было. Только посвист весенних птичек. «Откуда стреляют?» - успел я подумать и «рыбкой» прыгнул в СПС. Как приземлился, сам не понял. Ударился или не ударился тоже не понял. Как-то так само собой получилось, что уже моя голова торчит из СПСа и я пытаюсь понять откуда же летят эти «весенние птички»? Перед глазами та же огромная коричневая гора, почти вся покрытая сыпучкой. И на ней никого.

Хер знает что. Может сзади? Я развернулся в своём СПСе и увидел, как Щербина схватил свой выпотрошенный пулемёт за ствол и включил заднюю передачу. Лицом и животом он прижался к песку и с необычайным проворством пополз задом наперёд за склон. Одной рукой он тащил за собой расставленный на ножки пулемёт и процарапал этими ножками по склону нормальную борозду. Из-за спины Щербины выскочил Кадам с биноклем в руках и с ещё одним пацаном из Гранатомётного взвода. Сгорбивши спины бубликом, они перемахнули через стену в соседний СПС, прильнули к противоположной стенке. Принялись при помощи бинокля изучать коричневую сыпучку на склоне горы за рекой. Кадам через бинокль, а пацан что называется «голыми руками».
- Ну чё, Кадам? Тебе в бинокль духов показывают? – Я негромко окликнул Кадама.
- О, Касиян! И ты здесь! Слюшай, идём ко мне во взвод? Ато АГС тягать у меня пасани сафсэм сдохли.
- Не, Кадам, спасибо! Я Свой РПК очень люблю. И Седьмую роту!
- Идём, слюшай, я тэбя сержантом сдэляю!
- Не Кадам, чистые погоны – чистая совесть! – Бля, надо было мне его окликнуть! Как зашыбись, что не он решает кому тягать АГС, а кому не тягать АГС. И вообще прикол, как он сделает меня сержантом, если у него не сержанты сдохли, а сдохли пацаны, которые тягают АГС. Блять, сколько раз сам себе говорил: прикуси язык. А то допиздишься. Не хватало ещё потаскать по горам АГС на своём горбу.
- Все вниз! – Рогачев выскочил из СПСа с вещмешком на спине и на полусогнутых двинул зигзагами на тот склон, куда уполз Щербина. – За мной группами по 2-3 человека бегом марш!
Щербина же, тем временем, на карачках выскочил из-за укрывшего его склона. Подскакал к разложенным на песке деталям пулемёта, сгрёб их себе запазуху. Затем ухватил за лямку свой вещмешок и, двигаясь раком задом-наперёд, пропахал по склону ещё одну борозду. Теперь уже своим тяжеленным вещмешком.
Сражаться было не с кем. Пули свистят, но выстрелов не слышно. Скорее всего, душманы стреляют из-за реки Панджшер. Вдоль реки идёт колонна, воет двигателями и глушит звуки выстрелов. Если это так, то душманы молодцы насчёт задумки. Толково придумано. Но, в таком случае, в штыковую атаку на нашу высоту никто не пойдёт. Слишком далеко до нас бежать. Да ещё через Панджшер как-то надо переправиться. В общем, после команды Рогачева, все с энтузиазмом ломанулись на подрагивавших ногах на непростреливаемый скат нашей горки. А ноги подрагивали после вчерашней «прогулки».
Укрытая горой от душманских пуль рота, разобралась в колонну по одному. И спокойно двинулась вниз к прочесанному вчера кишлаку. Правда, было не понятно можно ли назвать прочёской тот скоростной марш, который мы вчера в кишлаке выполнили. Кто так прочёсывает? И что мы будем делать сегодня? Пойдём дальше, пойдём вверх по течению Пандшера прочёсывать следующие кишлаки? Или начнём наш скоростной марш заново и ещё раз пробежим по тем заборам, по которым бегали вчера? Душманы ночью могли занять тот кишлак, который мы вчера прошли. Душманы не дураки, это очевидно. Они грамотные военные и прекрасно понимают всё, что делаем мы и что надо делать им.
Хотя, чё я умничаю? Самый умный здесь что ли? Есть с нами и поумней меня. Как говорится, с нами те, кто думает за нас. Ну дык вот иди и не пизди. Сказал я сам себе и пошагал в ротной колонне на расстоянии 7 метров от Рогачёва.
Рота пошагала вниз к кишлаку. Мерно протопали по ущелью с истуканами. Шесть здоровенных авиабомб, воткнувшихся в горный склон. В свете дня было отчётливо видно их окованные железом хвостовики. Вчера в темноте я принял их за папахи на головах статуй. Блять, лучше бы это были папахи. Потому что ещё раз прогуляться вдоль этой аллеи шестнадцати камней было всё равно нехорошей перспективой. Оказывается, со второго раза привычка к таким прогулкам не вырабатывается.
- Видишь, что делается? – Ко мне обернулся Рогачев. – Говорят, что у этих бомб взрыватели по размеру точно, как бутылка водки. И наши водилы во время перевозки засовывают вместо взрывателей водку. Водка в Афгане в 20 раз дороже, чем в Союзе. Вот водилы её и провозят, чтобы потом загнать и спекульнуть. Врут или не врут, я не знаю. Но эти шесть не взорвались. А какая-то жопа отбомбилась.
Рота дотопала до кишлака Ваглу. Группа Рогачева осталась на последней над кишлаком сопке.

Группа Замполита спустилась по тропе к самому Панджшеру, ко входу в кишлак. Затем вошла в тот кишлак и скрылась от нас за домами.
Рогачев уложил нас цепью над кишлаком. Приказал во все глаза пялиться на кишлак. А сам зашел за наши спины, залёг, подсунул к своей голове рацию и принялся просматривать через бинокль возвышавшиеся над нами склоны гор. По идее, там должен был действовать остальной наш батальон. Но, блять, мы, разлёгшиеся на лысом покатом холме были с этих склонов как на ладони. И от этого мы были в очень уязвимом положении.
Я положил перед собой вещмешочек, изобразил из него хоть какое-то укрытие, поставил рядом пулемёт на сошку и залёг на пузо. Место препоганое. Передо мной кишлак. За кишлаком река, за рекой всё та же огромная гора, засыпанная сыпучкой. Сверху жарит солнце. На выжженной солнцем плотной глиняной площадке лежу я, весь белый и пушистый. Вернее зелёный и сморщенный. Хоть бы окопчик какой-нибудь изобразить. Но нет, ни кирки, ни лома ни даже маленькой сапёрной лопатки. Я вытащил из кармана лифчика большой складной духовский нож. Разложил его и с размаху попытался воткнуть в почву, на которой я лежал. Нож согнулся, а почве хоть бы что. Я даже не смог разглядеть где именно он цокнул по этой желтой херотени. С мыслями о том, что духовская сталь гнёцца-неломёцца, я кое-как выпрямил руками лезвие ножа и засунул его обратно в карман лифчика. И в этот момент мне напомнила о себе лежавшая в кармане шоколадка. От жары она уже размякла и собиралась превратиться в лепёшку, перемешанную с фольгой и песком. Я принял единственно правильное решение о том, что пищевые продукты не должны портиться. Они должны быть поглощены солдатским хлебалом. Я знал, что шоколад надо оставлять на самые последние дни боевой операции. Он очень питательный и мало весит. Поэтому его не надо выжерать в первые же секунды обнаружения. Но, судя по тому как я, раскорячившись, лежу на совершенно голом бугре, до ближайшего укрытия мне бежать минимум километр. Либо в случае обстрела попытаться спрыгнуть с этой горки в сторону кишлака. До него лететь метров 50. Наверное убьюсь. Короче, этот мой боевой день запросто может стать последним, а это значит, что я могу сожрать свои шоколадки. Завтра они мне могут уже не понадобиться.
И вот натюрморт: на совершенно лысой горе лежу на пузе я. Рядом стоит на сошке мой пулемёт. И я под жарким солнцем жру шоколадку. Прямо как на курорте в Ялте. Сука, только ещё солнцезащитных очков не хватает. Тут я вспомнил, что перед операцией нам выдали пластиковые солнцезащитные очки желтого цвета. Я не поленился, поднялся, развязал вещмешок, нашел эти очки и напялил себе на морду лица. Всё, зашыбись. Я на курорте. Видели бы меня мои мама и папа. А ещё хочу передать привет всем своим однокурсникам, и особенно однокурсницам…
Так на пузе под солнышком я пролежал больше часа. Я не знаю что там у них делалось. То ли восьмая с девятой роты не успевали выйти на наш уровень, то ли ещё какая белиберда. Но шоколадки у меня кончились все. И теперь прожарившись на открытой площадке, да ещё нажравшись сладкого я конкретно хотел пить.
У Рогачёва зашипела рация. Голосом Рушелюка она доложила, что 4-й взвод нашел зашкерку духовского продовольствия.
- Что именно нашли? Приём! – Рогачёв оживился и возбуждённо впился в тангенту пальцами. – И всё? Ёб твою мать, выкинь всю эту хуйню в реку. Приём. Чё, река далеко? Ну тогда подожги всё это в жопу. Тоже мне – продовольствие. Давай, до связи!
- Вот же блять! – Рогачёв с явным разочарованием бросил тангенту на рацию.
- Нашел несколько мешков кукурузы и риса. Я понимаю, если б сушеное мясо, консервы. А этого дерьма будет ещё навалом.
Прошло часа два. Солнце за это время забралось на небосклон и принялось нас нещадно выжигать. Ветер стих и пространство вокруг превратилось в духовку.
Снова заговорила рация у Рогачева. На этот раз голосом Замполита. Его группа закончила проческу и теперь выдвигалась вверх по руслу реки к следующему кишлаку. Замполит поставил Рогачеву задачу догнать группу Замполита. Подойти к началу следующего кишлака. И вместе с группой Замполита провести прочёску. Замполит снова пойдёт вдоль реки, а Рогачев должен прочесать тот край кишлака, который упирается в склоны гор.
- Взвод, встать! – Рогачёв поднялся на ноги и принялся закатывать себе на горб свой вещмешок.
Половина взвода встала. Пацаны хлопали себя ладошками по животам, коленям и бёдрам. Сбивали с одёжек налипшую пыль и сухие колючки. Вторая половина взвода сладко сопела, уткнувшись носами в приклады. Хлопки ладонями, которые издавали товарищи, были не помехой сладкому сну на тёплой природе.
- Э, долбоюноши! Ёб вашу мать! – Рогачёв схватил свой автомат за ствол и замахнулся им, как боевой палицей. – Я вам щяс горбы поразбиваю! Ану, подъём, нахуй!