Дальше всё пошло потиху-помалу, на улучшение ситуации. Потихоньку-помаленьку бойцы доползли до речки Гуват, как говорится, короткими перебежками мелкими шажками. Хотя, какие там перебежки – короткими переползаниями в полуобморочном состоянии. По двое, по трое, поддерживая друг друга.
В общем, доползли до водички, попили, стали оживать. Надо было всего-то дать людям по литру воды. Кошкин, почему ты такой урод?
Ожившие люди захотели гигиены. Сначала так-сяк умылись ледяной водой на речке. Потом помылись горячей водой в батальонной баньке, смыли с себя пылищу-грязищу.
Через несколько десятков минут после организованного приёма гигиенических процедур мои товарищи решили организовать приём пищи. Не очень организованный. Хотя, как он может быть неорганизованный, если мои боевые товарищи приложили массу усилий на его организацию? В общем, жрать хотелось настолько, что не дожидаясь обеда, мои боевые товарищи, эти жулики и прохиндеи, где-то с кем-то добазарились и спионерили из офицерской столовки полведра настоящей картошки. Навсегда. И большую чугунную сковородку, на время. Раньше, когда-то не так давно, мы готовили продукты питания в цинке от патронов.
Мы могли бы и сегодня воспользоваться цинком. Но, у него от нагрева отлущивается зелёная краска от донышка и от бортов. Она не очень вкусная. Но, зато, почти не токсичная. Короче, сегодня пацаны с кухни дали нам попользоваться настоящей сковородкой. Мы не стали капризничать.
После не очень долгих манипуляций был разведён костёр, на него водрузили чугунную сковородку, растопили в сковородке комбижир. Через неогромный промежуток времени неогромная толпа солдат расположилась в каптёрке вокруг огромной сковородки. Десяток бойцов сидели гурьбой и уплетали поджаренную на комбижире румяную хрустящую картошку. Женька Филякин водил над импровизированным столом обеими руками, показывал какую огромную сковородку картошки он нажарит у себя дома:
- Мужики, а у меня дома! У меня вот такой сковородка есть! Я, када домой вернусь, я его полный картошки нажарю! И буду сидеть и жрать! Сидеть и жрать!
- Филя, а ничего у тебя не треснет, в одну репу такую сковородку запихавши? Может с друганами надо поделиться?
Филя гы-гы-кал, мы все орудовали солдатскими ложками, комментировали кто как умел. Петька Носкевич высказал мнение, что такого размера сковородка, это чтобы «свиням давать». Так в Белоруссии коротко обозначают процесс выкармливания домашних питомцев. Я попытался умничать, что комбижир, это олеиновая кислота, связанная в эфир с глицерином. Олеиновой кислотой надо поливать металлорежущий инструмент при развёртывании отверстий. А картошку надо жарить на шкварках. На что Орёл с набитым ртом изобразил интонации ехидного Бендера:
- Щщас! Я тоби у центре гванистанщины кабаньчика на сало у духов позычу.
Мы ржали и орудовали ложками. Орёл, пока орал голосом Бендера, выронил изо рта кусок картофелины. Поднял, обтёр об штаны, снова засунул себе в рот.
Потом нас кормили организованным горячим питанием из батальонного передвижного пищеблока. Думаете кто-то из нас отказался? Боже упаси! Мы с вами уже должны прочно усвоить: всё, что связано с пищеварительным трактом, это для солдата свято. Это Ремарк сказал. А Орёл сказал:
- Сколько солдата не корми, у ишака всё равно хер толще. – Сказал и пошел на раздачу пищи с пятилитровой консервной банкой.
С пятилитровой банкой пошел потому что в неё больше влезает, чем в котелок. А «больше влезает» нужно от того, что солдат постоянно хочет жрать. Особенно после прогулки по горам без надлежащего продовольственного снабжения. Так что картошка, обильно смазанная комбижиром, она не отпугнула нас от раздачи пищи. Она быстренько проскользнула в глубину солдатских утроб. Солдаты расслабили на обмундировании ремни и пошли к походной кухне. Снова жрать. То есть принимать пищу. Из пятилитровых консервных банок, поставленных на голую землю в центр круга.
За время, пока мы лазили по горам, никаких изменений насчёт солдатской столовой в нашем батальоне не произошло. Столовая не появилась. Значит принимать пищу мы будем на отведённой для нашей роты территории под тутовниками. На голой земле. Там, где указал Комбат Пудин.
Бойцы побрали свои привычные банки, баночки, котелки и ведёрки. Выстроились нестройной толпой к кунгу батальонной кухни. Протягивали повару пищеприёмники (ну, банки, блин). Привычно говорили: - «На восемь человек». Или «На пять».
Повар наливал огромной поварской поварёшкой жрачку в протянутую ему ёмкость. Одному бойцу. Потом наступала очередь другого бойца. Боец протягивал свою баночку и называл свою сокровенную цифру. Четыре, или пять. Или шесть.
Чаще всего повару протягивали большие пятилитровые консервные банки. От армейской томатной пасты, которую этот самый повар израсходовал для приготовления очередного завтрака, обеда или ужина. Как только повар выкладывал томатную пасту в котёл походной кухни, опустевшая банка относилась в Боевое Охранение. Там при помощи автомата Калашникова в стенках банки проделывались две аккуратненькие дырочки. В дырочки вставлялась проволочка, в качестве ручки, и вуаля - всё готово! Можно идти с новым ведёрком к батальонной кухне, протягивать его повару и говорить: «На четверых».
Рюша (Андрей Яценко) и Миша Ясюк. Первое блюдо в большой банке, второе в маленькой. В большой банке горячая пшенная каша. В руке банка тушенки.
На четверых, это на меня, Женьку Филякина, Васю Спыну и Саню Севрюкова. Повар эти имена не знал. И не хотел знать. На четверых, значит на четверых. Он наполнял своей необъятной поварёшкой протянутую ёмкость и смотрел уже на другого бойца, на размер ёмкости в его руках.
В такой системе снабжения военнослужащих харчами было раздолье для молодых. Молодой хочет жрать всегда, сильно и по определению. Если сравнить с порядками, царившими в Союзе, то у нас, в Рухе, порядки лучше. Лучше уж пожрать из консервной банки, сидя на голой земле, чем не пожрать в красивой столовой.
В Союзе учебная рота в 120 рыл заходила в металлический ангар, называвшийся солдатской столовой. В ангаре рядами расставлены столы и скамейками. В ангаре чистый пол. А тебе от этого никакой пользы. Потому что сержанты твоей роты уже 20 минут сидят за сержантским столом и жрут. Солдаты ещё не вошли, а сержанты уже поели. Поэтому в момент, когда последние 20 бойцов из роты подошли к последнему столу, в этот момент сержанты встают и подают команду «Рота, окончить приём пищи! Выходи строиться!» Последние 20 бойцов ещё даже не сели за стол. Не то, чтобы ничего не съели, они даже не успели занять места за столом. А им уже – выходи строиться!
Кому это надо? Родине, что ли? От этого повысится обороноспособность? Люди голодные, жрачка выкинута. А где польза? В чём цель этих поступков? Пытаются научить, чтобы солдат запихивал в себя хавчик стоя и не разжевывая? Сколько он после такого приёма пищи навоюет?
Понятно, что после такого идиотизма с хавчиком, который творился в Союзе, молодой боец в Рухе был счастлив. Здесь любой молодой может протянуть пятилитровый бачек, сделанный из большой консервной банки, и сказать: «На четверых». Жри, братан. Сцука-служба тяжелая, опасная. Хоть подхарчись малёха. Пожри нормально перед смертью!
Мы сидели на открытом воздухе возле речки Гуват на каком-то возвышении почвы, не спеша орудовали ложками.
Варёные макароны с тушенкой в качестве основного блюда и белый хлеб с чаем в качестве «шлифануться» в конце хавчика. Я черпал ложкой горячие макароны, водил по окрестностям ненапряжным взглядом. Там и сям в речке Гуват валялись ярко-желтые лепёшки застывшей пшенной каши. Это молодые бойцы выбрасывали в реку кашу после того, как она остыла и превратилась в ком. Точно знаю, что выкинули молодые. Потому что ни один старослужащий пацан из Узбекистана так не поступит ни за что. Каша, это варёные зёрнышки, это то же самое, что хлеб. Хлеб на землю кинуть нельзя. Это грех. Пройти мимо валяющегося на земле куска хлеба, тоже грех. Надо поднять хлеб и положить на какое-нибудь возвышение. На камень или на забор. Я внутри себя смеялся над таким решением проблемы. Однако, по сути, был согласен, что хлеб кидать на землю нельзя. А кидать кашу в воду, это вообще свинство. «Увидел бы кто это делает, дал бы под сраку» - как-то сказал Герасимович. Он сам тогда был молодым солдатом. Он сам недавно в Союзе получал команду «Окончить приём пищи» раньше, чем успевал начать тот приём пищи.
В общем, я огорчался, что в речке валяется пшенная каша. Но, был доволен, что у молодых много жрачки. Столько много, что она в них не влезает. Солдат не умрёт голодным.
По итогу, первый день «внизу» благополучно завершился обжорством на закате дня. Подана долгожданная команда, обозначающая наступление тёмного времени суток. ОТБОЙ.
Спать я залез на второй ярус нар потому что там под потолком собирается тёплый воздух. В своей роте я не буду придерживаться глупых предрассудков о том, что на втором ярусе спят только молодые. Я подумал, что в Рухе на втором ярусе спят не молодые, а умные. Здесь высокогорье, по ночам очень холодно. Лучше спать в тепле, чем изображать из себя «деда» и мёрзнуть за это на первом ярусе.
Залез я на второй ярус. Расположился так, чтобы поближе к установленной внизу «буржуйке». Обнялся со своим пулемётом и отъехал в страну дураков. Да-да, обнялся с пулемётом. Я взял его с собой в постель. Как любимую игрушку в босоногом детстве.
В те дни мы все спали с оружием «в постелях». Это воспринималось нормально. Это было рационально. Точно так же, как рационально взять с собой на боевой выход ложку. В Союзе, если бы солдата застукали с ложкой в кармане, его долго бы чмырили перед строем сержанты. А потом долго лупили бы в каптёпке деды. Ну и, понятное дело, если бы солдат забрался в койку с ручным пулемётом. В Союзе. То его и лупили бы, и чмырили, и в конце-концов сдали бы особисту. Это ж какое нарушение! С пулемётом в койку.
Помню, в Термезе, в учебной роте, сержанты обнаружили у молодого солдата в кармане кусок хлеба. Солдата заставили бросить хлеб на землю и перед строем топтать ногами. Вся учебная рота, все 120 человек, смотрели на это и думали о том, какие же сержанты скоты. А в Рухе солдат носит с собой ложку, носит жрачку и залазит в кровать с пулемётом. Как говорится: - «Привет горячий моим детским представлениям об армии».