После политического убежища в боевом охранении, после Ваниного черного чая, бурлючка в моём животе не прошла. Каждый приём пищи приводил к спринтерской пробежке в сторону разваленного дувала. Я, мучился животом и не видел конца-края этой грустной энтерокалитной истории. Но, тут на самом крутом переломе моей жизни, кто-то настучал Замполиту.

     Замполит вызвал меня в канцелярию. Я пришел. Ещё бы! Попробуй ты не прийти, ежели тебя вызывает заместитель командира роты по политической части. ПО ПОЛИТИЧЕСКОЙ! Мы же прекрасно понимаем, что если солдат мается животом, то это очень сильно политическое событие.
     В общем, с Замполитом у меня получился разговор. Против моей воли, естественно.
     После этого разговора я понял, что предстоит мне дорога дальняя. В санчасть. Теперь от неё мне никак не отвертеться. Замполит на пальцах объяснил мне, что существует статья в Уголовоном Кодексе: «за умышленное распространение инфекционных заболеваний». Так что, если несварение у меня не от обжорства комбижиром, а от присутствия патогенных инфекций, то он меня предупредил. А я теперь могу сам решать - пойду я в санчасть или ещё немного пораспространяю.
     Почему-то я решил, что теперь пойду в санчасть.

На фотографии Рухинская мед-сан-часть.

     В санчасти за столом сидел майор медицинской службы. Он заполнял какие-то завсегдашние медицинские формуляры. Не разгибаясь от формуляров, не глядя на меня он спросил:
- Что там у тебя?
- Ноги болят. - Коротко сказал я.
     От такого заявления майор прекратил писать. Поднял на меня взор, полный недоумения и тоски за моё умственное состояние.
- ??? – Молча воскликнул взгляд майора.
- После каждого приёма пищи приходится бежать.
     У майора отлегло.
- Угу. - Сказал майор. Или «ыгы», я точно не расслышал. Потом он взял из стопки полоску бумаги с заранее проставленным синим штампом. Нарисовал на ней какие-то каляки-маляки. Протянул мне эту бумажку и сказал, чтобы я маршировал на вертолётку. По старинной привычке я почесал себе репу и отправился на вертолётку.
     На вертолётке не было ничего. Только ветер гонял столб пыли.
     Кусок покатой горы обнесён колючей проволокой, нацепленной на криво всунутые в землю горбатые коряги. Столбиками это назвать нельзя. Это коряги. Они не вкопаны в землю. Они кое-как всунуты в неё. Другое определение будет выглядеть кощунством.
     Я подошел к одной из таких коряг и принялся тупо её разглядывать. Вертолёта не было. Я затеялся ковырять корягу ногтем скрюченного пальца. От этого вертолётов не добавилось. Я задумчиво поковырялся в носу. Результат – тот же. Вертолётов ноль.
     Выходило так, что делать мне нечего. Не сидеть же в центре пыльной, раскалившейся на солнце взлётке. Поэтому я потопал со скрюченным пальцем к следующей коряге. Может ковырну и её тоже. Подхожу я к той коряге и вижу, что снизу из «зелёнки», на взлётку бегут люди. Они перемещаются зигзагами, падают, выставляют вперёд стволы автоматов. Затем снова вскакивают, бегут зигзагами вверх. Затем снова падают на склон. И как прикажете это понимать? Душманы решили захватить полк? Тогда зачем им пустая вертолётка? Начали бы с продсклада, там хавчик. Или с артсклада, там боеприпасы. А они бегут зачем-то на пустую вершину горки, обнесённую в один ряд колючей проволокой.
     Вообще, если честно, то страшно. Когда ты видишь, как снизу на тебя наступает толпа вооруженных мордоворотов, то становится несколько не по себе. В голову приходит единственно правильный вопрос «А не убежать ли мне?». Мысль хорошая и очень своевременная. Потому что мордовороты скоро будут здесь. Я покрутил башкой, чтобы разглядеть что делается в остальных частях нашего полка. Вроде, всё тихо и спокойно. Ни стрельбы, ни разрывов гранат. Вроде, никакого штурма нет. Но, мужики-то есть. Они приближаются.
     Через пару минут наступающие на вертолётку мужики приблизились настолько, что стали видны бронежилеты, которые на некоторых бойцах расстегнулись и во время перебежки болтаются, как крышка мусорного ящика. На всех бойцах бронежилеты и каски. У духов не может быть столько касок. Духи должны быть в чалме или в паколи, это такая шапочка у местных племён. Значит это наши. Но зачем они штурмуют пустую вертолётку? Штурмовали бы продсклад, там сгущенка.
     Мне стало немножко легче от того, что это наши. Я отошел от колючей проволоки, уселся на торчащий из земли угловатый камень, достал сигарету и занялся её раскуриванием. Легче мне стало, но всякие-разные мысли в голове продолжали переползать из одного закоулка к другому. А вот добегут сюда, эти мордовороты с автоматами, возьмут меня в плен и расстреляют. И что тогда?
     А зачем им меня брать в плен и расстреливать?
     А пустую взлётку штурмовать зачем?
     Пока я всё это перемешивал в своей голове, мужики добежали до колючей проволоки. С ними пришел какой-то ещё один мужик. Большой, здоровый, грозный. И с усами.

На снимке высоченный мужик без головного убора. Это "Мамонт". Начштаба Второго батальона. Замечательный офицер, легендарная личность. У него на БМПшке был нарисован белой краской мамонт. Будут-будут про него рассказы по ходу пьесы.

     Он был явно старше и по возрасту, и по званию. Поэтому он застроил в шеренгу других мужиков и принялся расхаживать вдоль строя и безобразно матюгаться. Мужики тяжело дышали, они были очень потные и немного грязные. Они стояли, сопели, пыхтели и переминались с ноги на ногу. А усатый медленно расхаживал перед строем, объяснял нецензурной бранью, что если в расположении роты он найдёт ещё один термос с брагой, то вот эти чуваки побегут штурмовать Зуб Дракона. А с третьего термоса браги – гору Фурубаль.
     Я курил вонючую сигарету. Сидел на тёплом камне, ждал вертолёт и думал сколько ещё открытий чудных готовит нам друг парадоксов. В стихах это бесподобно.
     Долго ли ждал я, коротко ли. Но вертолёт, таки, прилетел. Издалека сделалось слышно гул двигателя и свист лопастей. Небо было чистое, безоблачное и такое огромное, что я наводил резкость на звук, наводил-наводил, и навести никак не мог. Только уже когда вертолёт подлетел совсем близко, то я умудрился различить точку его существования на карте звёздного неба.
     Вертолёт зашел на посадку, резко снизился, поднял винтами невменяемый столб пыли и мелких камешков, принялся сбрасывать обороты вращения винтов. Вскоре винты остановились, из внутренностей вертолёта вылезли какие-то военные, вместо них залезли другие военные, включая меня. Вертолёт снова раскрутил лопасти и полетел обратно.
     Летели на большой высоте. Я же говорю, его хрен разглядишь в таком режиме полёта. Ни око не видит, ни зуб неймёт. Соответственно, из вертолёта с такой высоты разглядеть можно только горы. Море гор. И больше ничего.

      В Баграмском аэропорту вертолёт приземлился на баграмскую взлётно-посадочную полосу. 

     Я помню эту взлётку, покрытую металлическими листами. Нас на ней тренировали загружаться-выгружаться с оружием и боеприпасами. Не прошло и полгода, а я снова здесь. Сюда же подскочила санитарка (санитарная машина, она же «таблетка») с красным крестом на борту и лихо закинула меня в госпиталь. Я говорю слово «лихо» потому что это произошло очень быстро, это произошло моментально. В Баграме аэропорт и госпиталь упираются друг в друга заборами.

     Как говорится, «рас-рас и на матрас» - в считанные минуты я доставлен по месту назначения. В госпиталь. В инфекционное отделение Баграмского госпиталя. Здесь я буду преодолевать реактивную тягу моего ЖКТ (желудочно-кишечного тракта). Между прочим, это не смешно. Во все времена, во всех армиях мира наибольший урон личному составу наносили кишечные инфекции. Не пули, не снаряды, а бациллы. Так что, если хотите выжить в полевых условиях, то мойте руки с мылом, дорогие мальчики и девочки. Если нет мыла, то возьмите свежую золу из костра. Свежая, это значит не промытая ни дождём, ни росой. Растворенная в воде зола создаёт сильнощелочную среду в растворе. Это я вам как химик художникам говорю. Щелочная среда губительна для большинства инфекций. Нет мыла – вымой руки раствором золы. 

      В приёмном покое госпиталя меня ждал небольшой сюрприз. Там я увидел Виталю Теценко. Какие-то тётки выдали мне госпитальную пижаму, вроде бы всё ничего, но штаны были мне конкретно не по росту. Штанины заканчивались гораздо выше щиколоток. Я сказал было тёткам:
- Коротка кольчужка.
     Но, тётка как-то борзо так на меня отреагировала и выкрикнула: - «А не надо штаны прямо подмышки затягивать!»
     Я смотрел на неё и думал – часом, не дура ли она? Трудно дать другой комплект пижамы? В чем проблема? Что за бред?
     Но, ссориться с тёткой мне не пришлось. Виталя всё разрулил. Подобрал мне нормальные штаны, нормальную куртку. Принял моё обмундирование. И ещё сказал, что оно в обязательном порядке пройдёт обработку паром при температуре 120 градусов, против вшей. Поэтому, грит, свой кожанный ремень в карман хэбчика не клади. От пара он станет как деревянный и ему придёт, и к нему придёт… в общем, ремень испортится. Поэтому, грит, положи ремень в полусапожек. А я почему-то подумал, что в полусапожек кладут все. И поэтому мой ремень могут стырить. Я постоял, потупил и засунул-таки, ремень в карман хэбчика. Зачем я это сделал, если честно, то я объяснить не очень-то могу. Вот говоришь-говоришь им, говоришь-говоришь… А не надо было столько говорить, надо было один раз стукнуть. И всё стало бы сразу понятно. Но Виталя воспитанный, он не стукнул. Поэтому я свой ремень положил в карман хэбчика.
Дальше я проследовал в баню.
     Баня - достаточно просторное помещение, стены покрыты квадратными кусками стекла вместо кафельной плитки. Стену намазали гудроном, на гудрон приклеили стеклянные квадратики. Получилось почти как зеркало.
     Разделся я догола, залез под душ. Встал в одну из кабинок, открыл воду, стою, купаюсь. Напротив меня другая кабинка. В ней тоже кто-то купается. Какой-то чувак. Худой, как моя совесть. Я ещё подумал – ужас какой! Это же ходячий «освенцим». Ноги накачанные, а выше ног голимые рёбра, как у узника бухенвальда. По бокам туловища две нитки. Это, типо, как руки. На концах ниток по узелку – это кисти рук. Где ж его так морили, этого чувака?
     А потом до меня доходит. Это отражение на стекле с гудроном. Душевая кабинка напротив, это отражение. Выходит, что чувак из бухенвальда, это я.
Я стоял и смотрел на моё отражение. Это реально – капец! Увидеть себя в таком состоянии, как бы это помягче выразиться? Каждый из нас думает о себе, что он красивый, неповторимый, накачанный, культурный… А стоит всего один раз взглянуть в зеркало и можно начинать ругаться матом.
     Сколько я не видел зеркала? Похоже, что с тех пор, как наша часть выехала из Термеза. Получается, что полгода. Нда-а-а-а. Изменения очевидны. И как-то прямо скажем, меня эти изменения не радуют.
     Помытый и одетый в свежую госпитальную пижаму я вышел из бани и настроился на прохождение дальнейшей службы. Какие-то тётеньки санитарки напихали мне полные руки бутылочек, баночек и стекляночек – вот в эту ты соберёшь мочу, вот в эту кал, вот в эту рвотную массу, если тебя начнёт тошнить, вот в эту снова кал… Ну и потопал я по госпитальному коридору в палату, прижимая всю эту стеклотару к груди обеими руками. Коридор длинный, в длинном одноэтажном модуле, вправо и влево по коридору двери. Одна в палату, другая в лабораторию, третья снова в палату. Я нашел дверь с нужным номером моей палаты и вошел внутрь.
- Привет, мужики. – Громко и внятно сказал я, переступив порог палаты. – Где тут для меня коечка?
     Я шагнул в палату и принялся оглядывать внутреннее устройство. Где койка свободная, где занятая. В дальней от двери стороне, возле окна, стояла заправленная койка. По дебильной дедовской логике молодые должны располагаться на втором ярусе, а деды на первом. А тут койка на первом ярусе, да ещё и возле самого окна. Это место не то чтобы для дембеля. Это место как минимум для генерал-майора. И у меня созрело чёткое понимание что «быть может это место для меня». Во-первых, приказ уже подписан и опубликован, то есть я уже черпак. А во-вторых, да пошли они все в пень со своими дедовскими представлениями. Я их ввиду имел, этих дедов.
- И кто ты таков? Откудова будешь? – Обратился ко мне долговязый рыжий пацан, развалившийся на первом ярусе двухъярусной койки, стоящей ближе всех к входной двери.
- Сейчас, я баночки из рук выпущу и тогда с тобой переговорю. – Я пошагал к койке у окна.
- А я хочу, чтобы ты с баночками.
- Ты хочешь, а я не хочу. – Я подошел к койке, поставил баночки возле неё на пол. Ну, бурнул, так бурнул. В палате полная тишина. Наверное, я точно должен оказаться генерал-майором, раз вот так себя веду. Я выпрямился, расправил на себе пижаму и шагнул к кровати с рыжим. Допускаю, что сейчас придётся драться.
- Ну, я тут. Давай говорить. Что ты хотел?
- Я тут старший палаты. А ты кто такой? Откуда такой борзый?
- А я из Рухи такой борзый. Из Третьего батальона. Вхерачиваю по горам и мочу духов.
- О! Нихрена себе! А я из Рухи из Первой минбатареи! – Пацан присел на своей койке, протянул мне руку. – Меня Саня зовут! Наших сразу видно!
- Димон. – Я пожал Сане руку.
- Давай, Димон, располагайся. У нас тут всё ништяк.
     Я проследовал к своей койке, улёгся на неё, засунул руки за голову. Полежал тридцать секунд, потом поднялся и заявил в общий объём палаты:
- Пацаны, может кто из Минска есть?
- Ох, нихрена себе! – Саня аж подскочил со своей койки – Так ты ещё и из Минска? А с какого района? Я с Шариков (то есть из района шарико-подшипникового завода).
- А я из Центра. Точный адрес Машерова 9.
     Дальше я заявил, что имею непреодолимое желание проставиться насчет знакомства и прибытия в гвардейскую палату. Конечно же, эта новость была воспринята с энтузиазмом. Я не помню досконально как это всё было, потому что вроде, я как бы имею некоторые проблемы насчёт покушать. В таком положении нажраться сгущенки с печеньем и с грушевым компотом, это, мягко говоря, не просто к поносу, а не извольте сомневаться, что к поносу. От груши расстройство желудка получают не только нормальные пацаны, но и чуваки с запорами. Что уж говорить про засранцев, которые лежат в инфекционном отделении с подозрением на дизентерию?
     Помню, что в чипок я пошел не сразу после моего предложения. А через несколько часов. За это время нам выдали по пригоршне медикаментов, мы их успешно захряпали. Там ничего сверхъестественного. То ли фталазол, то ли левомитицин. Вроде по пакетику пудры из алюмогеля выдали, вроде активированный уголь тоже. Да это и было то самое, что, собственно, было мне надо. Был бы в то время медиком нашей роты Женька Андреев, то он в первый же день накормил бы меня фталазолом и был бы я как новенький. Потому что по итогу никакой сальмонеллы или ещё какой спирохеты у меня так и не нашли. То есть бегал в тубз я от безделья, а не по уважительной причине. То, что может быть вылечено фталазолом, лично я это не считаю заболеванием.
Короче, нажрался я фталазола и кто-то из старослужащих из нашей палаты, но точно не Саня, кто-то ближе к вечеру лёжа на своей койке окликнул меня:
- Димон, так чё ты там с утра говорил за проставу?
     А я грю – в карты гуляю, слово не меняю. Порыли, покажешь где чипок. Пацан поднялся. Я тоже. Порыли мы в чипок.
     Пришли с хавчиком когда уже начинало темнеть. Ну, или недалеко от того момента, когда начинает темнеть. У меня на моей козырной койке устроили бар. Открыли окно, часть пацанов стояли за окном. Подоконник работал, как барная стойка. Другие пацаны, в том числе и я, расселись на мою койку и принялись коротать вечер. Молодых, конечно же за «стол» не позвали. Не позвали и одного «деда». Он был из Чимкента. В нашей палате был его земляк моего призыва, соответственно тоже из Чимкента. И вот Саня молодого чимкентца ставит на мытьё полов, на то-сё и за это «старый» чимкентец с Саней в контрах. А тут ещё я из Минска такой гвардеец нарисовался и теперь сижу с Саней на койке у окна и быкую. Какое там мытьё полов? Молодой чимкентец «шуршит». Молодой минчанин жрёт сгущенку.
     Похряпали мы сладостей, потом пацаны «выкатили» на сладкий «стол» сладенький косячек. Я точно помню, что за окном уже стемнело. И ещё я помню, что от косячка я отказывался-отказывался, но отказаться не смог. И вот с этого дня, плавно переходящего в вечер, на моей койке организовался «солдатский бар». Каждый день, ближе к вечеру приходили какие-то бойцы, приносили какой-то разврат. То к одному пацану приедут друганы из подразделения. Привезут чарзику для разогреву. То к другому пацану прихромают кореша. То кто-то в соседнее отделение «до земляков» сходит. И так каждый вечер, каждый вечер.
В один из вечеров пацаны притащили гитару с треугольными горами, нарисованными шариковой ручкой прямо по лаку. Под горами надпись «Баграм». С гитарой принесли героин. Я сказал, что гитару буду, а героин нет. Потому что к нему быстрое привыкание. Пацаны уговаривали меня, но в этот раз насчет героина не уговорили. Поэтому я бренькал всякую хрень на гитаре, а они насыпали на кусочек фольги каких-то лушпаек серого цвета, похожих на пресованную золу, раскрутили шариковую ручку. Достали из кармана афганскую монетку с одной стороны покрытую каким-то серым налётом. Потом грели фольгу снизу спичками, вставляли монетку себе между зубами и губами, серым налётом наружу. И через шариковую ручку втягивали в себя выделявшийся от лушпаек дымок. Я бренькал на гитаре, а они «отъезжали» от этого дымка и в этом мы нашли друг-друга. Я люблю бренькать, а они любят отъезжать.
 

    Вообще-то, гера был не каждый день. Раза 3, может быть 4 за всё время, которое я там находился. А находился я там пять дней. Или шесть. Точно не могу сказать, потому что вот такой разгильдяйский образ жизни, он не вызывает необходимости следить за календарём или за часами. Зачем часы, если всё и так ништяк?
     Просыпался я часов в 9 утра. К этому времени молодые уже до блеска вымывали в палате пол. Молодые, это классно звучит. Но по сути, молодые, это пацаны моего призыва. И вот я просыпаюсь, пол помыт. Мухи перебиты… ах, да, мухи. Это просто какое-то наказание. Ладно мыть пол, тут мне всё понятно – модуль одноэтажный, вокруг модуля Афганистан, в Афганистане дохрена песка. Если из палаты двадцать рыл войдут-выйдут на завтрак, потом войдут-выйдут в тубзик, потом на обед, а ещё ужин, а ещё покурить, а ещё погулять, в общем, к отбою в палате будет по колено песка, который приклеивается к подошвам госпитальных тапочек и кочует с их помощью из Афганистана в госпиталь и из госпиталя в Афганистан. Поэтому песок, это ладно, это я понимаю. Но мухи – это выше моего понимания. Их столько… их как будто бы это диверсия какая-то. Они везде. Где они живут, где размножаются? В горах этого наказания нету совершенно. Мошки были в июле, мошки да – чуть не сожрали на Зубе Дракона по ночам. А мухи? Я не понимаю. Кругом выжженное солнцем глиняное плато. Затвердевшая на солнце глина раскаляется так, что на ней можно жарить яичницу. Я своими глазами видел, как открывают канистру с водой, которая проехала на броне несколько часов, и вода в этой канистре кипит. Буль-буль – из горловины вырываются пузыри воды. Какие могут быть мухи? Они все должны изжариться или свариться в таком климате. Но нихрена. Проходит пара часов и в палате начинает летать несколько десятков этих отвратительных созданий. Если их не перебить, то ещё через два часа палата будет гудеть, как пчелиный рой. Поэтому Миша, дед, который «живёт» на соседней со мной койке, ложится на свою койку, поджимает свои ноги к груди и со всей дури пинает двумя ногами в расположенную над ним койку второго яруса. Лежащий там молодой боец от подачи выгибается пупом к потолку, чуть ли не с сальто-мортале слетает с койки, грохается на пол и получает команду:
- Петрович! – Подающий команду Миша поудобней разваливается на своей койке и пытается сформулировать задание.
- Я не Петрович… - начинает мямлить молодой.
- А мне похуй. У меня ты будешь Петрович. – Миша сформулировал мысль. – Берёшь полотенце, хуяришь всех мух и через двадцать минут я удивляюсь.
     Петрович рослый пацан, почти на бошку выше Мишы. Мог бы дать Мише раз по балде и летел бы тот Миша дальше, чем видел. Но, Петрович не даёт. Он грустно прижимает уши, поджимает хвост, берёт полотенце и начинает им шлёпать мух.
     Я лежу на своей койке и думаю о том, что нахера вот так вот двумя ногами? Нахера с каким-то унизительными кликухами? Мне двадцать лет, а я до сих пор не понимаю почему всё происходит именно так. Я дожил до двадцати лет и мне до сих пор никто не объяснял такие ситуации. Из чего они берутся, к чему ведут и как с ними бороться.
     В моём детстве по телевизору мне всё время показывали патриотическую телепередачу «Служу Советскому Союзу». В этой передаче, в каждом сюжете, бегали и маршировали доблестные защитники Социалистического Отечества. Обмундированные в аккуратную форму, вооруженные красивыми автоматами. После того, как я просматривал данную передачу, я либо шел на занятия в школу, либо шел на занятия в университет. И там, и там, то есть и в школе, и в университете, быть двоечником или дураком (или подлецом) было СТЫДНО.
     Теперь я попал в армию. То, что я здесь вижу, это совсем не совпадает с тем, что мне показывали в телепередаче «Служу Советскому Союзу». Ни одна картинка НЕ СОВПАДАЕТ!!! Здесь не стыдно быть ни дураком, ни подлецом. Скотом тоже быть не стыдно. Зачем меня учили в передаче тому, чего на самом деле нет? Почему меня не подготовили к тому, что на моих глазах Миша будет бить двумя ногами Петровича? Что мне надо сделать, когда я это увижу? Какие я должен предпринять меры? Какие я должен совершить поступки? Я не готов к такому обороту событий. Меня не подготовили. Поэтому Миша бьёт Петровича, а я смотрю на это и тихо дурею. В голове у меня рождается только один вывод – если Миша ударит меня, то я обязательно ударю Мишу. Дам ему «обратку». И на этом всё. На этом конец моим размышлениям. А зря.
     Кроме Петровича в нашей палате аналогичные поручения получает Чимкент. Это такую кликуху дали молодому чимкентцу. Такие же поручения и поджопники получают ещё два «молодых» пацана. Четыре молодых этого вполне достаточно чтобы выполнить все нехитрые и несложные процедуры по поддержанию порядка в палате. А если бы соблюдалась очередность выполнения этих задач и если бы в этом принимали участие все обитатели палаты, то это вообще было бы незаметным пустяком. Но, из этого незаметного пустяка почему-то сделано совершенно непустяковое унижение и оскорбление части обитателей этой палаты. Вот интересно, а почему?
     Мне в те дни следовало бы задаться этим вопросом, но я не задавался. Я просыпался в девять утра, а не в 6, как принято в действующей части. Три раза в день я хорошо кушал. Потом я шарился по госпиталю. В курилке слушал рассказы отважных «старослужащих» про ведение боевых действий. Потом сидел на своей койке и сочинял песню про отважных «старослужащих», которые рассказывают про ведение боевых действий. Потом вечером курил чарз, жрал сгущенку и исполнял под гитару корешам свежесочинённую песню про рассказы «старослужащих». Так и назвал её «Госпитальные рассказы». Я бренькал и орал, пацаны ржали и все мы были сыты и счастливы. Все, кто был допущен к «солдатскому бару».
     И вот сегодня я задаю себе и тебе вопрос – а не дебил ли я? Разве можно строить счастье на мерзости? Чарз - это мерзость. Чмырение «молодых», это тоже мерзость. Одна мерзость всегда приведёт к другой мерзости. Другая мерзость приведёт к третьей мерзости. В результате у тебя будет целый букет из отвратительных поступков. Ты вымажешься с ног до головы и никогда не будет ничего хорошего. Мерзость никогда не приведёт к добру.
К моему глубокому сожалению, в те дни я не думал об этом. Я бренькал на гитаре, орал всякие пародии на сослуживцев и совершенно не думал. Ни о чем. Ни о причинах, ни о последствиях.
     Через несколько дней весёлого времяпрепровождения я вспомнил, что хочу найти Олег Герасимовича. Он же в госпиталь направлен нашей санчастью. Точно, как я. Значит надо его найти.
     Через завсклад, через товаровед, я узнал, что Олег поступил сюда с тифом. А раз так, то искать его надо в «тифозном бараке». Ясен пень, что я пошел его искать. Мне в балду не пришло ни одного миллиметра умных мыслей. Поэтому чувак из «дизентерийного барака» попёрся прогуляться в «тифозный барак». Где мозги?
     Притопал я к Олегу, а он лежит на койке поверх застеленного одеяла. Красивый такой, чистенький, госпитальная куртка подшита так, как Кремлёвские курсанты не подшиваются. Черные усищщи торчат в разные стороны. И весь Олег блестит белыми зубами.
- Димыч, я сказал, что прослужил полтора года. Смотри не проговорись никому.
     Кому я буду проговариваться? Идут они все в пень!
     А Олег красавец. Я призвался в армию на год позже, чем положено. Я призвался не в 18 лет, а в 19. А Олег старше меня на год. То есть он призвался в 20 лет. То есть, когда пацаны его призыва уже стали дембелями. Это очень важно. Потому что за два армейских года все пацаны очень сильно взрослеют. В 18 лет у них ещё тонкие длинные шейки, как у воробушков, усики только проклёвываются. А тут на койке лежит нормальный взрослый дядька с нормальными усами и с нормальной шеей. И ещё подшит-отутюжен как положено настоящему дембелю. А я выгляжу как балбес с гитарой. Пижама на мне помятая. Ну, дык конечно же, я в ней валяюсь целыми днями на кровати или сижу по-турецки с гитарой в обнимку. Поэтому пижама на мне выглядит так, как будто её сняли с меня, засунули в хряпальник бегемоту. Потом хряпальник почавкал пижаму вместе с центнером силоса. А потом пижаму достали, слеганца отряхнули и снова надели на меня. Какой я нахрен дембель? Я балбес и придурок. А вот Олег — это да, Олег — это дембель.
     Посидел я рядом с койкой Олега. Кто-то заходил в палату, смотрел на нас и тихо на цырлах исчезал. Скорее всего все подумали, что к офигенному дембелю Олегу пришел его молодой земляк. И Олег по-отечески терпит это чучело и дарит ему свои драгоценные минуты своего драгоценного дембельского времени. Блин, умора до чего смешно, но встречают реально по одёжке. Это работает.
     Я глядел на все эти чудеса в армии и никак не мог наглядеться. Это обозначает, что армия для меня сделалась ненаглядная.
     Ещё одна чудесная армейская процедура, происходила каждое божье утро. Перед завтраком, начальник отделения (большой такой майор медслужбы) шагал вдоль выстроившихся обитателей его отделения и смотрел на туалетные бумажки. Это же инфекционное отделение, это не хухры-мухры! Каждый солдат должен держать в своих руках бумажку и показывать её майору. Это просто трындец какой-то! Строй солдат с бумажками в руках. Эти бумажки солдаты только что использовали в гигиенических целях. Само по себе зрелище не для слабонервных и не для передачи «Служу Советскому Союзу». Я понимаю, что майор хочет воочию убедиться у кого понос, а у кого нормальный стул. Но, как бы так помягче выразиться! Майору же не может прийти в голову мысль, что какой-нибудь офигенный дед отнял бумажку с поносом у какого-нибудь молодого. Эта мысль майору не приходит в голову. Поэтому дед из Чимкента отнимает бумажку с поносом у Петровича. Потом стоит в строю, держит в своих руках чужой понос. А потом идёт кушать завтрак.
     Я смотрел на этих дедов – чимкентец был в этом не одинок. Дохрена кто из дедов забирал бумажки с поносом у молодых. Бля! БЛЯ-А-А-А-А-А-А-А! Как земля носит на своём горбу таких уродов? Почему уроды не обтошнились от такого натюрморта в своих руках?
     Сраные, чмошные, галимые «дедульки», которые брали в руки чужой понос лишь бы только не пойти в действующую армию, я вас презираю! Вы ныкались в Баграмском госпитале, показывали майору чужое дерьмо и потом шли в палату чмырить молодых. Свою природную трусость и умственную ущербность пытались отыграть на том, что в природе существует кто-то ниже вас. Почему за такое ничтожество вас не разразил гром с ясного неба? Почему в программе «Служу Советскому Союзу» ни один авторитетный ведущий не сказал с экрана на всю страну: - «Пацаны, занимайтесь боксом и гиревым спортом, чтобы, когда придёте в армию, бить по жбану вот таким ущербным дедулькам. Они достойны только удара в рыло. В своей ущербности они понимают только удар в рыло».
Вообще гражданин, который по отношению к другому гражданину, ведёт себя по-скотски, это в русском языке называется словом «скот». Я не сквернословлю. Я определяю значение терминов.
     Если у тебя зубы крепче, чем у Петровича – вырви кусок из зубов Петровича. Это не его кусок. Это теперь твой кусок.
     Люди так себя не ведут. Так ведут себя животные скотины. Люди от скота отличаются тем, что защищают своих слабых соплеменников. Ты сегодня его защитил, а он завтра изобрёл как из руды сделать саблю. И вы выжили, весь ваш род выжил, ваше потомство выжило. Человечество так устроено, что оно выживает не за счёт крепости зубов или силы мускулатуры. Человечество выжило, как биологический вид, за счет деятельности головного мозга. Сидит твой хилый, слабый соплемменничек, на охоту его не берут. Времени свободного у него дохрена. Вот он сидит, саблю изобретает. Если ты будешь пинать его, то завтра твои потомки обрастут шерстью и полезут обратно на пальмы. Зато будут очень сильные. Сильные, мускулистые животные без сложной деятельности в голове. Скоты, короче.
     Поэтому все эти «дедульки» коротко и ясно должны определяться термином «скоты». Или, как вариант, термином «нелюди».
И вот в свои 20 юношеских лет я своими личными глазами смотрю на поступки скота и… и ничего не делаю. Вот это и есть самая глупая ошибка. Вот это и есть то, чего я ставлю в вину себе, Сане и программе «Служу Советскому Союзу». Потому что всем пацанам, которые хотят сделаться мужиками, с самого детства надо внушать, что если ты пройдёшь мимо скота и промолчишь, то значит ты с ним за одно. А значит рано или поздно (а если на самом деле то уже вот-вот) ты сам станешь скотом. Поэтому, мальчики и девочки, что надо делать, когда на ваших глазах скотина и нелюдь делает свои скотские делишки? Надо немедленно дать отпор. И лучше это делать не в одиночку, а объединить все нормальные здоровые силы и дать скотине отпор. Как это сделать – очень просто. Вот на этом конкретном примере объясняю. Саня - Настоящий Пацан, он стоит в той же шеренге со своей личной туалетной бумажкой. И вот, как только я увидел, что Старый Чимкент забирает бумажку с поносом у Петровича, мне сразу же следовало громогласно заявить:
- Саня, а почему это Гавно-Чимкент не моет в палате полы? Какашки Петровича ему нюхать не впадлу, а песок за Петровичем подмести впадлу – что за дела?
     Это как минимум. А как максимум следовало в первый же день обойти все палаты, посмотреть сколько там лежит Нормальных Пацанов из Нормальных Подразделений и установить с ними нормальный контакт. Нас, нормальных, гораздо больше, чем скотов. Но, скоты собираются в стайки и потом душат слабых поодиночке. С нашего молчаливого согласия.
     Очень жаль, что тогда я к этой мысли был не готов. Очень жаль, что этому меня не научили ни в школе, ни в университете, ни с экрана телевизора. Я рос среди положительных людей и воспитывали меня на положительных примерах. Потом я прихожу служить в армию и каждый второй сюжет, который попадается мне на глаза, вызывает у меня удивление и сомнение – а буду ли я об этом рассказывать после того, как вернусь из армии?
     Сегодня я дал себе ответ на этот вопрос. Буду рассказывать. Вот, рассказываю. О реальных проблемах, которые всегда возникают в любом плотном мужском коллективе. Так как трусы и герои всегда были, всегда будут и всегда будет возникать единство и борьба между этими противоположностями.
     Мне очень жаль, что всё то, что я сейчас говорю, мне пришлось пережить вместе с чувством стыда за мои глупые поступки.
Ладно. Расскажу по порядку. Как из весёлого беззаботного гитариста ты превращаешься в скота. И при этом сам про себя думаешь, что ты умник и красавец.