После рассказа Сани Тимофеева об обстоятельствах гибели Орла я лежал в своём СПСе в афганских горах. Лежал на голой земле, кутался в плащ-палатку. После беготни по горам, после адреналина, нервов, после стрельбы по душманам, я не мог уснуть. Казалось бы, физически очень устал. Казалось бы, только прими горизонтальное положение и уже отключишься без страхов и сомнений. Однако, холодной ночью условия для сна не очень способствовали быстрому засыпанию. А ещё в голове целый табун мыслей скакал от извилины к извилине. Табун мыслей про Орлова. 

      Перед самым выходом в горы пацаны передали мне письмо. Оно было извлечено из нагрудного кармана гимнастёрки убитого Орлова. У погибших всегда забирают письма и документы, чтобы они не пропали в госпитале. Это письмо написано Андрюхиной рукой, адресовано его маме. 

     Почему это письмо отдали мне? Я бы не сказал, что Орёл был моим мега-другом. По «духанке» у Орла вообще не было друзей. Он прибыл к нам с пополнением без друзей, без знакомых. Его личностные характеристики никак не способствовали тому, чтобы к нему тянулись люди. По «духанке» он получал в пятак от старослужащих, по «молодухе» он засыпал на посту, на Зубе Дракона. Я чуть не придушил его на Зубе за такие дела. Потом и вовсе я уволок у него с поста АГС. Из-за этого АГСа Орёл получил взыскание с занесением в грудную клетку. Как-то не поворачивается язык, чтобы назвать эти поступки дружественными.
     Однако, надо понимать какая нагрузка была у нас на Зубе Дракона. Нагрузка ночных дежурств без отдыха, обезвоживание организма, физическая нагрузка, связанная с перетаскиванием грузов в условиях высокогорья. Это не всякому организму доступно выдержать. Лично я это понимал. Я понимал, что Орёл физически не выдерживает, валится с ног, засыпает на посту. Поэтому я не «чмырил» Орлова. Я хотел жить. Все мои поступки были направлены на то, чтобы мы все выжили, чтобы Орёл не спал. Я никогда не чмырил и не «закладывал» Орла начальству. Орёл меня тоже никогда не «закладывал» (а было за что «заложить»). Мы с Орлом делили последнюю воду, оставшуюся жрачку, заключительную сигарету. Мы вместе шагали по ржавым минам. Мы были боевыми товарищами. Но, точно такими же товарищами для Орлова были все пацаны с Зуба Дракона. Почему же письмо отдали именно мне?
     Может быть потому, что Орёл и я были с одного призыва. Манчинский и Тимоффев старше на полгода. К тому же они сержанты. А из рядовых, из тех, кто остался в строю после Зуба, почему-то выбрали меня. Бендер в госпитале, Мампель и Гнилоквас водители, они уехали куда-то в афганские дали с колонной. Миша Бурилов в строю, но с Миши Бурилова толку не много. Короче, письмо Андрюхи Орлова передали мне.
Я посчитал своим долгом лично доставить письмо Андрюхиной маме. Если доживу, конечно же.
     Не люблю забегать вперёд, но сегодня забегу. Расскажу, что я дожил. Как бы так помягче сказать… в общем, мне кажется, что вы и так догадались о том, что я дожил. По этим строкам догадались.
     В общем, после службы в Армии я разыскал Серёгу Губина.

     Серёга тоже дожил. Его успешно прооперировали и поставили на ноги в Ленинградском госпитале. И вот, собрались мы с Серёгой Губиным, одели военную форму. Одели награды и поехали в город Всеволжск Ленинградской области. Мы посчитали своим долгом поехать к Орлу на могилку. Мы посчитали своим долгом лично вручить письмо его маме. Мы решили, что переслать письмо почтой – это кощунство. Мы решили, что надо приехать к родственникам лично, передать письмо лично, рассказать родственникам в каких условиях пришлось нести Службу Андрюхе Орлову.
В 1986-ом году мы с Серёгой приехали во Всеволжск. То, что мы там увидели, это повергло нас в шок. Мы бывали на войне, нас трудно чем-нибудь удивить. Но, во Всеволжске мы оба оказались в состоянии полного охренения.
     То, что Андрюха пишет в письме, что он на что-то насмотрелся, настаивает, чтобы его мама стала новой, это всё в русском языке называется словом «алкоголизм». То есть, Андрюха Орлов вырос в семье, мягко говоря, не очень благополучной.
     Я знал, что в Советском Союзе бывают люди, способные выпить много спиртного. Я знал, что некоторые люди уходят в запой. Я даже знал, что существует термин – «бич». Это – сокращение фразы «бывший интеллигентный человек». Теперь этот термин заменяет слово «бомж». А тогда было слово «бич».
     Так вот, я отслужил в Армии, вернулся в Минск, но ни бичей, ни бомжей с близкого расстояния не видел. Знал об их существовании, но лично никогда не встречался.
     И тут мы с Серёгой, в отглаженных формах, со сверкающими орденами и медалями, заходим по указанному на письме адресу. И у нас возникает непреодолимое желание – с размаху хрястнуться на жопу.
     В двухкомнатной квартире – разруха. Помещение прокурено. Балконная дверь открыта. Под дверью в полу зияет дыра в прогнивших досках. Я так понимаю, что народ напивается, через открытую балконную дверь заливает дождь, пол – кирдык, сгнил. Мебель сгнила. В воздухе пахнет спиртным и самым скверным табачищем. Повсюду валяются пустые бутылки от самого дешевого спиртного.
     В общем, картина удручающая.
     Мы с Серёгой представились. Я протянул письмо Андрюхиной маме. Я не помню, как там и что получилось, но письмо оказалось на полу. Я поднял, положил в свой военный билет. Откуда взял, туда и положил.
     Потом мы с Серёгой поехали на могилу к Андрюхе Орлову. Приехали на кладбище, нашли могилку. А там – фотография Орла и подпись: Шевцов Андрей Викторович.
     Я не тупой, я понимаю, что у матери фамилия – Шевцова Раиса Ивановна. Но, у Андрюхи Орлова было имя и фамилия, или нет? На чьё имя выписана Правительственная Награда? Кто принимал Присягу – Орлов или Шевцов? Как это можно, взять и переиначить имя человека после его смерти? Тем более, после героической гибели? Что за бред?!
     Вернулись с Серёгой в квартиру с кладбища. У нас билеты – на завтра, поэтому мы вернулись. Прихренели, конечно, от увиденного, но вернулись в квартиру. Сдуру привезли с собой бутылку водки. Ну, это же обычай такой – на кладбище помянуть погибшего товарища, водки открыть, рюмку с хлебом поставить. Ну, мы это всё с Серёгой сделали. Побыли на могилке, побыли с боевым товарищем. И поехали назад. Водку с собой забрали. Мы же не знали, что будет. Знали бы, так выкинули бы эту водку.
     Как бы там ни было, но водку мы не выкинули и привезли её с собой в квартиру. Привезли, зашли внутрь. Получилось так, что надо было и тут помянуть друга небольшими поминками.
     А у Андрюхиного отчима была ампутирована кисть правой руки. Не знаю, при каких обстоятельствах он её потерял, знаю только то, что видел своими глазами.
     Отчим работал сапожником. И пил, соответственно, как сапожник. Я теперь понимаю упорное убеждение Андрюхи Орлова в том, что если ему на войне оторвёт хоть какую-нибудь конечность, то он покончит с собой. Орёл связывал бедственное положение семьи не с беспробудным пьянством, а с инвалидностью отчима. То есть, по его мнению, отчим бухал, потому что - не было кисти. А не бухал потому, что хотел бухать.
И вот, поминки, отчим напивается, мать напивается. Мать то плачет: - «Андрюшечка-Андрюшечка…», то, через 30 секунд, пускается в безумный пьяный пляс с нецензурными частушками.

     Я смотрел на всё это и, вдруг, понял. О чем пишет Андрей Орлов в письме. Я вдруг понял, что это был за человек!
Человек из семьи со сложным, мягко говоря, бытом. Человек из семьи, вежливо говоря, неблагополучной. Но, этот человек умудрился вырасти с огромным внутренним миром. С человеческим отношением к людям.
     У меня всплыла перед глазами картина, которую я увидел перед подъёмом на заснеженный перевал Саланг: Кишлак Хинжан, мокрый снег, ветер, колонна машин, идущая на подъём к Салангу. И Орлов, который говорит Командиру Роты: «Я не поеду на перевал с неисправными тормозами. У меня двенадцать человек на броне. Я за двенадцать душ отвечаю. Я не поеду.»
     Рязанов снял Орла с БТРа, поставил на его место Кондрашина. А Кондрашин – такой раздолбай, что при входе в Панджшер врезася БТРом в скалу и чуть не слетел с дороги в реку. Но, мы сейчас не про Кондрашина. Мы сейчас про Орлова.
     Чтобы понять глубину поступка Орлова, надо понять, что служить на технике, кататься по всему Афгану с колоннами – это интересно, увлекательно и экономически очень выгодно. Да, конечно, будут мины и фугасы на дорогах, будут засады душманов. Но, ты не будешь по минам топать своими личными ногами. Без воды и без жрачки. Ты будешь ехать колёсами БТРа. По ночам спать ты будешь в БТРе, а не как собака – под кустом. У тебя будет бронированная крыша над головой, будет много воды и много жрачки. А ещё у тебя будет много денег. Опасности будут, конечно же, но несоизмеримо меньше, чем на боевом выходе в горах. А про физические нагрузки, я, вообще, молчу. Никакое сравнение не уместно. Одно дело – тащить в гору на своём горбу полцентнера железа. Совсем другое дело – кататься на бронетранспортёре.
И вот, Орёл пролетел с катанием на бронетранспортёре. По своей личной инициативе. Потому что – ему жалко наши жизни. То есть, за наши жизни он подставил свою. Личную. И расстался с ней!
     По итогу, я приехал с его письмом к нему домой. И уехал с тем письмом обратно. Это письмо в его доме никому не нужно. Оно нужно и дорого только его друзьям, его боевым товарищам. Которые до призыва в Армию и знать-то ничего не знали о существовании Орла. И в Армии знакомы были – всего-то ничего. Восемь месяцев. Если не меньше.
     Но, за эти месяцы мы пережили такие, мягко говоря, приключения, такие повороты судьбы, что ни один, даже самый маститый драматург, выдумать такое не в состоянии.
     Одна история с Колей Дирксом чего стоит! Ну, вы помните: девятнадцатилетний пацан на войне убил первого в своей жизни человека. А с рассветом узнал, что это – его друг по несчастью. Не просто друг по несчастью, это – старослужащий, который получал по морде за то, что отказывался бить по морде Орла.
     Это, вообще, пипец какой-то! Как можно выкрутить судьбину, чтобы убить не просто своего, не просто Советского солдата. А именно того, кто пострадал за тебя. И завтра готов был ещё раз пострадать за тебя.
     Какой драматург догадается выдумать вот такой поворот событий?! Только один Драматург на такое способен – жизнь.
     Вот же сцука-драматург! Придумал же, чтобы за весь свой боевой путь солдат-Орёл на войне убил одного-единственного человека. Друга по несчастью.
     В этой ебучей драматургии жизни Андрей Орлов так и не смог простить себя за смерть Коли Диркса.
     Мы все, кто служил рядом с Андрюхой, мы все видели это. И поэтому никто, никогда, ни при каких обстоятельствах ни разу не отпустил в адрес Орлова ни одной шуточки на эту тему.
     Мне Хайретдинов мог сказать: «Смотри, не застрели меня в темноте, как медика». Мне мог. Орлову – никогда. Мне такие слова Хайретдинов произносил только, будучи уверенным, что Орлов не услышит. И Орлов это не слышал.
     Всю оставшуюся жизнь Орёл «душил» себя за этот случай сам. Он мог размахивать руками, рассказывать какую-нибудь смешную историю громким голосом. Но это уже был не тот раздолбай, который поднимался на Зуб Дракона почти без патронов. И истории были уже не такие громкие и не такие бесшабашные… Орлов изменился. Со временем он менялся всё больше и больше. Он не простил себе Колю Диркса. Никогда. Так и ушёл из этого мира с тяжестью того, в чем был не виноват.
     Я потом интересовался, как же так получилось. Выяснил, что старослужащие, дембеля из Колиной роты, когда поднялись на Зуб, то они замастырили косяк. Пока пыхнули, пока пришёл к ним «приход»… Прошло часа два или три. Коля уже спал крепким сном. А эти старослужащие уроды разбудили его и послали – сгонять в блиндаж за жрачкой. Их на хавчик пробило! Они послали Колю, тот подчинился и пошёл. Спросонья, в темноте на незнакомом посту, на который он пришёл уже в сумерках.
     Конечно же, Коля заблудился в скалах. Залез на минное поле. Решил вернуться назад. Пошёл в темноте куда попало и вышел не на свой пост… А дальше мы уже все знаем, что бывает, если ты ночью пытаешься со стороны минного поля проникнуть на пост. Если ты не кричишь: «Не стреляйте, свой идёт!», то у тебя – нет шансов. Часовой будет стрелять на поражение.
     Лично я считаю, что это не Орёл убил Колю. Это дембеля, обкуренные идиоты, убили Колю. Виноват в этом не Орлов, а две вещи: первое – это дедовщина, второе – наркомания. Ненавижу как одно, так и другое. А больше тут ничего не скажешь.

Друг ты мой Орёл, жил ты причудно и умер трудно…
А всё равно –
СПАСИБО ТЕБЕ ЗА ТО, ЧТО ЖИЛ!