С Киджолькой операции колонна нашего батальона пришла в Руху под вечер. Конечно же, по радиосвязи передали информацию о том, что батальон возвращается. Старшины рот истопили баню, которая размещалась в палатке. Палатку эту установили между дувалом нашего батальона и сортиром. Поэтому все солдаты знали где баня, все видели, что из трубы идёт дым. А дальше всё получилось, как в известной повести про подводную лодку: - «Когда свет горит, она – в бухте». То есть, когда в бане горит свет и из трубы идёт дым, то баня готова к помывке личного состава.

       По установленной комбатом очерёдности наши 7-я, 8-я и 9-я роты посетили баню, совершили омовение горячей водой. Переоделись в чистое бельё и обмундирование. Затем не очень ровным строем прибыли в столовку. Получили долгожданную горячую еду. Сожрали всё, что нам дали, никто за столом не гнусил, вкусно-невкусно не произносил. После того, как помёрзнешь неделю в снегу на высоте более трёх тысяч метров, без жратвы, горячая рисовая каша с тушенкой заходит внутрь солдата на ура. Только давай! Ни у кого не обнаружилось отторжения к тушенке. Наоборот, проявилось исключительное взаимное притяжение, точно как сродство к электрону у галогенов.
После окончания приёма невменяемого количества пищи рота проследовала в расположение, то есть в наши ослятники. Рязанов объявил любимую всеми солдатами команду «отдыхайте».
       Отдыхать, это зачёт. Отдыхать – это ништяк. Однако, перво-наперво надо привести в порядок оружие и средства радиосвязи. На улице уже давно и глубоко стемнело, электрического освещения в наших ослятниках пока ещё не провели. Поэтому чистить и обслуживать пулемёт при свете керосиновой лампы я не захотел. На Киджольской операции я из него не стрелял, порохового нагара в стволе нет. Только дорожная пыль и горная грязь. С большего я протёр грязюку ветошью. При таком освещении лучшего результата достигнуть невозможно. Поэтому я поставил пулемёт в «пирамиду». Да, у нас теперь появилась своя «пирамида». Пока мы торчали на Киджольской операции, наш Старшина напряг дневальных. Те взяли топор обыкновенный, вырубили в каждом взводе нишу в стене. Дело в том, что в Афгане тех лет жилища не знали отопления. Очаг, который находился в одной из комнат каждого дома, это был не отопительный очаг. Это было устройство кипячения воды в чайнике, а не средство обогрева жилых помещений. Соответственно, чтобы живность, засевшая в доме, не вымерзла зимой, как Маленькая Ёлочка, афганцы делали очень толстые стены из сыромятной глины. От полутора до двух метров в толщину. Чтобы превысить глубину промерзания. В результате стены за зиму не промерзали во всю толщину. Снаружи могло быть -20 градусов, а внутри помещения была плюсовая температура. Небольшая, но положительная. Наш хитрющий старшина прапорщик Зюзин воспользовался этой особенностью афганских традиционных жилищ. Отловил дневального, вооружил его тупым топором и приказал в каждом взводе вырубить в стене нишу. Затем приказал пристроить в нише детали от снарядных ящиков таким образом, чтобы оружие личного состава могло удобно и безопасно размещаться и храниться в получившемся «стенном шкафу». Теперь я мог спать не в обнимку с пулемётом.
       С чувством острой благодарности к прапорщику Зюзину я оставил свой пулемёт «в пирамиде» до утра. «Утро вечера посветлее», - подумал я, затем принялся извлекать аккумуляторы из радиостанции и вещмешка. Надобно снести их во взвод связи прямо сейчас. Пусть связисты заменят их на свежие, а эти поставят на подзарядку. Мало ли что может произойти, вдруг нашу роту поднимут по тревоге? Аккумуляторы должны быть заряжены.
       С этими мыслями в башке и с аккумуляторами в руках я вышел из нашего ослятника, подался в ослятник взвода связи. Это рядом, как выходишь за дубовые ворота нашего дувала, так сразу наискосок.

На фотографии за спинами наших офицеров видны тутовые деревья, за деревьями виден кусочек двери. Это вход в ослятник взвода связи.

       Руки у меня заняты аккумуляторами, поэтому я побил носком сапога в дверь, выкрикнул: - «Эй, кто-нибудь дома?» Затем толкнул дверь ногой, вошел внутрь. Внутри ослятник, в самом деле, оказался ослятником: низкий потолок, корявые брёвна перекрытия, полумрак. Посреди помещения установлен стол, сколоченный из досок от снарядных ящиков. На столе стоит керосиновая лампа, двухлитровая металлическая консервная банка «Сардины в масле», стеклянная трёхлитровая банка, наполненная жидкостью молочно-белого цвета. На стеклянных стенках банки отчетливо видны пузырьки какого-то газа. Вокруг стола сидят четверо бойцов, дымят вонючими «Донскими» сигаретами. У одного из них в руках наша гитара (Зеленина Игоря Геннадьевича гитара).
 - Здарова, мужики! Аккумуляторы от моего «Шарпа» (от рации Р-148) подлатаете?
 - Заходи-заходи, партизан, бульба, твою мать! – Высокий парень Андрюха, с погонами младшего сержанта на плечах, взял со стола стеклянную банку, наполнил белой жидкостью солдатскую кружку, встал, протянул её мне.
 - На, выпей с рабочими.
 - Премного благодарствуем! - Сказал я, подошел к столу, сложил на стол аккумуляторы, принял из Андрюхиных рук кружку.
       Андрюха двумя пальцами подхватил за хвостик сардинку из консервной банки, протянул её мне:
 - На, занюхаешь маслёнком из цынкача. Все в цинкаче когда-нибудь будем.
 - За нашу Советскую Родину! – Я приподнял почти полную кружку, типа отсалютовал тост присутствующим, принялся пить жидкость. – Ф-ф-ф-ф, сладкая! Дали бы добродить, сахар ещё не весь «отиграл».
 - Когда? Пятнадцатого снова на операцию. На Пини пойдём. Надо пить сейчас, пока нас самих не отыграли.
 - Блин, а я-то думаю, нахрена на завтра строевой смотр объявили. – Я поставил опустевшую кружку на стол. Полез в карман за сигаретой. Кто-то из связистов подал голос:
 - Анекдот такой есть. В Америке, в Пентагоне собрали совещанье, сидят, думают, как СССР победить. Какой-то старикашка поднимается и говорит: - «Давайте им войну объявим?» На него все стали матом крыть, мол, заткнись придурок, из ума ты выжил. А он продолжает: - «Войну-то объявим им мы. А строевыми смотрами они себя сами до смерти заебут!»
       Мы дружно заржали. Анекдот был в тему. Вечер удавался всё больше и больше. Брага хорошо действовала, даром что не добродила. Мы потягивали её, сладенькую, травили анекдоты, курили вонючие сигареты и ржали. Жизнь потихоньку налаживалась.
       Разладилась жизнь после того, как трёхлитровая банка опустела. Я покряхтел от досады, взял «свежие» аккумуляторы, подосьвиданькался с пацанами и побрёл в расположение своей роты.
        По естественным причинам дубовые ворота в это сложное, политически напряженное время, были заперты дневальными изнутри. Мне пришлось стучать в них носком сапога.
 - Кто такой? Пароль два. – Сонным голосом промычал из-за двери дневальный.
       Я был пьяненький. Конечно же, я хотел продолжения банкета и веселья. Однако, мозгов хватило подстраховаться: я отступил от двери, укрылся за глинобитную стенку. Если дневальный начнёт стрелять через ворота, чтобы не попал в меня.
 - Это я - дяденька душман! Твая жопа рэзать пришоль! Откривай, пра-ацивный!
 - Как вы заебали уже, душманы ебучие! – За дверью послышался лязг цепи, которой на ночь заматывали запорное устройство ворот. Затем одна из створок открылась. Я шагнул внутрь.
       За створкой ворот в темноте я протиснулся мимо дневального. Нормального роста и нормальной комплекции парняга в бронежилете и каске недовольно бурчал заспанным голосом:
 - Шастаете туда-сюда всю ночь, покоя от вас нету! Фу-у-у-у, вонища от тебя, как от спиртзавода. Где ты так нажрался? Тебе ж Ислам запрещает, «душман» ты херов!
 - Не завидуй. Свезло – ик – так свезло. Я сам с себя тихо дурею. – Высказался я и пошагал, пошатываясь, к двери во второй ослятник.
       В ослятнике оказалось гораздо темнее, чем на улице. Я споткнулся в темноте об чьи-то армейские сапоги. Поскольку руки у меня были заняты аккумуляторами, то размахивать ими, как чайка крыльями, я не мог. Пришлось грохнуться коленями на пол, грудью на первый ярус нар.
 - А-А-А-А, сцука, каликули пуло! – Заорал в темноте голос Васи Спыну.
 - Вася, я нечаянно. Это не душманы, не сцы. – Попытался я хоть как-то скрасить ситуацию и слезть с Васиных ног.
 - Кыэнтё футё эй сыз борь! – Вася сел на нарах. – Касиян, жопа с ушами, какого хера шастаешь по ночам!
       Я слез с Васиных ног, пристроился на краешке нар, наощупь пытался собрать рассыпанные на Васю аккумуляторы.
 - Кондратьев! – Вася выкрикнул фамилию недавно прибывшего бойца. – Кондратьев, твою мать!
 - Что, Вася?
 - Чё, не спиться? У меня тоже бессонница. Сгоняй-ка за водой.
       Со второго яруса слез боец по фамилии Кондратьев. Начал греметь котелками на полке.
 - Вася, дык тута есть вода.
 - Иди, говорю! В этой воде уже пять раз крысы искупались. Гремели полночи котелками. Иди, только не из бочки с хлоркой набери, а чистой воды из речки.
       Кондратьев обулся в темноте, взял с полки несколько котелков, вышел за дверь. Я собрал аккумуляторы, собрался встать с нар.
 - Касиян, дай сигарету. – Вася, сидя на нарах протянул ко мне руку.
       Я вынул из кармана гимнастёрки две сигареты. Одну вложил Васе в руку, другую вставил себе в клюв.
 - Дал говна, дай ложку. – Сказал Вася.
       Я достал спички, чиркнул. Протянул подкурить Васе, подкурил сам. Вася пыхнул сигаретой, затянулся.
 - Чё лазишь, чё не спишь?
 - Операция назначена на пятнадцатое.
 - Вот же бля, заебали комиссары! – Вася снова затянулся. - А может брехня?
 - Не брехня. Андрюха со взвода связи сказал. Им довели, чтобы связь к 15-му готовили.
 - Й-й-йобаныврот! Слышь, Касиян, сходи завтра, возьми у Бендера пластиковую флягу для меня. Мою Кондратьев убил. Я дал ему, чтобы он сходил на ПХД компота набрал. А этот козёл её на плиту поставил. Пока компот налил, донышко расплавилось. Откуда таких тормозов в армию призывают, а, Касиян?
        Открылась дверь в наш ослятник, через неё зашел Кондратьев с котелками.
 - Чё так долго? – Вася протянул в темноте руку за котелком.
 - Какая-то скотина за кухней кучу наложила. Уже впадлу до толчка добежать. Я поскользнулся, упал, потом сапоги мыл.
 - Сапоги мыл, а потом воды из этой же речки набрал?
 - Я сначала набрал, потом мыл. Вася, дай пожалуйста сигарету.
 - А твои где? Дедам, небось раздал? Касиян, дай ему сигарету. И всё, харош здесь бубнить, сто часов ночи уже, небось. Покурили и в люлю.