02. Глава вторая. Рядовой Орлов.
Давным-давно, уже целый месяц тому назад, наша рота пересекла Хайратонский мост на БТРах. Нам в тот день, зачем-то, выдали таможенные декларации.
Я не стал заполнять выданный мне бланк. Я прочитал графу о том, есть ли у меня с собой огнестрельное оружие и засмеялся. От того, что мне очень захотелось написать какое-нибудь обидное слово в эту графу. Потому что поперёк моего туловища висел заряженный ручной пулемёт. Под моей задницей покачивался бронированный транспортёр. И вчера весь наш взвод при помощи полкило ветоши и трёх вёдер бензина отдраил от заводской консервации звенья пулемётных лент. При помощи «машинки Ракова» напихали в ленты патронов. В том числе, и с разрывными пулями. С такими малиновыми. Потом отчистили … то есть, сняли заводскую консервацию с крупнокалиберного пулемёта. Собрали его. Зарядили. Вдарили какому-то узбеку витой пружиной по морде. Потому что он сдуру провернул крышку ствольной коробки КПВТ. А оттуда пружина – ка-а-ак выскочит! Ка-а-а-ак выпрыгнет! И прямо ему под глаз. Глаз немедленно потух. Пацана потащили в медсанчасть. И все подумали: «Ну и повезло же дураку! Он теперь в Афган не попадёт». Да-а-а!..
И теперь мне предлагают написать, нет ли у меня при себе немножко огнестрельного оружия. Я засмеялся. Но шариковой ручкой обидные слова в декларацию записывать не стал. Подумал, что придёт Майор Зимин и показательно накажет. Там же моя фамилия написана в декларации.
Вместо того, чтобы придумывать обидную нецензурную надпись для графы, я вытащил пачку сигарет. Оранжевая такая пачка, как светофор на перекрёстке. И прописными буквами надпись «Донские». До армии я такого чуда-юда не видывал. А вчера нам выдали их вместе с сухпайком. И вот я держу у себя перед носом эту пачку и думаю – закурить, или не ввязываться
в эту пагубную привычку. Покрутил башкой, посмотрел, что все курят. И принял для себя решение. О том, что вот так будешь лелеять своё здоровье, будешь оберегать его, заниматься спортом. И тут прилетит злая вражеская пуля и, со словами «бе-бе-бе, вот, назло тебе, потому что – не надо было выёжываться», врежется прямо в самую обидную точку организма. Поэтому, все курят, и ты закури. Не выделяйся, не выделывайся. Это раньше ты был спортсмен. А теперь ты в Армии! Теперь, будь – как все. Тем более, что сигареты тебе выдают бесплатно. Они входят в норму твоего довольствия. И вот я чиркнул спичкой и закурил.
А потом какой-то впереди идущий БТР поймал себе в колесо кусок железнодорожного рельса. Который торчал из полотна дороги. Нет, слушайте, но, может быть, всё же надо удивиться? Что это за дорога такая, из которой торчат куски рельсов, замурованных в бетонное покрытие? Зачем это было сделано?
Потом БТРу меняли колесо. У нашего БТРа колёса сделаны так, что способны выдерживать несколько пулевых попаданий. Но рельс, это уже – с избытком! Даже для нашей Советской Техники. Поэтому колесо меняли.
Это был БТР Орла, то есть, рядового Орлова Андрея Викторовича. Я помню, вот, прям как щас помню, как я познакомился с этим орлом Андрюхой Орловым. Знакомство было трогательное и романтичное. Почти как ужин при свечах. Мы стояли в строю среди песков холднючих зимних Кызыл-кумов на Термезском полигоне. К нашему строю привели ещё один небольшой строй. Зачитали список вновь притопавших. Помню, там подряд шли две фамилии: Орлов, Драндров. Ротный их зачитал. Наш строй заржал. Это чё, так смешно что ли – Орлов-Драндров? Да я хрен его знает. В мозгах у солдата пусто, вот солдат и ржёт в строю, хоть палец ему покажи. И вот, фамилии зачитали, наши долбаки поржали и всё, становись в строй и Орлов, и Драндров. Будьте все теперь знакомы. В армии все так всегда знакомятся: зачитали твою фамилию и шагай в строй, будь здоров! Кому ты нахрен нужен сюсюкаться тут с тобой, романтичные знакомства тебе устраивать. Ногой под сраку – и в строй макаку. А по-другому, нельзя. Потому что времени на службу и на подвиги не останется.
Руха, Седьмая рота на утренней зарядке. Да-да-да, дорогие товарищи, у нас был Порядок, расписание, гигиена. Не важно, что мы находимся в глухих горах. Это Советская Армия, а не махновщина и не партизанщина.
Наш полк тогда готовили, чтобы ввести в Афган, и штурмом взять Панджшер. Поэтому комплектовали до полного штата всеми, кто попался под руку: выгребали выздоравливающих из госпиталей, собирали из комендатур нарушителей, переводили из линейных частей залётчиков. Короче, гребли всё, что не смогло увернуться. И как туда угодил наш Орёл, каким боком его запёрли в наш полк, я точно не помню. Скорее всего, выгребли из Термезского госпиталя. Скорее всего, с простуженными гландами там лежал. Потому что Орёл – моего призыва. Я успел пройти трёхмесячный КМБ (курс молодого бойца) на Термезском Полигоне, и меня направили в эту часть. Орёл тоже мог пройти только КМБ. По сроку службы он никак не мог переболеть тифом или гепатитом. По времени никак не получается. И вот, таким простым и бесхитростным образом Орёл оказался у нас в роте и с ротой вошёл в Афган.
Поскольку полк был сформирован в Узбекистане (Термез – это юг Узбекистана), то, по понятным причинам, самая распространенная национальность в нашей роте, да и во всём полку была – узбек. Узбеки кучковались со своими земляками, разговаривали на своём языке, защищали друг друга от всяческих напастей и посягательств. И, как следствие всего этого, припахивать молодых для всяких грязных работ узбекам приходилось из любых других землячеств, только не из узбекского. То есть, если какому-нибудь «дедушке» надо припахать молодого, чтобы помыть после обеда котелок, то узбека припахивать не надо. Потому что это чревато последствиями. Самому помыть свой котелок, это «дедушке» – впадлу. А узбекского молодого припахивать опасно. Остаётся единственно правильный выбор – заорать «Арлёп, иды суда!». Арлёп, это на русском языке с узбекским акцентом обозначает Орлов. Если закричать «Гирекхь, иды суда!», то придёт двухметровый Ваня Грек. Ваня занимался борьбой, Ваня может прибить. А такое никакому дедушке не хочется. Поэтому выкрикивается – «Арлёп, иды суда!». И Орёл, понурив гриву, идёт. И моет «дедушке» котелок. Завтра он моет уже три котелка. Послезавтра - у него полные руки грязных котелков. И ещё поставлена задача подшить пару воротничков на «дедушкины» гимнастёрки. Через три дня Орёл уже не успевает выполнять все «поручения», и, чтобы он успевал, «дедушки» начинают выдавать Орлову пинки под зад. В большинстве случаев пинают Орла узбеки, потому что узбеков у нас большинство. Орёл понуривает гриву пуще прежнего и начинает тихо ненавидеть узбеков. Орёл втихаря называет узбеков урюками, а узбеки громогласно вслух называют Орла чмошником. Всё это с марта происходит перед моими глазами.
И вот, мы в Афгане. Из полотна бетонки торчит кусок рельса, Андрюха Орлов меняет порванное в хлам колесо. А мы томимся от безделья и от
холода. И от всего этого постоянно курим.
Потом у нас кончились спички. Сигареты надо было чем-то поджигать, а поджигать было нечем. И тогда я вспомнил досконально изученное мною в школьные годы бессмертное произведение Пришвина. Там дядька, то ли охотничью собачку под паровоз бросал, то ли костёр разжигал при помощи ружья «тулки». Точно уже не помню. Но разжечь костёр при помощи пороха и капсюля всё же решил попробовать. Разрядил я пулю из автоматного патрона. Всунул на её место комочек ваты, выдранной из моего бушлатика. Вытащил из пулемёта затвор с бойком. И принялся корячиться. И так пристраивался по бойку шлёпнуть, и эдак. Потом оно, всё же, как-то у меня сработало. Бли-ин! Под бронёй, оказывается, так больно звук бьёт по ушам! И ещё по пальцам. Гильзу у меня развернуло, как розочку. Пальцы мне отбило. Хорошо, что наши Советские гильзы сделаны из очень пластичного металла. Он не разлетелся осколками, не выбил никому глаза. А только сделал мне синими пальцы. Я завывал, как Акелла, когда он созывал Стаю на славную охоту. И, конечно же, хрен подкурил сигарету.
Потом мы ночевали первую ночь на территории Афганистана. Я не буду рассказывать, как с пулемётом наперевес, с Командиром взвода Старцевым и с патроном в патроннике я ходил по периметру выставленных на ночёвку БТРов. В часы ночного дежурства. Как какой-то офицер на мой окрик – «Стой, кто идёт, пароль три!» – сказал мне обидные слова. Наверное, он был нетрезв. А я перещёлкнул предохранитель с автоматического огня на одиночный. Потому что понимал, что передо мной свой, и валить его не надо. Так, над головой шмальну, если что. Но от маленького такого щелчка чел всё сразу понял и ушёл туда, откуда пытался прийти.
А потом мы доехали до Хинжана. И там водитель одного из БТРов, рядовой Орлов, доложил Рязанову о том, что у его БТРа отказали тормоза. Рязанов сказал, что никакой возможности ремонтировать машину нету. Ни ремкомплекта, ни машины техобслуживания, ничего нет. Рота раскорячилась посреди дороги. Кругом очереди на подъём. Погодные условия – ужас. Холод, слякоть, мокрый снег валит.
Поскольку полк был сформирован в Узбекистане (Термез – это юг Узбекистана), то, по понятным причинам, самая распространенная национальность в нашей роте, да и во всём полку была – узбек. Узбеки кучковались со своими земляками, разговаривали на своём языке, защищали друг друга от всяческих напастей и посягательств. И, как следствие всего этого, припахивать молодых для всяких грязных работ узбекам приходилось из любых других землячеств, только не из узбекского. То есть, если какому-нибудь «дедушке» надо припахать молодого, чтобы помыть после обеда котелок, то узбека припахивать не надо. Потому что это чревато последствиями. Самому помыть свой котелок, это «дедушке» – впадлу. А узбекского молодого припахивать опасно. Остаётся единственно правильный выбор – заорать «Арлёп, иды суда!». Арлёп, это на русском языке с узбекским акцентом обозначает Орлов. Если закричать «Гирекхь, иды суда!», то придёт двухметровый Ваня Грек. Ваня занимался борьбой, Ваня может прибить. А такое никакому дедушке не хочется. Поэтому выкрикивается – «Арлёп, иды суда!». И Орёл, понурив гриву, идёт. И моет «дедушке» котелок. Завтра он моет уже три котелка. Послезавтра - у него полные руки грязных котелков. И ещё поставлена задача подшить пару воротничков на «дедушкины» гимнастёрки. Через три дня Орёл уже не успевает выполнять все «поручения», и, чтобы он успевал, «дедушки» начинают выдавать Орлову пинки под зад. В большинстве случаев пинают Орла узбеки, потому что узбеков у нас большинство. Орёл понуривает гриву пуще прежнего и начинает тихо ненавидеть узбеков. Орёл втихаря называет узбеков урюками, а узбеки громогласно вслух называют Орла чмошником. Всё это с марта происходит перед моими глазами.
И вот, мы в Афгане. Из полотна бетонки торчит кусок рельса, Андрюха Орлов меняет порванное в хлам колесо. А мы томимся от безделья и от
холода. И от всего этого постоянно курим.
Потом у нас кончились спички. Сигареты надо было чем-то поджигать, а поджигать было нечем. И тогда я вспомнил досконально изученное мною в школьные годы бессмертное произведение Пришвина. Там дядька, то ли охотничью собачку под паровоз бросал, то ли костёр разжигал при помощи ружья «тулки». Точно уже не помню. Но разжечь костёр при помощи пороха и капсюля всё же решил попробовать. Разрядил я пулю из автоматного патрона. Всунул на её место комочек ваты, выдранной из моего бушлатика. Вытащил из пулемёта затвор с бойком. И принялся корячиться. И так пристраивался по бойку шлёпнуть, и эдак. Потом оно, всё же, как-то у меня сработало. Бли-ин! Под бронёй, оказывается, так больно звук бьёт по ушам! И ещё по пальцам. Гильзу у меня развернуло, как розочку. Пальцы мне отбило. Хорошо, что наши Советские гильзы сделаны из очень пластичного металла. Он не разлетелся осколками, не выбил никому глаза. А только сделал мне синими пальцы. Я завывал, как Акелла, когда он созывал Стаю на славную охоту. И, конечно же, хрен подкурил сигарету.
Потом мы ночевали первую ночь на территории Афганистана. Я не буду рассказывать, как с пулемётом наперевес, с Командиром взвода Старцевым и с патроном в патроннике я ходил по периметру выставленных на ночёвку БТРов. В часы ночного дежурства. Как какой-то офицер на мой окрик – «Стой, кто идёт, пароль три!» – сказал мне обидные слова. Наверное, он был нетрезв. А я перещёлкнул предохранитель с автоматического огня на одиночный. Потому что понимал, что передо мной свой, и валить его не надо. Так, над головой шмальну, если что. Но от маленького такого щелчка чел всё сразу понял и ушёл туда, откуда пытался прийти.
А потом мы доехали до Хинжана. И там водитель одного из БТРов, рядовой Орлов, доложил Рязанову о том, что у его БТРа отказали тормоза. Рязанов сказал, что никакой возможности ремонтировать машину нету. Ни ремкомплекта, ни машины техобслуживания, ничего нет. Рота раскорячилась посреди дороги. Кругом очереди на подъём. Погодные условия – ужас. Холод, слякоть, мокрый снег валит.
Это не моя фотография. Взял из группы "Афган без цензуры" в "Одноклассниках". Разместил для иллюстрации мерзких погодных условий.
Что же, БТР со взводом оставить вот тут умирать от холода? Поэтому приказываю, рядовой Орлов, лезь за руль и продолжай движение на перевал. А с перевала пойдёшь на пониженной передаче. Орлов ответил:
- Двенадцать человек, двенадцать жизней на свою душу не возьму!
Тогда Рязанов застроил вдоль техники роту и спросил: - «Кто возьмёт?» То
есть, у кого есть водительские права, и кто возьмёт на себя ответственность за двенадцать жизней. «Я!» - сказал рядовой Кондрашин и вышел из строя. Рязанов усадил за руль неисправного БТРа Серёгу Кондрашина. А Орлову дали ручной пулемёт и отправили во второй взвод. И колонна пошла дальше.
- Двенадцать человек, двенадцать жизней на свою душу не возьму!
Тогда Рязанов застроил вдоль техники роту и спросил: - «Кто возьмёт?» То
есть, у кого есть водительские права, и кто возьмёт на себя ответственность за двенадцать жизней. «Я!» - сказал рядовой Кондрашин и вышел из строя. Рязанов усадил за руль неисправного БТРа Серёгу Кондрашина. А Орлову дали ручной пулемёт и отправили во второй взвод. И колонна пошла дальше.