- Рота, подъём! – Утро началось небывалым разнообразием. Дежурный по роте подал команду, бойцы начали вылазить со своих спальных мест. За пару дней в ослятниках пацаны сколотили нары, на них уложили полосатые матрасы, застелили белыми простынями. И даже на потолки Рязанов приказал прибить белую ткань. Так называемый «отбеливатель». Такую ткань, которая в ротных брезентовых палатках отделяет брезент от людей. Рязанов дал команду извлечь эту ткань из палаток и сделать из неё натяжные потолки, прибить их к корявым духовским брёвнам перекрытия. Чтобы клопы и труха не сыпалась с потолка на бойцов.

 И вот утро. Рота поднялась, заправляет койки. Рязанов ходит по взводам, контролирует – кто как пережил ночёвку.
 - Замкомвзвод второго взвода – ко мне! – Это в моём взводе Рязанов увидел, что на свежесколоченных нарах бойцы застелили простынями матрасы так, что к лицу проверяющего матрас весь застелен, весь беленький. А под подушкой простыни не хватает и полосатая ткань матраса торчит из-под подушки.
 - Сержант Джуманазаров по Вашему приказанию прибыл! – Эргеш возник перед командиром. Да он и не уходил никуда.
 - Смотри, Джуманазаров! – Рязанов показал пальцем на матрасы. – И всем командирам отделений дай задание. Чтобы солдаты всё перестелили. Мне вот эта показуха не нужна. Солдат должен лицом тереться по чистой простыни, а не по матрасу. Все простыни подтянуть к подушкам!
 - Ест. – Это значит, что Эргеш всё понял.
   Рязанов пошёл дальше, а мы взялись перестилать постели. Слава Богу, что не надо по табуретке набивать на постелях рантики и ровнять полосочки на
одеялах по нитке. Не могу я заниматься такой ерундой. Я даже согласен
лазить по горам, только бы не набивать рантики.
   Потом мы умывались. Потом построились на завтрак. У некоторых солдат (не будем показывать фамилию пальцем) лоб, нос и щёки были беленькими, умытыми. А шея и за ушами – всё серое от налипшей на пот пыли. Видно, как солдат поплескал водицы себе в пятак, обтёрся полотенцем и встал в строй. Серая Шейка – поставил диагноз Рязанов. Почти, Мамин-Сибиряк. Я поржал внутри себя, но вывод сделал, что купаться солдат должен, раздевшись по пояс. А ещё лучше, раздевшись до – безтрусов! Буквально, в двадцати метрах от входа в наш батальонный дувал течёт речка Гуват. Вода прозрачная, холодная. Есть одна небольшая проблемка. В этой стране местные пацаны считают, что при свете дня снимать с себя одежду, это значит оскорблять Аллаха. И поэтому, если они видят голого мужика, то у них возникает непреодолимое желание его пристрелить. И их не интересует, что ты днём стянул с себя обмундирование просто, чтобы слазить искупаться в реку. Поэтому, прежде чем идти купаться с голым попен-гагеном, надо зарядить пулемёт, поставить его на удобную позицию и попросить Серёгу Губина, чтобы он слеганца возле того пулемёта полежал, поразглядывал окрестности. Но это всё равно лучше, чем ходить с серой шейкой.
     И вот я разделся, залез в воду, поплескался. Поохал, поахал! Даже, пару раз хрюкнул от удовольствия. И со звенящими от холода органами побежал вытираться и дежурить возле пулемёта. А Серёга разделся и полез в речку. Тоже хрюкнул пару раз, вода-то +4! Это – ледник тает, чего ж вы хотите? А потом Серёга принялся намыливать свою зелёную майку. Она показалась ему не очень салатовой и он решил её побыструхе простирнуть. Тем более, что в мокрой майке первые полчаса на афганской жарище чувствуешь себя гораздо лучше, чем в сухой. Ну и вот. Серёга намыливает майку, а я, значит, вожу по окрестностям лучевым зрением. Водил, водил и вдруг разглядел, что рядом с моим пулемётом лежит Серёгина снайперка. Новенькая, блестяЩЩенькая! Лак – как на новом рояле. Правильно! Кто же в наше время ходит стирать майку без снайперки? Вот Серёга её и притащил. А мне как-то само-собой нахлынуло. Я в детстве любил читать книжки про индейцев, про викингов. Всякие мечи-сабельки. И вот, вспомнил я, что у одного парняги был меч с надписью на клинке «Пей кровь». А мы чё, хуже, что ли? У нас тоже полная башка мозгов. И вот, вынул я из кармана автоматный патрон 5,45. У него пуля острая. И этой острой пулей я нацарапал на сверкающем лаке очень острую мысль. Я нацарапал патриотический призыв ко всем снайперам Советского Союза. «ПИ… Ц ВРАГУ!!!» - прохерачил я большими заглавными буквами через всё лакированное ложе винтовки. А потому что – не хрен!
   Ну, уже и майка у Серёги стала блестящая, как лак на винтовке. Он одел её на себя, тут какую-то команду подали. И мы побежали её выполнять. Строиться, короче, мы побежали. Потому что, в армии все команды (кроме команды «к бою») начинаются с построения. И вот стоим мы в строю. А перед нами ходит Рязанов. Со старшиной. Потому что, скоро нам уходить в горы. И, значит, надо проверить, кто из бойцов как укомплектован. А для этого надо провести строевой смотр. Я за эти восемь месяцев в армии столько строевых смотров прошёл! Что уже одним больше, или одним меньше. Это уже как палец с размаху в нос засунуть. Засовываешь, и ни о чём не думаешь. Движение привычное.
   И вот, значит, стоим мы, делаем вид, что строимся. Выходит Рязанов, подаёт команду:
 - Станови-и-ись! Бильярд в карманах катать заканчиваем! Замкомвзвода, строим свои подразделения!
     Мы быстренько повытаскивали руки из карманов. Это старинная армейская шуточка. Типа, если у солдата рука (или руки) засунуты в карманы, то солдат непременно там «гоняет шары». Уже задрали одну и ту же тупость произносить на каждом построении. То сержант, то командир взвода, теперь командир роты… и всегда одно и то же, одно и то же! А не доходит, что ли, что солдат руки в карманах держит просто от бескультурья? Ничего он там не гоняет. Просто привык в такой позе шляться по деревне. Это точно так же, как стоять с открытым ртом. Если у солдата открыт рот, то это не значит, что солдат хочет кушать или хочет что-то сказать. Это просто удобная поза для солдата. С открытым ртом, и с руками в карманах. Он и в военкомат в такой позе пришёл, чтобы призваться в Армию и Родине послужить. Может быть, это у него повседневное душевное состояние такое.
     Ну ладно, руки мы из карманов повытаскивали, плащ-палатки перед ногами расстелили, военное имущество на них из вещмешков выложили.

На фотке Седьмая рота в Рухе проводит строевой смотр. Это более поздний состав роты, уже без меня. В кепке и с каской в руке - легендарный Командир Седьмой Роты Игорь Лейбенко. Он командовал ротой после Рязанова и Старцева. С усами и в каске - ком.взвода Батраз Сабанов.

И стоим мы, изображаем стойку «вольно». Оружие висит за спиной на ремне стволом вниз. Командир со старшиной обходит строй и спереди, и сзади. Чтобы, и выложенное на плащ-палатку рассмотреть, и оружие глянуть, и на своих орлов со стороны спины полюбоваться. А перед строем роты стоит ослик. Это на Тринадцатый пост уходит Старцев с воинами, которых ему отрядили. То есть, Старцев с отрядом. Отловили где-то ослика, загрузили на него бронежилеты, какие-то коробки, какие-то ящики нацепляли, матрасов навешали и сверху всей этой горы имущества шлёпнули на спину ослика ДШК (Дегтярёва-Шпагина крупнокалиберный пулемёт). И превратился ослик в кучу барахла на четырёх тоненьких ножках. Ничего другого не видно, только барахло и ножки. А мы стоим же. А Рязанов ходит. Потому что строевой смотр, это занятие медленное и рассудительное. Его никак нельзя провести быстрее, чем за сутки. И вот мы стоим, время идёт, а ослик под грудой бронежилетов понурил гриву и даже с ноги на ногу не переминается. Потому что, если он хоть одну ногу подогнёт, то три другие непременно от нагрузки сломаются. И тут из строя выходит Апаев. Он – младший сержант. Он не из нашей роты, но его отрядили в команду Старцева. Апаев в Термезе был замкомвзводом учебного взвода, дрочил нас, молодых, приёмам поведения в строю. И, уж, кто-кто, а он точно знает, что из строя нельзя пойти погулять просто так. Надо, как минимум, спросить у командира разрешение. А ещё лучше бы и покраснеть. И заранее приготовиться получить за этот вопрос в дыню.
   И вот Апаев молча выходит из строя. Высоченный такой младший сержант. Подходит к ослику и молча начинает снимать с него всякие военные тяжести и складывать прямо на землю. Он, Апаев, в смысле, он родом из Карачаево-Черкесии. И я ещё тогда подумал, что он соображает, какая по ТТХ нагрузка на ослика допустима, а какая нет. В общем, пока Рязанов со Старцевым заметили, что Апаев самовольно пошёл шляться из строя, то пол ослика было уже разгружено. И никто из офицеров Апаеву не сделал замечание. Видимо, все поняли, что он прав. Пользуешься скотиной, так не устраивай ей вырванные годы. Мера должна же быть какая-то. Мы же не живодёры. Мы интернациональный долг выполнять сюда приехали, а не над ослами издеваться.
    Ну, то, да сё. Трогательная сцена с флорой и фауной прошла. Апаев разгрузил с осла боеприпасы и вернулся в строй. Всем опять сделалась скукотища, и мы бесцельно задрали глаза под потолок афганского небосвода. Рязанов ходит, рассматривает комплектность имущества у бойцов, считает матчасть. Он занят. А нам что делать? Зевать, разве что. И тут, только, за нашими спинами так:
 - Ик! Ик! – Какие-то нечленораздельные всхлипывания. Мы медленно стали возвращаться мыслями из-под потолка в повседневную обыденность. А оно снова за спинами строя:
 - Ик! Ик!!!
Мы давай уже крутиться вокруг себя. А оно не положено в строю вертеться как вентилятор. Только жбаном башки можно немного повернуть. И то, там ограничители стоят почти во всех шеях. У совы только нету, а у остальной всей роты есть. Ну, и мы так-сяк покрутились, а смотрим же, за спиной выстроенной в шеренгу роты, стоит наш Командир – Рязанов Игорь Геннадьевич. И плачет! Он, с совершенно страдальческим лицом, хлопает по плечу Серёгу Губина, опирается на него рукой и, глотая слёзы, сквозь спазмы в горле выдавливает:
 - Губин! ... Твою же мать! … Ну как же ты так!!! – Рязанов отпускает Серёгино плечо. Хватает этой ладонью своё лицо и отворачивается от нас.
   Мы ничего не понимаем. Губин тоже ничего не понимает. А я начинаю слегка догонять.
 - Губин! – Рязанов снова повернулся к Серёге. – А-а-а-ах! … Рязанов вдохнул.
 - А-а-а-ах - ха-ха-ха!!! – Да он смеётся! Это он не плачет. Это он так пытался сдержаться.
 - А-ХА-ХА-ХА!!! – Рязанова прорвало. Он схватился обеими руками себе за живот и принялся громогласно ржать за спинами строя.
 - А чего? – Серёга с вылупленными глазами и со вскинутыми бровями крутится на своём месте. Бросает удивлённые взгляды то на Старшину, то на Рязанова, то на стоявших рядом пацанов. – Чего случилось-то?
 - А-ХА-ХА-ХА!!!... Губин, дай сюда! – Рязанов протянул руку к Серёгиной снайперке. – Дай сюда винтовку!
   Серёга, в полных недогонках скинул с плеча ремень СВДэшки. Рязанов подхватил её, растолкал стоявшую перед ним шеренгу и вышел со снайперкой в руках перед строем.
 - Вот, смотрите все! – Он смахнул слезинку, набежавшую на ресницы от важности исторического момента. И протянул к строю обеими руками винтовку. – Вот так надо собираться в горы! Вот так надо настраиваться на боевые действия! «П… ЕЦ ВРАГУ!» Молодец, Губин! Хорошим солдатом будешь!
- А чего? Я-то чего?! – У Серёги, похоже, сегодня наступил день повышенной мозговой активности.
    Да-а-а… А дальше же, а дальше – Старцев со своей командой осмотрелся на строевом смотре, забрал вверенное ему воинство и подался с ними в горы. На пост № 13, который прямо над Мариштаном.

На этой фотографии пост №13, но это – не группа Старцева. Это Александр Ашихмин со своим подразделением. Фотографию я приложил для того, чтобы читатель мог понять, что такое пост, что такое горная пустыня, и что такое – стойкость Советского солдата. Пылища кругом, холод собачий, воды нет, обстрелы есть. А люди несут службу! Люди разных национальностей, плечом к плечу. Как положено. И ослик с ними...
   И вот, Старцев со своей группой выдвигается. А уже, поскольку Апаев показал, как надо обращаться с тягловыми ослами, то пулемёт ДШК поручили тащить сержанту Серёге Тайманкину. Ситуа-ация! Класс такой: Первый подъём. Привычки нету. На тебе, дорогой товарищ, вещмешок, броник и каску. И ещё, пулемётец  получи, пожалуйста. А Серёга худой, как моя совесть. Я сам не видел, но Старцев потом рассказывал, что Тайман того пулемёта затащил на гору. Старцев грит: «Он камни зубами грыз, за камни зубами цеплялся, но затащил». Так, на всякий случай скажу, что ДШК весит 33 с полтиной кило. А сам Тайман, может каких 60-65. И вещмешок у каждого из нас килограммчиков 64 с половиной.

Не сомневайтесь, что Тайман на себе это всё несёт. Со строевого смотра же потопал в горы. Рязанов всё проверил, дал команду. Пацаны закинули вещмешки на горб. Тайману туда же закинули ДШК и потопали в горы. Так что, если кто-то думает, что перевелись богатыри на земле русской, то он очень сильно ошибается. Я могу с Тайманкиным познакомить!
   Ну и, значит, на Тринадцатый Пост пацаны ушли. А на Двенадцатый, на Зуб Дракона, запланировано выходить завтра. Душманов ещё в Панджшере нет. Они ещё в бегах на Пакистанской территории. После Армейской операции ещё не вернулись. Но бережёного, как говорится… Поэтому принято решение сначала занять Тринадцатый пост. Он ближе к полку. Закрепиться там. И потом, под прикрытием Тринадцатого Закреплённого, отправлять на Зуб группу Хайретдинова.

На фотографии Хайретдинов взрослый и с усами. Остальные, все ещё, совсем пацаны.
   Знакомился я с Хайретдиновым вот так. Стоял я под тутовником, прятался в тень от палящего солнца, и тут прибежал Олег Герасимович и потащил меня за плечо:
 - Пошли!
 - Куда тебя послать?
 - Пошли, говорю, наш пост собирают.
 - Надо говорить «пойдём».
 - Пошли, не выделывайся, а то сейчас всё просрёшь, и направят тебя не с Серёгой Губиным, а с какими-нибудь дембелями. Будешь тогда дембелям рассказывать, как надо говорить и как не надо говорить.
   В общем и целом, Олег меня убедил и мы пошли. Хотя, правильно говорить «пойдём». Прошли метров 15. Встали под ещё одними тутовниками. Перед нами вышел прапорщик с черными усами. И с листком бумаги в руках.
 - Прапорщик Хайретдинов. – Представился прапорщик. Как бы, логично, подумал я. Не придерёшься.  
 - Командир гранатомётно-пулемётного взвода 8-й роты. – Продолжал прапорщик. – Сейчас уточним список личного состава. Я зачитываю фамилию, мне отвечать – звание и оружие.
 - Манчинский!
 - Я!
 - Головка от … от блока цилиндров! Звание говори и оружие.
 - Сержант. Автомат.
 - Герасимович!
 - Й-й-й… рядовой! Снайперка, нет, это, - Бендер запнулся под взглядом прапорщика. – ЭсВэДэ, вот!
 - Губин!
 - Рядовой, СВД (снайперская винтовка Драгунова).
 - Касьянов!
 - Рядовой. РПК (ручной пулемёт Калашникова).
 - Бурилов!
 - Рядовой. Автомат у меня.
 - Мэ-мэ-мэ! - Прапорщик перекривил Мишку Бурилова. – Ещё скажи «автоматик у меня», дец-цкий сад, бля. Мампель!
 - Рядовой, автомат.
 - Орлов!
 - Рядовой, РПК.
 - Безруков!
 - Бузруков, товарищ прапорщик. Сэржант. Афтамат.
   Прапорщик чего-то почеркал в списке.
 - Ызаев!
 - Радавой, афтамат.
 - Султанов!
 - Радавой. Афтамат и гранатамот.
 - Всё. Так. – Прапорщик сложил листок и убрал его в карман гимнастёрки. – Губин!
 - Рядовой, СВД!
 - От-ставить! Я список оружия уже составил. Теперь отвечаем, как положено. Губин!
 - Я!
- Держи ночной бинокль. – Прапорщик снял с себя пластиковую коробку и протянул Серёге, держа за ремни. – Три с половиной кэгэ. Потом поймёшь, что это такое. И гляди, не разбей.
     Вот так вот мы и «познакомилься», как говорят мои друзья из Узбекистана.
     Ну и, значит, Старцев со своей группой ушёл. А нам выходить завтра. Поэтому, похряпали мы ужин и пошли спать. Мандраж, конечно же. На тот Зуб Дракона из полка смотреть больно, не то, чтобы лезть туда. Да ещё с железом на горбу. И вот лежишь ты на нарах, мандражируешь. Уснуть никак не получается. А тут рядом с тобой, ну, недалеко от тебя лежит дембель Яшка Нейфельдт. И в полголоса сладенько мечтает, как он поедет домой:
 - Там до Джезказгана. Там поездом. А потом, пересадка… И потом – на Кустанай…
   Фарид Долгов слушает Яшку. И иногда так же в полголоса поддакивает. Яшке – завтра-послезавтра отправка. Прилетит вдруг волшебник, заберёт из полка в зелёном вертолёте и повезёт в сторону дома. Вот Яшка и проговаривает весь этот путь от Рухи до родного дома. Он из Казахстана, из немцев, оставшихся после Великой Отечественной. Фарид тоже дембель. Тоже из Казахстана. Но Фариду ещё не объявили отправку. А Яшке объявили. И вот они мечтают вдвоём, как Яшка поедет домой. А мне, ... мне как медному котелку. Служить и служить. Уснуть бы, что ли. Не, у меня всё нормально, у меня устойчивая психика. Но завтра – первый подъём в горы. И не куда-нибудь, а на Зуб Дракона. А тут Яшка с Фаридом в Кустанай едут. С-с-с-с-с… сказал бы я что-нибудь нецензурное. Но у меня устойчивая психика. Я взял сигарету и пошёл её разминать за дверью взвода. Может быть, пока разомну, пока покурю, может, они уже доедут и заткнутся?
   Всё-таки, столько мне, оказалось, не выкурить. Я не знаю, как Яшка потом будет вылазить из этой эмоциональной ямы. В которую он сам себя загнал. Скорее всего, он «пыхнул» на сон грядущий. И вчера. И позавчера. И что будет, когда он доедет, всё же, до Кустаная? Глухой запой? А потом как из запоя выходить? Двадцать лет, жизнь только начинается. А Яша уже вот в таком крутом пикировании. Он и так-то уже несколько недель сидит на измене. А как зачитали приказ о его увольнении, то ему и вовсе сорвало башню. И отбросило за сарай. И вот, он уже несколько дней совершенно обдолбанный, и всё едет домой. А что произойдёт, когда доедет? В голове – одна-единственная мечта, и что произойдёт, когда она сбудется? День нажраться, второй нажраться и с приступом белой горячки сигануть из окна вниз башкой? Нельзя жить без мечты! Нельзя жить без цели. Поэтому Яша, Яша… Дорогой мой боевой товарищ… И чем же я могу тебе помочь? И, вообще, кто может тебе помочь, кроме тебя самого? Очнись! Отрезвей. Не кури больше эту гадость. Продышись. Вокруг – восьмое июня. Это – первая неделя каникул. Всего пару лет тому назад ты скакал от радости до потолка. Потому что – школа начнётся только в сентябре. И до сентября ты свободен! Как сопля в полёте. Как Пятачок. Совершенно свободен до пятницы… Так и ты был свободен до начала учёбы. Речка, озеро, лодки, лес, томагавки, индейцы… Плывёшь так с дружбанами на лодке по озеру. На остров. Все раздеты до плавок. В руках вёсла, вырубленные томагавком из куска нестроганой доски. В плавки каждый насовал себе листьев папоротника. Это – набедренная повязка. На башку закрепили листья камыша. И плывём к зарослям рогоза. Мы – офигеть индейцы! ... Вот напряги, Яша, себе мозг. Представь себе что-нибудь хорошее, придумай цель, для которой ты возвращаешься. Но Яша меня не слышит. И я отъезжаю в страну грёз под мысли про озеро, папоротник и индейцев.
     Девятое июня к нам подкралось незаметно. Пока мы спали и пускали слюни на правильно заправленные солдатские постели, из-за горы вылезло солнце. Да-да. Теперь по утрам солнце вылезает из-за горы. Ты в Панджшере, дядя. И вот, тебя помыли, позавтракали, задвинули заключительный инструктаж. Из инструктажа следует, что сейчас на Зубе работают сапёры. Там всё в минах. Поэтому сапёры проводят минное разграждение. А группа Хайретдинова направляется туда, чтобы занять очищенную от мин высоту. Закрепиться там и не пускать на высоту душманов. Чтобы они не обстреливали ППД (пункт постоянной дислокации) полка.
   Инструктаж нам задвинули, подогнали БТР. Мы, взявшись за каждый вещмешок вдвоём, закинули доверенное нам имущество на броню. Привязали, закрепили, законтрили. Уселись сверху сами. БТР стал похож на цыганский табор, забравшийся на восьмиколесную телегу.
 - Вода у всех есть? Фляги у всех полные? – Хайретдинов повернулся к нам, сидя в командирском люке. – Тогда – поехали! – Хайретдинов для пущего понимания ситуации постучал по броне прикладом автомата и заорал в водительский люк:
 - Водила, за царандойским постом остановишь!
   БТР пару раз чихнул карбюраторами, потом проперделся, взвизгнул движками и покатился по густой афганской пылище к царандойскому посту.
   Когда БТР доехал до царандойцев и остановился, то мы ссыпались с брони, нагрузили себе на горбы вещмешки, расстегнули до пупа гимнастёрки, свесили ниже ватерлинии ремни, закатали до локтя рукава, и вскоре превратились в кучу разгильдяев. Не потому, что мы любили нарушать правила ношения военной формы. А потому, что было очень жарко. Очень-очень. И невменяемо тяжёлый вещмешок на плечах.
 - Та-а-ак, Банда. – Хайретдинов оглядел метаморфозу, произошедшую с вверенной ему группой. – Я иду первый. Остальные за мной – след в след. Хлебальниками не щёлкать. Без команды не садиться. С тропы не сходить. Воду экономить. Манчинский, идёшь в замыкании. Отвечаешь за порядок. Всё! За мной, шагом-марш!
   Хайретдинов, тяжело ступая под весом рации и своего вещмешка, зашагал к реке Панджшер, к подвесному мосту. Мы, согнувшись под тяжестью вещмешков, пошагали за ним. Пошагали, согнувшись почти пополам. На горбу вещмешок, рожа опущена вниз, перед твоей рожей тропа, и ты видишь только, куда ставишь ноги. Больше ты ничего не видишь.
   Через несколько шагов начало мешать оружие. Если закинуть его за спину, то оно скатывается с вещмешка. Если повесить на шею, то оно болтается из стороны в сторону, тянет башку вниз и мешает дышать. Я бегал кроссы по Каракумам, я носил на плече ящики с гранатами. Но вот такого ужаса мне переживать ещё не приходилось. И не мне одному. Все шли, согнувшись в три погибели, то и дело пытались закинуть оружие за спину. Оно сваливалось обратно. Его с лязгом закидывали снова. Только Герасимович, как повесил поперёк туловища свою снайперку, так и шёл, оперев на неё свои худые руки с закатанными по локоть рукавами.
    Подошли к речке. Уже устали, уже вспотели. Уже от утреннего умывания не осталось и следа. И от завтрака – очень нехорошо внутри. И ты никак не можешь понять – вытошнить тебе завтрак от натуги, или отложить прямо в штаны. И тут, в твоё поле зрения вплывает вот такой вот мост. МОСТ, блин!!!
   

     Всё, что с тобой было раньше, это всё ты смело можешь забыть. Потому что оно тебе больше никогда не понадобиться. Внизу, в ущелье, ревёт вода, перекатываясь через булыганы. А доски у моста старые, страшные. Скорее всего, трухлявые. Сикось-накось привязанные какими-то тросами, торчащими в разные стороны размочаленными обрывками. А ты со своим боевым комплектом весишь полтора центнера. Мост качается и скрипит. И растягивается, как резиновый, когда ты на него наступаешь.

    Вот, если в жизни есть какое-нибудь чудное мгновение для того, чтобы расслабить себе сфинктер и сработать завтрак на сброс, то не сомневайся, это – именно оно! Так что, вали. Прямо в штаны. Не бойся никого. Потому что мост сейчас порвётся, ты грохнешься в ревущую ледяную воду, и вещмешок с патронами утопит тебя, как Герасим собачку Му-му. Вали, вали! Пора. Пришло твоё время.

   Мне, почему-то, показалось, что это всё происходит не со мной. Возникло такое ощущение, что я смотрю на этот, нереальный по своей фантастичности мультфильм, и просто сопереживаю шагающим по мосту персонажам. Это не я там шагаю. И не мои дружбаны. Это, просто, режиссёру удалось так ловко втянуть меня в роль, что мне кажется, будто я – один из них. Это не мне страшно. Это им страшно. А я смотрю мультфильм…
   После того, как мультфильм про мост закончился, начался мультфильм про Мариштан.

Мы перелазили через какие-то каменные заборы, двигались по каким-то пшеничным делянкам, расположенным на террасах. Плечи уже не чувствовались. Вместо них – сплошная тягучая ноющая боль. Сухой горячий  воздух с хрипом вырывается из лёгких и тут же возвращается назад. И у тебя полное ощущение, что кислорода в том воздухе нет. Как будто, к твоему лицу привязали полиэтиленовый пакет, и ты гоняешь внутри пакета одну и ту же порцию воздуха. Со лба стекает струйками горячий липкий пот. Он вязнет в бровях и жжёт глаза. Стереть его с лица невозможно, потому что он жирный и вязкий. Как расплавленный вазелин. Во рту – ком пыли. Под ногами раскалённый шлак, высыпанный из доменной печи. А с неба тебя жжёт сама доменная печь. И ты, и десять твоих товарищей несёте на своих согнутых спинах всю эту доменную печь, всю жару и всё раскалённое афганское небо…
   А ещё в Мариштане есть в мины. Потому что, это вход в ущелье Хисарак. Если русские пойдут метелить хисаракских душманов, то им придётся идти именно через Мариштан. Поэтому душманы основательно наставили здесь мин. Мы знаем, что они готовились к штурму Панджшера и устанавливали обширные минные поля. А где, какие и сколько, они никому не докладывали. Так что, про карты минных полей можно смело забыть и никогда больше не вспоминать. Нету таких карт. Поэтому, чтобы избежать больших потерь, мы двигаемся след в след. Всё же, маленькие потери, это – лучше, чем большие. Но, если потерей выпадет шанс сделаться именно тебе, то, я вас уверяю, это – ещё одно Чудное Мгновение, во время которого ты переживёшь бурю самых низменных эмоций.
   В Мариштане Хайретдинов скомандовал – «Привал». Он ещё только нагибался к раскалённой земле, а у всей группы уже подогнулись ноги и вся толпа лязгнула костями и вещмешками прямо там, где застала команда. Только один Олег каким-то чудом умудрился повалиться в тень. Наверное, это такой закон: яблоко падает вниз, а Герасимович – в тень.
- А ты, Герасимович, не сходи с тропы. Поменьше лазай! Я вон на той сопочке, во-он на той, чёрненькой. Хайретдинов указал рукой на ближайший пригорок. Месяц назад был. Я, вообще, везучий. Там я шёл первый, и за мной – два сапёра. Я-то везучий, я прошёл. А сзади – ка-ак даст! Одну ногу сапёру – вот так оторвало, а вторую переломало. А он нёс в кармане детонаторы. Всего-то 300 штук. Они все сдетонировали! Он мне орёт: «Товарищ прапорщик, у меня яички целые? Печёт, что-то». Я грю ему, мол, целые. А что я там увижу?! Там разворочено всё, в крови всё… Так что, поменьше лазай!
 - Я понял! – Бендер вытащил руки из лямок вещмешка. – Тут плита каменная. - И потом тихонечко в сторону, чтобы не услышал Хайретдинов. - Я сегодня без детонаторов.
    Моя рожа расплылась в потной, чумазой улыбке...
    Я не буду утверждать, что умею угадывать, сколько у кого в уме. Но я чётко помню, как Олег постоянно произносит фразочку «дуракам везёт». И потом поясняет, что надо рассчитывать на свои мозги, а не на везенье. А тут едва знакомый прапорщик произносит, что он везучий. При Олеге это произносит. Если бы не погоны прапорщика, то я точно знаю, что сказанул бы Олег. Но Олег умный. Он кривится в улыбке, как и я, и, с заметным сарказмом, но аккуратно, задвигает про детонаторы.
   Бендер старше меня на год и старше других пацанов на два года. Потому что страна дала ему пару лет отсрочки, чтобы он доучился в техникуме. Эти два года, они позволили Олегу сделаться посолидней, что ли. Мы, все остальные ребята, ещё скачем по жизни и в мыслях, как вислоухие щенки на тонких лапках. А Олег - он успел повзрослеть и поумнеть. Он выделяется из нашей шоблы. Он крученый. И умный.  Но, солдат не может простить своему товарищу ум. Поэтому солдат своего умного товарища называет словом «хитрожопый». И мы Олега тоже называем между собой этим словом.
  Дальше, по ходу пьесы, я буду употреблять это слово, потому что его употребляли на самом деле. Надо запомнить, что оно не обидное. Оно почти что лестное. Хитрожопый – это не обидно. Хитрожопый это достоинство!
 - Отставить! Воду пить из ручья. - Окрик Хайретдинова вернул меня в реальность. Кто-то начал отвинчивать крышки на флягах. Вся группа судорожно хватала открытыми ртами воздух. Хайретдинов с гордым видом сидел на земле, облокотившись спиной на рацию, как на спинку дивана. И только подрагивающие под тканью штанов мышцы выдавали, что ему сегодня тоже досталось.
 – Ничего, мужики! Так всегда. Сначала все падают. Потом дышат. Потом воды, … если есть. Потом закурить. А как солдат закурил, так считай, что он выжил.
     Вскоре, и правда, народ отдышался, начал шевелиться. Кто-то доставал сигареты. Я, почему-то, подумал, что от табачного дыма сейчас лучше воздержусь.
     И правильно сделал. Потому что вскоре мы поднялись, подняли свои безразмерные вещмешки и полезли по каким-то духовским делянкам, составленным друг на друга, как этажерки. По краям эти делянки были обсажены кустами шиповника. Мы влезали на какие-то каменные заборы, уткнувшись рожами в заросли шиповника, ползли на карачках через эти колючие заросли. Пульс лупил в груди, лупил в висках и в конечностях, как лупит копытами кавалерийский эскадрон. А делянки всё выплывали из зелёнки и выплывали. Мы всё карабкались на какие-то стены и поля, лезли через какие-то заборы. Все ориентиры, которые мы видели из-за речки, они все смешались и устроили какой-то невообразимый хоровод. Откуда-то выплывали дома, откуда-то на нас выпрыгнул ещё один ручей.
     Через несколько часов пытки мы влезли в сад самого последнего дома. Вокруг дома был сад, за садом - подъём в горы. Заканчивается этот сад, и начинается жёлтая глиняная лысая гора. Которая потом становится круче и круче, обрастает булыжниками и скалами. И наверху её венчает сплошной скальный хребет. Отчётливо видно, как дождями и ветровой эрозией вымывало и выдувало между камней глину. Сносило её потоками воды вниз. Вместе с камнями. Вон они валяются огромным полем булыганов при впадении речки Хисарак в речку Панджшер. Их туда смело потоками воды. А на хребте осталось то, что не размывается дождём и не сдувается ветром. Огромные скалы и базальтовый хребет.
   В саду мы повалились на привал. Деревья огромные. Листва плотная. Неба через листву не видно, а значит и палящие лучи сюда не проникают. Поэтому покидали вещмешки на землю и повалились рядом сами. Надо в тенёчке хоть немного остыть.
   По саду были разбросаны какие-то жестяные банки, какие-то тряпки, бумажные обёртки от чего-то цветастого. Кто-то, явно, здесь побывал. Но мы не рискнули проверять – кто и зачем. А вдруг, местный бача обиделся. И прикопал где-нибудь возле порога минку. Не надо нам таких приключений. Поэтому лежали, дышали и тупо смотрели. Мин с датчиком на просмотр ещё не изобрели. Так что смотреть можно бесплатно. А посмотреть было на что.                     
   Природа!.. В очередной раз легендарная Панджшерская природа. Огромные деревья сада, с шикарными кронами. Тень. Внизу журчит речка Хисарак. Террасы полей, виноградники. Дом этот, во дворе которого сад. Это просто что-то невероятно красивое. Какое-то чудо, наполненное средневековой дикостью. Если красота, чудо и дикость – сочетаемые друг с другом понятия.
   Из кишлака мы полезли на лысую гору. Подъём начинался плотно утрамбованной глиной. Тропка петляла вправо-влево и затем выходила на огромный базальтовый шар, зарытый в склон горы. Шар был огромный, лезли мы по нему долго. И всё низменное и ужасное, что я недавно испытал в зелёнке Мариштана, это всё – детский сад, средняя группа. Вот этот подъём по раскалённой скале, вот это, действительно, ПОЛНАЯ ЖОПА!!! В кишлаке было жарко и душно, но там, хотя бы, изредка была тень. И местами текли ручейки с ледяной водой. А здесь, на скале, на раскалённом утюге… я не знаю, как описать тот ужас, в который мы попали, высунувшись из тени последнего сада. Это жуть! Это мрак. Надо было в детстве разогнаться и убиться до смерти об стенку, намазанную ядом. И, наверное, я так бы и сделал, если бы не осознание того, что Родину кто-то должен защищать. Пока ты в детстве пускал слюнявые пузыри и наслаждался детской безмятежностью, кто-то непременно лез по вот таким раскалённым скалам с вот таким, как у тебя, вещмешком. А сегодня просто пришла твоя очередь.
     В самой крутой части шара были выбиты лунки, служившие ступеньками для каждой одной ноги. Ступеньки выглядели ущербно, но подниматься по ним было удобно. Группа пошла вверх легче. Ну как легче – скорость стала больше, но и нагрузка на мышцы стала тоже больше. У меня от нагрузки начали трястись колени. Наверху, где круглая скала снова уходила под глину, Хайретдинов брякнулся рацией и вещмешком на горячий базальт. Привал. Лучше приваливаться на камне, в камень мину не зароешь.
   Я тоже, как Хайретдинов, шмякнулся на раскалённую скалу. Откинулся спиной на вещмешок, вытянул трясущиеся ноги. Надо отдышаться и отвлечься. И я принялся делать методичные глубокие вдохи-выдохи и водить пятачиной по окрестностям. Пока поднимались, смотрел только себе под ноги. Во-первых, чтобы не подорваться. А во-вторых, я был так сильно согнут под тяжестью нагруженного на меня военного барахла, что чуть не носом рыл по тропе. Я знаю, что обязательно надо осматривать местность вокруг, я знаю, что надо идти от укрытия к укрытию. Но, сегодня я не могу. Я обязательно буду этому учиться. Потом. Если выживу после подъёма на Зуб Дракона по такой жаре. А сегодня я прохожу несколько сотен метров, уткнувшись носом в тропу, потом падаю на привале, обвожу взглядом окрестности… И ничего не узнаю. Потому что здесь горы, здесь перепады высот. То, что недавно было видно снизу-вверх, теперь сделалось для меня сверху-вниз. И у меня в башке – полный винегрет.
   И вот я усиленно дышу, впитываю живительный кислород. И внимательно разглядываю окружающую меня удивительную действительность. 

Кишлак уже оказался внизу. Крыши трёхэтажных домов, сложенных из сырой жёлтой глины, образуют террасы и переходят друг в друга, как составленные в лабиринт жёлтые детские кубики. Заборы из сырой глины, а местами из камней, переплетаются в непривычный мир узких улочек, ныряющих то в виноградник, то в фруктовый сад. Системы арыков, маленькие окошки, высоченные заборы, узенькие проходы, корявые толстые деревья, огромные валуны – всё переплетено в невообразимую, невероятно красивую картину.
     После короткого отдыха снова поднялись и пошли на подъём. Теперь тропа пошла по глиняной горе. За этой глиняной горой тропа нас вывела на серый супещаник. Жопка сжалась в кулачок, и очко опустилось в самые пятки от страха. Потому что в супещаник закопать мину гораздо проще, чем в глину. Но, сжимай жопку, или разжимай, а вперёд ты всё равно пойдёшь. Даже по супещанику. Потому что ты солдат, а солдат никогда не очкует. И, вообще, это – не ты. Это мультфильм. Ты просто смотришь какой-то дурацкий страшный мультфильм.
     Тропа повиляла по супещанику и вывела к нескольким ямкам, наполненных водой. Небольшая горизонтальная площадка на склоне горы. На площадке небольшое болотце, в нём углубления, в углублениях вода. Мы повалились, отдышались. Прапорщик дал команду набрать воды. Но сперва взять пантацид и провести «обеззаразку». Миша Бурилов вытащил из кармана шприц-тюбик промедола.
 - Это ты себе в задницу вколешь, когда тебе бошку оторвут. – Объяснил Хайретдинов Бурилову.
    Тогда Бурилова пробило просветление. И он в просветлённом состоянии высыпал в ближайшую к нему ямку все 10 таблеток пантацида из упаковки. Таблетки булькнулись в воду, опустились на дно и не стали шипеть, подпрыгивать, растворяться. Утонули и утонули. И тогда Бурилов пятернёй помешал воду в ямке, как ложкой в стакане чая. Со дна ямки пошла густая глинистая муть.
 - Обеззараживальщик хренов! – сказал Олег и шлёпнул Бурилову полусапожком по жопе звонкого подсрачника. Потом пошёл к соседней ямке. Попил, наполнил флягу. Расстегнул гимнастёрку и начал пригоршнями плескать себе за ворот воду. К купающемуся Олегу подошёл Мампель. Он отстал и только теперь подошёл. Шлёпнул вещмешок на землю, подошёл к Герасимовичу.
 - Бандера, подвинься!
     Олег разогнулся. Удивлённо посмотрел на Мампеля. – Ты что, олень?! Вон ещё ямка. Иди и умывайся.
 - Ага. А вдруг там мины?
 - А я для тебя минный трал, что ли?!
 - Подъём! – Хайретдинов поднялся на ноги. Потянул на себя свой вещмешок. – Выдвигаемся.
   Всё так просто. Подъём и выдвигаемся. И как описать, что обозначает для солдата это слово – «Подъём». Это не просто – «встань» или «вставай». Это – встань, выдвинись вот на эту, покрытую скалами гору. Пойди на подъём и сдохни там от жары и перенапряжения.
     Мы солдаты. Мы встали и пошли. Герой, это не тот, кому неведомо чувство страха, и от этого он лезет напролом, очертя голову. Это – не герой. Это – пациент психиатрической лечебницы. Настоящий герой – это тот, кто понимает, что он делает. Это тот, кто встаёт и идёт верой и правдой делать то, что должен сделать. И даже, если ему страшно, то он, всё равно, делает то, что должен сделать. И если тяжело. И если больно. У нас есть Родина. А у Родины должны быть солдаты. Сегодня – это мы.