Покатушки

Майские праздники проводились четырьмя приятелями всегда одинаково. Жёны знали, что мужья обязательно исчезнут на это время, прихватив несколько дней отпуска, и остановить их нет никакой возможности. Только однажды весной они остались дома, когда у Серёги ровно в эти дни родился сын. Все прочие годы мужики отправлялись на покатушки – пройтись по несложной речке, подготовить себя к серьёзному осеннему сплаву.

Они нечасто встречались в Москве, а когда и встречались, то говорили лишь о воде, о прошлых сплавах и планах на следующий сезон: уж слишком разными были они людьми. Паша, капитан, самый старший из них, сидел на кате справа сзади. Когда-то он работал в каком-то НИИ и лазил по горам, а потом переключился на частный ювелирный промысел и поменял горы на воду. Был он коренаст, волосат и всегда небрит. Смуглая кожа, чёрные курчавые волосы, ястребиный нос и чёрные узкие глаза придавали ему вид хануристый и разбойничий, что никак не сочеталось с грамотной, интеллигентной речью и вечной нерешительностью:
-Наверное, нам пора чалиться, хотя…
-Паша, решай, наконец, порог уже скоро: слышишь как гремит?!
- Да… Наверное, лучше, к правому берегу, хотя… Уx, ё-ё-ё!!! - В трёхстах метрах, там, где должна была продолжаться вода, синеет небо, зажатое скалистыми стенами ущелья. Река стремительно уходит вниз.
- Нос влево, влево нос!!! Прямо теперь, прямо! Лёва, ЧАЛИМСЯ!!! – Лёва с веслом и чалкой в руках перелетает ласточкой метр воды и пока остальные стараются попридержать кат на месте, заматывает конец за ближайший обломок скалы. Кат описывает стремительный полукруг на носовой чалке и влетает правым баллоном в прибрежные камни с такой силой, что оставшиеся трое с трудом удерживают равновесие. Команда молчит, потому что дыхания на разговоры пока не хватает. Паша уже остыл, и, прижмуриваясь на солнце, продолжает в раздумье:
- Ну, надо пойти порог посмотреть, наверно. Хотя… Может на перекус уже встать?..

На прохождении сложных участков Паша преображался. Его нерешительность и рефлексия пропадали напрочь и, перекрывая рёв пенных струй, над очередным ущельем нёсся капитанский рык: ”Вперёд, я сказал! Разгоняем! Вперё-о-о-од!” Кат ухал в слив, каски носовых еле виднелись из пены, но даже сквозь воду доносился до них указующий вопль капитана: "Держаться! Глубже! Упали на нос! За струю, за струю цепляйтесь, разворачивает!!!"

Лёва сидел на левом баллоне спереди. На вопрос о полученном образовании всегда отвечал одинаково: "Учился на химика, теперь химичу на электрическом заводе". Малый он был весёлый, очень добродушный и производил обманчивое впечатление полного лопуха. Был он высокого роста, блондинистый, с большими голубыми глазами хорошо сложен и не дурак выпить, в прочем, как и весь экипаж. Лёва легко проникал в душу женщин среднего возраста со сложной судьбой, и, если требовалось загрузиться в поезд без билетов, или добыть кипятку при неработающем титане, именно его всегда отправляли на переговоры с проводницей. На заре своей водно-сплавной деятельности Лёва прославился тем, что погнул лбом дюралевое весло от "Салюта": зацепился лопастями за опоры мостика, а перекинуть весло за спину не успел - голова помешала. В экипаже он был завхозом и поваром: отвечал за раскладку, билеты и готовку.

На носу, на правом баллоне сидел Вова, тоже изрядного роста, жилистый, с острыми скулами, узким подбородком, длинным носом и постоянной полу-улыбкой - полуухмылкой на физиономии. Вид имел нескладный и чем-то напоминал Буратино-переростка. Тот, кто не встречал его в цивилизованной обстановке, не мог поверить, что Вова – учитель литературы в старших классах одной из московских школ. Матерился он виртуозно, вызывая уважение неожиданностью и многоступенчатостью оборотов у карельских рыбнадзоров и барнаульских бичей.
Вова был человеком неуёмной энергии, которую изредка ему удавалось всё же направить в конструктивное русло. Как-то Вове была поставлена задача добыть корд для проклейки двух новых Тайменей. Вова добыл и народ долго удивлялся, как он сумел найти такой классный корд уже порезанный на полосы нужной ширины: синтетика сверху и ещё слой резины, которым эти полосы было так удобно приклеивать к резиновой шкуре байдарок. Матерящийся в бессильной ярости домуправ, обнаруживший во время инспекции отсутствие пожарных шлангов во всём немаленьком доме, смог бы прояснить этот вопрос, но его спросить никто не догадался. А Вова загадочно ухмылялся и ничего конкретного сообщать не желал.

В походе Вовка отвечал за костёр и был незаменим в плане снабжения экипажа огненной водой в полевых условиях. Выдача спирта строго лимитировалась капитаном и если на днёвке душа требовала продолжения банкета, то только Вова мог, исчезнув на полчаса - час в недрах Кавказских или Алтайских гор, вернуться назад с бутылкой веселящей жидкости непонятного цвета. Однажды, когда Паша опять затянул с чалкой, и катамаран уже засасывало в жуткую мясорубку, из которой шансов выбраться не было, Вова, вцепившись руками в какую-то арматурину, торчащую из прибрежных камней, а коленями по-прежнему находясь в упорах , сумел продержать в одиночку катамаран со всем снаряжением и двумя кормовыми, погрузившимися под давлением набегающего потока воды по грудь, пока Лёва судорожно чалился за облепиху, росшую по соседству с арматуриной.

На корме слева сидел Серёга – программист. Он был одного роста с Пашей, темноволосый, с небольшими внимательными серыми глазами и большим бесформенным носом, молчаливый и бородатый мужик средних лет. Сплавом он занимался давно, ещё с детства. В его жизни было два серьёзных увлечения: джаз и вода. Когда пошли дети, то джаз пришлось оставить, переключившись на программирование. Джаз денег не приносил, да и времени на него уходило больше, чем, по мнению его супруги, мог позволить себе тратить на собственные развлечения женатый человек, имеющий двух маленьких детей.
Но сплав Серёга героически защищал от нападок своей дражайшей половины, стараясь не реагировать на изощрённые выпады в свой адрес и в адрес своих "собутыльников". Однажды, когда май неумолимо приближался, он поднял на жену полные тоски глаза, обычно опущенные куда-то в область чашки с давно остывшим чаем, и стал сумрачно размышлять, как объяснить ей, что ну не может он не пойти с ребятами, просто не может и всё равно пойдёт, хоть ты тресни?! Вдруг жена осеклась на полуслове и, не закончив длинной, полной горечи фразы про себя, несчастную, которая опять на праздники остаётся одна с двумя детьми, и что его, Серёгина мама опять-таки не приедет с ними сидеть, и что её уже задолбало находиться в четырёх стенах, тихо спросила: "Ты когда едешь?" – "Через неделю", ответил сильно удивлённый Серёга. Это был последний скандал такого рода и теперь его отпускали на сплав хотя и не со счастливой улыбкой, но, по крайней мере, без баталий. В походах он занимался постановкой лагеря и упаковкой шмоток.

В этот раз на майские решили прокатиться по Теберде. Теберда считалась средненькой горной двойкой, на которой приличному катамарану делать совершенно нечего, но в этот год воды было больше обычного и в водных клубах поговаривали, что этой весной Теберда посложнее обычного и может сойти и за тройку. Паша рассудил, что на такой воде можно потренировать технику сплава, а заодно и с народом пообщаться, которого в это время там должно быть много. Возражать никто не стал, и через неделю, опухший от двух суток железнодорожного пьянства напополам со сном, экипаж прибыл на стапель, т.е. занялся сборкой судна, поиском небольших берёзок, из которых делались поперечины и укосины на кате, и упаковкой шмоток в гермомешки.

На большой прибрежной поляне стояло много групп, готовящихся к выходу. Водные школы выводили на сплав молодых ребят. Для многих это был первый опыт прохождения горной реки, и из-за этого ощущалась лёгкая нервозность и возбуждение, как перед экзаменом. Слишком громкий смех, разговоры на повышенных тонах выдавали предстартовую лихорадку, но действовали все слаженно и чётко. Кто-то собирал суда, кто-то – готовил еду на быстро разведённых кострах, кто-то – паковал вещи или грел гидрокостюм, прежде чем надеть его на себя. Покупное снаряжение, красивые ветровки, одинаковые каски, грамотная организация процесса – всё радовало глаз, внушало уважение и поднимало дух. Эти мальчики и девочки зимой тренировались в специальных бассейнах, участвовали в соревнованиях по водному слалому и вряд-ли могли представить себе самодельную сплавную каску, с верхушкой из резинового детского мячика, разрезанного пополам, или прохождение порога в ботфортах на "Салюте" с рулём и без упоров. Их суда не нуждались в берёзовых шестах или жгутах из автомобильных камер! Водный туризм на глазах одного поколения из занятия почти экзотического и самостийного превратился в спорт с разрядами, соревнованиями, комитетами, комиссиями и профессиональным снаряжением.

Лениво собирающая катамаран четвёрка сильно отличалась своим видом и поведением от прочих. Паша, как всегда небритый, в тельняшке, трениках цвета побежалости и полуразвалившихся кедах, с охапкой берёзовых шестов и с видом творца кружил задумчиво вокруг разложенных баллонов, прикидывая, какая палка куда лучше подойдёт. Останавливался, внимательно рассматривал один из шестов и, задумчиво кивая головой, застывал на пару минут. Потом тяжело вздыхал, складывал палку в общую кучу и продолжал описывать циркуляцию. Вова, лениво переругиваясь с Лёвой насчёт зажатой гнусным завхозом банки сгущёнки на стапель, резал ножом раздобытую где-то камеру на ленты, которыми предполагалось стягивать шесты между собой, превращая их тем самым в часть рамы катамарана. Как-то раз Паша с Вовой собрали полностью металлическую раму, но после того, как пущенный между баллонов камень превратил дюралевые укосины в бесполезный металлолом, навсегда простились с этой идеей.

Вовины штаны когда-то были джинсами, но об этом забыли даже они сами. Костлявые ступни 46го размера, обутые в резиновые тапочки с матерчатым верхом сияли белой незагорелой кожей, поросшей редким чёрным волосом: обычные носки Вова уже убрал, а сплавные – ещё не достал. Лёва стоял у дымящего костерка, на котором что-то булькало в кане, и отвечал Вове в том духе, что надо было меньше пить в поезде и что халявщикам, которые даже вонючую камеру на жгуты вот уже час по-человечески порезать не могут, сгущёнка в принципе не положена. Лёва выглядел бы приличнее остальных, если бы полусожжёная, вся в заплатах синтепоновая куртка не портила общего вида. Серёга лежал, распластавшись на куче неразобранного барахла, задумчиво курил, смотря в небо, и думал о чём-то явно далёком от предстоящих сборов. Свитер с дырками на локтях и животе, шерстяные штаны, как будто простреленные дробью по всей своей длине, а особенно на причинном месте, тапочки, купленные, похоже, в том же ларьке, что вовины, не противоречили общему стилю.

Одна за другой группы вставали на воду и уходили вниз по течению. Лёва, закончивший с готовкой, перешёл к активным действиям. Его, единственного из всех четырёх, задевали полунасмешливые взгляды, которыми окидывали живописно раскинувшуюся команду ребята и девчонки из других групп. Подойдя к Паше, он разложил шесты так, как считал нужным. Паша задумчиво посмотрел на получившуюся конструкцию и начал было возражать, но убийственный аргумент: ”Да какая, хрен, разница, по такой-то воде?! – пресёк любые попытки завести продолжительную теоретическую дискуссию. Вове было сказано, что таким количеством жгутов можно связать раму для Титаника и что пора остановиться и начинать уже что-нибудь к чему-нибудь привязывать. Вздремнувший на весеннем солнышке Серёга был пнут ногой, обозван тунеядцем, пристыжен и посажен за разборку барахла. Взглянув на активизировавшихся товарищей, Лёва довольно вздохнул и улёгся с сигаретой на нагретое Серёгой место, выкурив которую, моментально заснул. Активность остальных, пригревшихся под весенним солнышком, также плавно сошла на нет.

Стапель всегда проходил у них очень тяжело и медленно. Требовалось время, чтобы из повседневной московской жизни переключиться на повседневную жизнь сплавную, засунув московские мысли и привычки вместе с "парадно-выходным" набором одежды на самое дно самого забытого гермомешка. Нужно было время, чтобы вспомнить каменистые берега, бешеную воду зеленовато-голубого цвета, понять, что это в очередной раз перестало быть городской мечтой и воспоминанием, а превратилось в реальность. И что, как всегда, действительность слегка проигрывает мечтам о ней.
Одновременно с пашиной стандартной для таких случаев фразой: "Мужики, ну давайте, что ли собираться?", произнесённой тоскливо, с видом задумчивым и неуверенным, экипаж, не сговариваясь, занялся привычным делом, и как-то очень быстро оказалось, что катамаран собран, вещи упакованы и что осталось лишь поесть, загидриться и отправляться на воду.

Первые десять минут сплава прошли отвратительно. Река вела себя непонятно, катамаран, ею пинаемый, неуклюже рыскал, не желая подчиняться, шёл боком к струе, норовил уйти в прижим и собрать все мало-мальски крупные камни баллонами. Вместо команды на кате сидело четыре растерянных человека, каждый из которых делал что-то совершенно самостоятельное, ругательски ругая остальных. Был почти задавлен один каякер, смирно стоящий в улово, и вовремя отогнана нецензурными воплями двойка, репетировавшая заход на струю. Потом кат подружился с рекой, а четыре нервных индивидуума снова стали экипажем, который начинает выполнять команды капитана чуть раньше, чем они произнесены вслух. Напряг прошёл, носовые сели на пятки, и лениво водили вёслами по воде. Теперь этих движений хватало, чтобы управляться с угомонившейся посудиной. Паша с Серёгой и так уже давно сидели, не утруждая себя всевозможными зацепами и поттягами, при которых корпус вывешивается далеко за борт, а гребец держится на катамаране за счёт лямок упоров, натянутых выше колен, давления воды на весло и честном слове.

До конца ходового дня ничего интересного не приключилось, вечером было выпито за удачный стапель и спето много песен у чужих костров. Окружающие странно поглядывали на пёструю четвёрку, но, во-первых, в темноте вызывающие наряды уже не столь яростно бросались в глаза, а во-вторых вода, она всё же более демократична, чем, например, горные лыжи. Здесь не так уж и важно, во что ты одет, и насколько небрит, если идёшь по одной реке с остальными и не очень выпендриваешься.

У костров много и возбуждённо говорили о том, как и кто шёл сегодня:
- Не, а я только ушёл влево, а там обливняк , здоровый такой… Меня по нему протащило, думал, всё, пропорет!..
- Виталю сегодня классно спасали! Виталя, такой сливается с каяком, а ему Рустик морковку – херак, и точно по каске! Виталя по каске шарит, а морковка уже в руках!
- Я разогнался, прыгаю, а за сливом бочара охренительная! Остановила, как в стенку ударился! Думал, точно лягу, но вылез всё-таки. Там потом ещё двойка из вологодского клуба кильнулась…
- А помнишь, как на Череке за клык рамой зацепились? Сидим, вода через голову идёт и ни черта не видно?
- Ага, а Вовка кат за раму приподнял, снял с клыка; ему ка-а-ак врежет рамой под коленки, и ехал он потом между баллонами на поперечине, как на насесте!..
- Надо было на опору вставать, а ты плюсовал , как в жопу раненый!..
…
- Мужики, за первый сплавной день!
- За сплав!
И никто ни разу не сказал, повернувшись к лесу, негусто растущему по скалам, подобно редкой щетине на подбородке начинающего мастера водного сплава: "Ах, какая же здесь природа! Как чудно дышится тут! Какие крупные, яркие звёзды высыпали на небе!" Чем интереснее и сложнее река, тем меньше остаётся воспоминаний о берегах, ну разве что мелькнёт картинка, сложившаяся на днёвке, а так – только вода. Во время сплава нет времени смотреть по сторонам, только веслом махать успевай. Вечером надо лагерь ставить, чиниться, а когда суета уляжется – уже темно. Да и что интересного может быть в каменистых осыпях и зарослях кустов ежевики по сравнению с яростной, ревущей горной рекой, где у воды такой пронзительный цвет, что не снимешь на плёнку, и не нарисуешь на холсте? Что может заворожить больше, чем река выпирающая горбом посередине так, что вода у берега на полметра - метр ниже, чем на стремнине? Река, где даже в тихом месте нельзя зайти в одиночку глубже, чем по щиколотку и где воду в кан надо набирать обязательно по течению – иначе тут же вырвет его из рук и чай варить будет уже не в чем.

На третий день воды стало ещё больше. Каяки и двойки старательно уходили от струи, стараясь просочиться вдоль берега. На стремнине оставались лишь редкие катамараны и ещё более редкие и совершенно безбашенные каноисты: этим было всё равно, где идти. Экипаж катамарана наслаждался жизнью, прыгая по уже немаленьким валам. Чемоданов, в которые лупила бы вся струя, пока не встречалось, так что особенно лавировать не приходилось: ну разве что от прижимов уходить, да и то, больше для тренировки. Оставалось время смотреть по сторонам, наблюдая исполненную драматизма борьбу за выживание двоек у берега среди камней и тихо обалдевать от сумасшедших водителей каноэ.
Последних было мало, но творили они на воде что-то невообразимое. Возникало ощущение, что их суда передвигались в любую сторону, в том числе и против течения! Казалось, что каноэ сплавляются не по воде, а скользят по какому-то твёрдому, хотя и сильно волнистому материалу. Потеряв равновесие, каноисты нагибались, кладя весло горизонтально на воду, потом отталкивались вверх, как от пола, и снова оказывались на ровном киле. Было непонятно, как их лодки, плоские и узкие, способны нести на себе человека и как вся эта конструкция с высоко торчащим из воды гребцом, может иметь хотя бы какую-то остойчивость! Время от времени, одно из этих безумных созданий оказывалось по курсу ката и приходилось орать в четыре глотки, чтобы оно, создание, куда-нибудь делось. Сперва орали матом для убедительности и от страха наехать и задавить, но потом, распознав в одном из каноистов девчонку, которая вчера вечером приглашала их к костру, смущённо примолкли.
До очередного чуда природы докричаться не удалось. Катамаран носами наехал на вынырнувшее из-за полутораметрового вала каноэ и со слоновьей грацией продолжил движение вниз. Каноист, по всей видимости, катался по валам лагом, увлёкся и вверх по струе не смотрел. Мужики растерялись на секунду, не зная, что можно сделать в такой ситуации. Каноэ попало носом под один баллон, а кормой – под другой и прочно расположилось вверх брюхом поперёк хода катамарана. Кат прыгает на валах, как дикая лошадь и вылезать из упоров – значит точно оказаться в воде! Веслом тыкать – стрёмно… Тут из пены между баллонов показался синий шлем, а в нём - лицо молодого паренька, с интересном разглядывающего обалдевших Лёву и Вову:
-Э-э-э, мужик, может тебя веслом отпихнуть? – Спросил Вова светским тоном. Что-то вроде привычного для Москвы: "Простите, вы на следующей не выходите?"
Парень отрицательно мотнул головой, булькнул что-то вроде "Само…". Конца предложения никто не услышал, потому что голова каноиста исчезла под водой. Ещё через пару секунд катамаран подпрыгнул на очередном валу, вылетев из воды почти до середины, каноэ выскочило из-под баллонов и оказалось в нескольких метрах ниже по течению. Над водой появилась уже знакомая синяя каска, обозрела окрестности, после чего паренёк быстро вылез из-под воды, и каноэ встало на ровный киль. Он помахал рукой на прощание обалдевшему экипажу и тут же ушёл куда-то вбок.
- Да-а-а, блин… - Выразил капитан общее мнение.

По берегам реки всё чаще были видны вытащенные на берег байды. В совокупности с усилившимся рёвом реки становилось понятно, что впереди за поворотом поджидает какая-то неприятность.
- Паша, что там может быть? – спросил Лёва, уводя носы со стремнины на всякий случай.
- Хм… Да нет там ничего особенного. Я тут ходил уже раза три, ничего страшного не помню…
Рёв становился всё отчётливее и сердитее.
- Давайте без просмотра. Чалиться, вылезать… Пошли так! – Вова, как всегда был сторонником экстремальных и раздолбайских решений. Именно он склонял команду ко всяким сомнительным авантюрам, доказывая, что если в водопадном сливе всего-то пять метров длинны, то не прыгнуть с него – позорно и недопустимо! Ну и что, что вокруг, кроме медведей, нет никого и страховать некому?! Значит, стараться лучше будем. Тут, на Теберде, людей было много и за препятствием наверняка стоит кто ни будь со спасконцами и катамаран на стрёме – народ из воды вылавливать. Вова за разговором уводил носы назад на струю. Делал он это инстинктивно: хотелось идти по центру, туда и выруливал.
Паша тяжело вздохнул. Вылезать не хотелось совершенно! "Ну что, пошли?", спросил он, поглядывая на Серёгу. Серёга тоже совсем был не против бухнуться безо всякого просмотра, просто так, головой вперёд. Речка несложная, режим почти санаторный, не идущий ни в какое сравнение с серьёзным сплавом, где уже через пять-десять минут надо выкидываться на берег, и лежать, судорожно глотая воздух и отходя от запредельных нагрузок.

Пока продолжался опрос населения, неспешный и задумчивый, рёв из-за поворота раздавался всё отчётливее. Разговоры закончились, ребята подтянули ремни повыше и встали в упорах, высматривая неприятность. И неприятность показалась во всей красе! Струя после поворота уходила под левый берег, а там, почти вплотную к скальной стенке берега, по центру струи, стоял здоровенный обломок скалы, метра четыре в длину и не менее трёх метров в высоту! Катамаран уверенно шёл прямо на него вместе со всей водой.
У Серёги в голове сразу защёлкало: упирает носами, разворачивает, ближний к камню баллон уходит вниз, команду смывает и засовывает в карман под стенку. Плотно так засовывает, насовсем! Ещё недодумав до конца, он вывесился что есть мочи, упал веслом на воду и стал подтягивать себя вместе с кормой к веслу. ”Право нос, мать…!!!” – прохрипел Паша, который с таким же остервенением отбрасывал корму с правой стороны, с каким Серёга тянул эту клятую корму слева. Вовка висел за бортом и тянул носы вправо. Лёвка отпихивал ставшую вдруг чугунной и тягучей воду влево. На чемодан никто старательно не смотрел, дожидаясь, пока кат не довернёт до нужного угла. “Прямо! ” – заорал Паша. Все четверо навалились разом, разгоняя посудину. Смотреть было некогда и не на что: все четверо остервенело рвали вперёд, почти падая грудью на раму и протаскивая вёсла вдоль баллонов всем телом. Струя держала кат крепко. Казалось, что посудина никуда не движется, а чемодан становился всё больше и всё отчётливее были видны завитки пены на поверхности бьющейся в ярости воды.
Лёва выгребался, почти касаясь носом рамы. Всякий раз, когда он выпрямлялся вместе с веслом, чтобы опять упасть вперёд, мельком он замечал народ на берегу, который размахивал руками, кричал что-то, перебегая с места на место. Лёвке казалось, что этих людей на берегу показывают в кино, что они фантастически далеко от них и от камня и что кроме них четверых, катамарана, реки и этого долбанного булыжника в мире не осталось больше ничего. В мозги лез припев песенки, которую вчера он орал вечером с ребятами из Новосибирска:
"А там, за порогом,
На страшной высоте,
Сидят, свесив ноги,
Довольные те,
Кто с фотоаппаратами
Готовится снимать,
Как мы будем корячиться
И маму вспоминать!"

Вовке уже пришло в голову, что, если не впишемся, то нос всё равно выйти успеет хоть чуть-чуть, да и баллон его вверх пойдёт – успеет спрыгнуть. Мысль успокоила немного, но стало стыдно, и он заработал с ещё большим остервенением, прижав подбородок к груди.

Серёга понимал, что последним из-за камня выйдет его баллон. ” Даже если выскочим, камнем меня всё равно долбанёт. Баллон порвать о раму может…” Происходящее казалось нереальным, условным. И о камни било его не раз, и с катамарана он в воду летал, но в реальность происходящего всё равно не верилось!

Паше приходилось хуже всего: трое просто гребли во всю прыть, а ему надо было ещё и держать направление судна, отчего он постоянно выбивался из общего ритма. Паша видел, что они не успевают и злился, думая, что пары гребков без подруливания, просто – пары прямых гребков может не хватить! В голову лезли какие-то домашние разговоры; вспомнил, вдруг, куда засунул недоделанную заколку, что за электричество опять не заплатил, а пока он тут, никто из домашних и не почешется, что опять жена будет спрашивать сухим издевательским тоном, что это за мужик, который денег заработать не может, а всё только с пацанами по речкам шастает, и, глядя на свою красивую и злую жену, в очередной раз он осознает, что ювелир из него, как из говна пуля, и что выпить бы надо… И такая тоска и ярость овладели Пашей, что он заорал, надсаживаясь и исторгая из себя всё это домашнее месиво конфликтов и обид прямо в белое от гнева лицо стервы - Теберды: “И р-р-р-раз, и р-р-р-раз, ещё, ещё!!!”

С диким пашиным воплем мысли у всех разом закончились, а собственное “я“, и без того трусливо сжавшееся от нависшей угрозы, ушло самосплавом, в панике бросив катамаран. Четверо вдруг стали одним могучим самцом неизвестной, и очень древней породы, который не руками, а одной лишь волей своей толкал кат. Самец орал охрипшими глотками в совершенном обалдении от чувства свободы, счастья и собственного могущества! Он имел её, эту реку, во все дыры и ревел от восторга!

Скала пролетела сразу за кормой и катамаран тяжело и косо обрушился в бочку, встав носами вверх. Кормовые ушли под воду вместе с половиной ката. “Это хорошо“, успело промелькнуть в голове у зверюги: "теперь вёсла вниз, как можно глубже, к донной струе, и держа-а-ать!" Катамаран дёргался, точно его лягали со всех сторон здоровенные битюги, и было не понятно, где низ, где верх, и главное, когда уже можно начать дышать. Воздуха становилось всё меньше и из утробы зверя родился то ли стон, то ли рык последнего, запредельного усилия. Кат дёрнулся, застыл на мгновение, а потом был вышвырнут на поверхность к свету могучим и злобным пинком разочарованной Теберды…

- Не, мужики, ну, честное слово, не было тут таких подлянок! – Паша стоял у огня, держал в руках кружку с уже разведённым спиртом и в сотый раз излагал своё видение случившегося - Первый раз, чтобы столько воды было в это время. Этот булыган обычно на берегу лежал, а не на струе! Надо было, конечно, заранее, до поворота носами от прижима встать. Ушли бы тогда спокойно. А тут, чуть пупки не развязались. Да-а-а. Расслабились, называется…
- А чего, плохо, что ли прошли? – Вовка лежал на спасжилетах, с каской на голове, умудрившись за всё время, прошедшее после чалки, так каску и не снять – Чисто: чемодан не зацепили, в бочке не кильнулись.
Лёва молчал, задумчиво поглядывая на пустую кружку. Надо бы добыть ещё репчатого лука на закусь, и он прикидывал, чего ему не хочется больше: пить без закуски или вставать с нагретого коврика.
Серёга лежал навзничь с раскинутыми в разные стороны руками и ногами и смотрел в небо. В углу рта дымилась сигарета. Он почти не слышал разговора и лишь благодушно вычислял, на сколько порций Паша расщедрится, мучимый чувством им самим придуманной вины? Так о выпивке может думать только наевшийся и сильно уставший человек, которому всё сегодня удалось, а для полного счастья не хватает ну, буквально, ста граммов.
- Да ладно, Паш, проехали. Ты что, один, что ли тут бывал? Никто такой штуки не помнит – Лёва принял волевое решение, приподнял по одной все свои кости с коврика и добрался до лука. Вытащив из-под Вовки один спасжилет, он вынул стропорез из кармашка, пришитого к левой передней ёмкости, и стал нарезать луковицу на следующий заход на лопасти весла.
Сегодня между кострами никто не бродил, народ отдыхал после ходового дня. Новизна и возбуждение первых дней сплава прошли. У костров тихо ужинали и расползались по палаткам. Кто-то неподалёку выводил старательно под гитару переделанный под водную тематику "Харьковский марш":

"Когда я был щенком и верил Архимеду
Героем на воде себя воображал
В порожистой реке одерживал победу
И даже оверкиль меня не устрашал!"

Последний ходовой день выдался хлопотным. Во-первых, испортилась погода, заморосил дождик, и побудка вышла мокрой и гадкой. Во-вторых, расслабившись вчера после неожиданной встряски, ребята не убрали перед сном вещи, раскиданные накануне вечером, и теперь Серёга с Вовкой тоскливо ходили кругами, выискивая раскиданные по самым неожиданным местам свои сплавные шмотки, не ставшие от дождя менее влажными и холодными.
Река ревела и неслась мимо, поднимая пенные хребты валов, но, судя по всему, тоже была мокрой и холодной, в то время как спальник – сухим и тёплым. Лёва уже варил что-то в кане и аккуратно раскладывал на лопасти весла пайки с сыром, сахаром и хлебом в перерывах между помешиванием варева. Обвисшая под дождём палатка зашевелилась и из неё выглянул Паша, проснувшийся последним. Лёва, закончив операции с пайками, заорал громко и противно: "Вбра-а-асывание! Идите жрать!"

Торопиться было некуда – идти оставалось совсем немного, уезжать – только завтра. На берегу уже не осталось ни одной группы – все ушли вперёд, подчиняясь спортивному распорядку и графику движения, разработанному ещё в клубе. Ребята сидели, молча покуривая и прихлёбывая чай из железных эмалированных кружек. Грязная посуда лежала в общей куче и тоже, казалось, ждала чего-то. Молчание затягивалось. Первым не выдержал Лёва: "И кто собирается ЭТО мыть?!" – он широким жестом охватил оба кана и миски, валяющиеся на траве. Серёга радостно откликнулся: "Я вчера мыл". Паша всем своим видом давал понять, что ну совсем не капитанское это дело, посуду мыть, а ежели что, то позавчера посуда была на нём. Все пристально уставились на Вовку, который с огромным интересом рассматривал каску, наконец-то снятую им с головы.
- Вова, не тяни резину – Лёва продолжал напирать – мы тут что, до вечера сидеть будем?! – Вова с тоской оглядел остальных и, не найдя никакого понимания в суровых, обращенных на него лицах, поднялся и стал медленно собирать посуду. Он оглянулся на реку и вдруг замер, привлечённый чем-то на воде.
- Двойка кильнулась – радостно заорал он, подпрыгнул и, бросив собранные было каны, рванул к катамарану. Паша с Лёвой, похватав вёсла, побежали следом.
Матрос с веслом наперевес плыл первым, за ним – байда, а за байдой – капитан, приклеившийся к корме, также с веслом. Плыли спокойно, грамотно, ногами вперёд, при любой возможности стараясь ещё немного сместиться к берегу. Серёга, увидев, что до берега им недалеко, и что для спасработ вполне хватит и троих, тяжело вздохнул и стал засовывать миски и ложки в кан из под чая.
Вовка уже бежал к воде с морковкой в руках. Паша с Лёвой, отвязав от катамарана носовую и кормовую чалки, бежали правее, ниже по течению, чтобы доловить то, что не поймает Вова.

Серёга понуро брёл к песчаной отмели, уже не обращая внимания на происходящее. Походная посуда была его крестом, начиная лет с шести-семи, когда отец первый раз потащил его с собой в Карелию. Из трёх человек, он был самым маленьким и, естественно, большие дяди именно ему поручали это ответственное дело.
- Вот, блин, - бурчал он себе под нос, слыша неподалёку азартные вопли Вовки и Лёвы – одни рыбу ловят, а другим потом протвинь драить! Тут же он представил себе, как спасённое турьё подвешивают над костерком и начинают тушить в собственном соку, не вынимая из гидрокостюмов. Хмыкнув, он, кряхтя, присел у воды, и начал отчищать посуду песком и травой.
Когда Серёга вернулся в лагерь, там уже сидели и спасатели и спасённыё.

- Паша, спирту принеси, он же закоченел весь! – Вовка суетился вокруг парня, сидевшего ногами вперёд, как сплавлялся, и с веслом в руке. Лёва в это время снимал спасжилет со второго утопленника. Обоих ребят трясло мелкой дрожью, движения их были медленными и неловкими. Второй, освобождённый от спасжилета, запинаясь выдавил из себя:
- С-с-со с-с-струи с-сошли с-с об-б-братным к-к-креном…
Они далеко оторвались от группы, услышали рёв, стали уходить к правому берегу, чтобы не попасть в прижим, и не вовремя оба гребанули слева. Нос байды в этот момент сходил со струи, попав в улово. Вода ударила в деку правого борта и граждане немедленно оказались в воде. По счастью, их стало относить ближе к берегу, но за время купания они успели сильно закоченеть в горной воде. Первый, тот, который никак не расставался с веслом, говорить не мог и сидел, тупо глядя перед собой. Серёга с грохотом и звоном поставил посуду, подошёл, присел рядом с ним и стал по одному отгибать парню пальцы, намертво вцепившиеся в весло. Тот очнулся, посмотрел на Серёгу и промычал синими губами:
- Н-н-не м-м-могу – и кивнул на руку.
Появился Паша с кружкой, в которой плескался спирт. С пашиной помощью, парень влил в себя огненную воду, закашлялся, выдохнул, завалился на бок и прохрипел, уже не заикаясь: "Я щас полежу пока."

Вовка на берегу семафорил подходящей группе и вскоре привёл их к костру. Выяснилось, что парни со спасённой двойки на Кавказе – в первый раз и их отрыв от основной группы – следствие неопытности и пацанского героизма.
Вова продолжал общаться с руководителем группы, а остальные трое собирали лагерь. Со спасённых их товарищи на “раз-два” стаскивали верхние части гидриков, объясняя им простыми и доступными для понимания словами, что именно с ними сделают в следующий раз, если они снова в одиночку уйдут вперёд. Женская часть группы дружно отправилась куда-то в кусты с вполне понятными намерениями. Дождя уже не было, во всю светило солнце и экипаж ката, помахав на прощание остававшейся на берегу группе, встал на воду.

Последние два-три ходовых часа прошли размеренно и спокойно. После вчерашнего экстрима экипаж сохранял повышенную бдительность, на рожон не лез и вообще, вёл себя примерно, демонстрируя классически правильную ТВТ по поводу и без оного. Паша время от времени, внося некоторое оживление в размеренный сплав, заставлял ходить кат поперёк струи, останавливаться в небольших бочках, тренировал параллельное смещение. К моменту прибытия на конечную точку маршрута, холодно не было ни кому. Вова с Лёвой дышали, как два загнанных коня, от разгидрившегося Серёги валил пар и только Паша сохранял вид безмятежный и спокойный, ехидно объясняя, что можно, разумеется, отсутствие техники гребли компенсировать тупой физической силой, а можно иногда думать головой и работать грамотнее.

На точке схода по берегам стояло множество групп, так что ребятам пришлось сместиться выше по течению и забраться на лоб, торчащий над водой, где ещё никто не обосновался.
На вечер была намечена торжественная программа окончания маршрута: сжигание рамы, доедание излишков раскладки и допивание остатков спирта. Разгруженный катамаран перетащили к палатке. Паша с Серёгой принялись отвязывать раму, Лёва занялся продуктами и костром, а Вовка ушёл за дровами.
Паша любил разбирать деревянную раму: резиновые скрутки расползались под острыми лезвием ножа и, казалось, намертво скрепленные между собой шесты легко разъединялись. Он представлял, как так же легко и просто он разрежет все скопившиеся дома проблемы и стало ему хорошо и спокойно на душе. В тот момент он искренне верил, что способен решить их все за час-два после своего возвращения домой. Паша походный был способен и не на такое. От его решений на воде зависела порой его жизнь и жизнь троих его приятелей. Он гораздо лучше их умел читать воду, как сходу, так и при просмотре, и остальные никогда не оспаривали принятых им при прохождении порога решений. Беда была в том, что Паша походный и Паша московский являлись совершенно разными людьми и даже недолюбливали друг - друга. Но в тот момент Паша московский был засунут куда-то очень далеко, а Паша походный резал скрутки, находясь в ладу с самим собой и со всем простым и понятным миром вокруг него.

Серёга, протерев приспущенные баллоны, оставил их сохнуть на солнышке и присел к костру покурить. Он смотрел на Лёву, который перемешивал еду в снятом с огня кане и что-то бормотал себе под нос. Серёгина голова была совершенно пустой и лёгкой, как воздушный шарик. Если бы не шея, то голова могла бы подняться над плечами высоко в небо и оттуда глядеть на реку, на лагерь, помахивая ушами для сохранения равновесия в воздушных потоках. Серёга ни о чём не думал. Перед его глазами мелькали, как на экране телевизора, река, камни, где-то далеко-далеко, на заднем плане появлялась время от времени кухня его квартиры и жена. Картинки были интересными, красивыми, но совершенно не затрагивали сознания и чувств. Просто были.

Вовка, притащив дрова, глянул на застывшего Серёгу, горестно вздохнул, махнул рукой и пошёл ставить палатку один, понимая, что толку от этой неподвижной статуи всё равно не будет никакого. Его снедала жажда деятельности. Состояние это было опасным, так как именно оно толкало Вовку на непонятные афёры и приключения. Однажды, проходя вечером по двору к своему подъезду, он неожиданно для самого себя остановился, вскрыл чей-то жигуль и полчаса катался на нём по ночной Москве, потом удирал от севших на хвост гаишников, а удрав, поставил жигуль в соседнем дворе. Зачем ему это было надо, он не смог бы ответить даже самому себе. Во время сплава его буйная натура успокаивалась, найдя себе достойное применение, но с приближением конца похода опять начинала поднимать голову. Быстро поставив палатку и покидав в неё коврики, спальники и гермы с личными вещами, он пошёл на верхушку утёса, откуда можно было смотреть за прибывающими на стоянку группами и отдельными отставшими судами.

Солнце начинало валиться за горы и на воде уже почти никого не осталось. Впервые за весь поход, Вовка, усевшись на краю обрыва, рассматривал реку без какого-либо прикладного смысла или пользы.
Река под ним поворачивала направо и была чиста от камней. С левого края основной струи, чуть ниже поворота, стоял небольшой зуб, совершенно не опасный. Река здесь была широкой и течение не столь стремительным. Зуб лишь добавлял речке живописности. Вовка не мог вспомнить, как они миновали это место. Скорее всего, на него просто не обратили внимания: носы были развёрнуты вправо, экипаж в сотый раз отрабатывал "прохождение прижима телемарком" и оставил зуб за кормой, старательно втыкая носы в плёс правого берега. Уже пять или десять экипажей прошли мимо Вовки, причаливая ниже по течению к правому или левому берегу. Сидеть становилось скучно, ничего интересного в голову не приходило, участок реки снизу не блистал технической сложностью: идти можно было где угодно, и даже байдарки смогли бы здесь без риска для здоровья идти по центральной струе или пересекать её, соблюдая минимальные меры безопасности. Он собрался уходить, предвкушая, как начнёт, за неимением лучшего, доставать Лёву, доказывая, что его, Вовку, мыть посуду заставлять никак нельзя!

Тут он увидел двойку, идущую под правым берегом. На капитанском месте сидела девчонка, судя по волосам, выбившимся из-под каски и субтильной фигуре. Капитанша вертела головой, пытаясь отыскать своих; на левый берег выбежало несколько человек, радостно кричавших и размахивающих руками. Капиташа одним гребком отбросила корму байды вправо, крикнула что-то матросу и нахально попёрла по диагонали к левому берегу. "Как по стоячей воде идёт" – подумал Вовка, и остался посмотреть. Не понравилось ему эти манёвры – он почуял какую-то опасность, грозящую экипажу, но пока не мог понять, откуда это чувство и что может грозить парню с девчонкой, недружно и расслабленно машущих вёслами внизу. Совершенно неожиданно он увидел, что безобидный зуб как будто выскочил навстречу байде. Вовка заорал: "Вправо, уходи вправо!" На другом берегу народ тоже засуетился, бегая вдоль берега и размахивая руками. Девчонка, усталая и замёрзшая, никак не могла принять окончательного решения, и только удерживала байду на прежнем курсе. Наконец, решив, что проскочит, крикнула что-то матросу и начала активно грести вперёд.
Вовка застыл на месте, не в состоянии сказать или крикнуть что ни будь. Он увидел, как двойка налетела на зуб и тут же показала своё проклеенное по стрингерам серое брюхо, прижатая декой и люками к зубу. Через пару секунд слева и ниже по течению показался спасжилет матроса. Капитанша оставалась висеть на зубе, скрытая водой и байдаркой.
Вовка смотрел в каком-то отупении на происходящее. Ему показалось, что прошло очень много времени, прежде чем первый спасатель, привязанный тросом, прыгнул в воду много выше по течению. Их было несколько человек и они прыгали по очереди, каждый раз проносясь мимо камня, не имея возможности зацепиться карабином за байдарку.
Услышав Вовкины вопли, подошли остальные трое. Вовка, ничего не говоря, показал рукой на зуб.
На первый взгляд на воде ничего не поменялось: всё так же шумела речка, двойку, накрытую сверху набегающей на зуб водой, было почти не видно. Троё парней, по очереди прыгающих на длинных концах в воду и вылетающих потом оттуда чуть ли не кубарем, казалось, просто развлекаются и развлекают толпу, тихо стоящую неподалёку. Наконец один из спасателей зацепился карабином за обвязку байдарки и его, вместе с лодкой, прибило к берегу.

“Ей ноги должно было сломать”, – тихо пробормотал Паша: "если сознание потеряла от болевого шока, то откачают: вода холодная." Прозвучало это неубедительно. Все четверо постояли ещё немного. На противоположный берег выехал, мигая синим маячком, рафик скорой помощи.
Через некоторое время скорая, с уже выключенным маячком, развернулась, и запрыгала по камням по направлению к шоссе.

Появление машины было таким же нереальным, как и само событие. Всё произошло как-то очень обыденно и от того стало ещё тоскливее на душе. Помочь они не могли, потому что решили сложиться сегодня, просто, чтобы не возиться с этим с утра. И даже если бы катамаран был бы на плаву, времени оттащить его ещё на 100-200 метров вверх по реке, чтобы успеть уйти к противоположному берегу и выдернуть двойку, у них всё равно не оставалось. Эти мысли крутились в голове у всех четверых, как оправдание перед погибшей девчонкой.

Они спустились к костру. Паша вдруг вспомнил вчерашний чемодан и представил, как тяжёлая струя заколачивает его в карман прижима и закрывает для надёжности катамараном. Как от яростного напора воды начинают трещать кости, зажатые рамой, а из стиснутой груди выдавливаются остатки воздуха... А жена без денег сидит в Москве и пытается свести концы с концами. А сын окончательно отбивается от рук, а у дочки некому проверить уроки и недоделанная заколка так и валяется под книжным шкафом.

Все четверо сидели, молча глядя в огонь костерка. Лёва встал, вздохнув, разлил спирт по кружкам, раздал их. Выпили молча, покурили.
Паша поднял голову, посмотрел на остальных и сказал нерешительно: "Пойдём осенью на Баксан? Зайдём выше Тырныауза, от заповедника. Хотя..."