Городская жизнь.

    Братцы, радость у меня! Федька с нашей деревни в город перебрался!!! Ну тот Федька, что с моей улицы. Ну, как ещё то сказать? Щербатый, зуб ему по веселому делу выбили, он вообще парень весёлый, вот как-то и остался без зуба переднего. Теперь и не говорит, а поёт почти, посвистывает эдак.  

Щто делаещь, спрашивает, мощет мы променад соверщим? Это он уже языку городскому учится! Променад, понимаешь ли! Ух! Аж дух захватывает от того, как Федька преображается на глазах.

    Раньше то Федька наш главный в деревне был по растудыть-твою-тудыть, а теперь и с барышнями городскими будет изъясняться. Не ровён час и с графиней познакомится, а то и самого в титул запишут! С его то свистом он и за иностранца сойдёт. Так что, товарищи, ежели он графом станет, то попомните вы меня, мол, вот он, друг и верный деревенский сосед, а ныне городской наставник графа Федьки Жмыхова. Заживём!!! Так вот Федька в городе живёт и к делу себя пристроить хочет.

    Он человек рабочий, руки-ноги на месте, башка тоже торчит, но она слабже его ручищ. Вот так, стало быть, решил он начать с того, что ему ближе. С сельского хозяйства, то есть. Почесал он свою репу, посвистел чего-то и на рынок.

    Рынок городской, даром что городской. Тут и скотинка имеется. Взял наш будущий граф поросят в количестве трёх штук. Вот, думает, свежатину разводить буду! А что, оно в городе-то всё ненатуральное, а я: нате, граждане, свежайшего мяска молоденьких поросят! А, выкусили, думает. Он когда думал, то не свистел, потому и складно всё выходило.

    А на деле чуток сложнее оказалось. Соседи, контра городская, возмущаться запахом стали.  Вы, говорят, такой смрад в квартире разводите, что можно подумать, у вас там свиньи. Федька их успокаивает: щто вы, грашьдане-товарищи, какие такие швиньи? Поросятки махонькие! Для ваш штараюсь, штобы мяшо швежее было!

    Из этих речей соседи, ох и не деловые они люди, поняли только одно – пора милицию звать. И позвали. Участковый минут десять на приусадебное хозяйство поглядел, носом поводил и вердикт свой вынес: квартира, она предназначена для людей, а животные типа парнокопытных и хрюкающих обязаны жить на деревне или в лесу, ежели они дикие.

    Утёр свою скупую слезу возможный граф Жмыхов и понёс на рынок. Кое-как деньги свои вернул и в кабак. Там, знамо дело, про горе своё новым друзьям и посвистал, рассказал, то есть. А один, вроде как из бывших аристократов, он швейцаром в аристократическом доме до 17-го года был, и говорит ему дело: ты, барин, (это устаревшее обращение, но он никак поправить речь не мог) ты, барин, говорит, не то дело затеял! Оно в квартире не благородно порося заводить! В квартире благоухать должно! Ты бы лучше зелени какой развёл, это как-то аристократично!

    Наши аристократы чокнулись за успех дела, затянули «Интернационал» на весёлый манер. Тут разговоры, пересуды, а Федьке как жало в его растудыть укусило. Взял он остатки сбережений и бегом на рынок, растения приобретать. Он человек основательный, большой. И грудь его колесом, и плечи широки, потому и взял он саженцев 10 штук! Чтоб размах был, чтобы сады цвели, чтоб весело всем было, как ему сейчас. Домой идёт, насвистывает чего-то буржуазное.  Во дворе сажать нельзя, сопрут, гады…думает Федька Накопал земли и в хату это понёс. А кто в хозяйстве понимает, тот знает, что растения такие воды требуют. Эх, раззудись плечо! Федька смышлён в сельском хозяйстве, он про полив лучше меня знает. Как полагается, шланг из ванны протянул и поливает.

    А тут его ностальгия за горло схватила и попёрла, ностальгия эта его в ларёк. Пока он туды-сюды бегал, да жизнь деревенскую поминал, вода проникла в нижние помещения и ремонт рабочему классу попортила. А рабочий класс у нас не дремлет, он работать круглые сутки привык и совсем не привык во влаге спать. Поднимается рабочий класс в квартирку Федьки и долго не думая шею Фёдору Жмыхову намыливает. Ой, чую, беда, товарищи… Видать, мечта наша с Федькой о графьях не сбудется… Воду перекрыли, влагу лишнюю удалили, а Федька утром проснулся с больной башкой. Это только снаружи она больная, а внутри, видно, чего-то поправилось, перевернулось в его сознании. Он, знаете ли, вдруг смотреть по-другому стал. Глядит на меня с такой тоской и говорит:

- Эх, Щемён Петрович, как же тутова люди шивут? Ни шада тебе, ни огорода, а только шваи жабивают, да в рыло тычут. Как же мне быть то? Эх, раштудыть-твою-тудыть, не по мне шизнь такая, ш тошки шдохунть можно!!!..

    И падает этот детина мне на грудь. И рыдает такими слезами, что вот как раз их бы на яблоньки хватило. И посвистывает чего-то такое, что ни Моцарт, ни Сальери никогда и не сочинили бы. И душа человеческая в таком виде мне предстала, какую ни один город не видал.

- Эх, Шемён Петрович, мне бы рубликов пять на опохмел, да и поеду я в деревню. Не по мне жизнь такая. Городская жизнь эта…

    Дал я ему десятку, да и отправил с Богом. Товарищи, ну не всем же в графья!