Как и у любого правила на свете, у правила прилёта лейтенантов косяками тоже есть исключение, и исключение это хоть и крайне редко, но на флоте происходит, и я даже был свидетелем одного из них. Называется это явление «пиджак». Этим простым предметом из гражданского обмундирования на флоте называют студентов гражданских ВУЗов, которые, окончив в них военные кафедры, зачем-то просятся искать своё предназначение в войсках.
И вот мы, прилетев своей стайкой в 18 дивизию, распределились в ней по экипажам и только начали впрягаться, как в неё же прибыл для дальнейшего прохождения службы (как было указано в наших предписаниях) лейтенант Вова с простой русской фамилией Габриэль для её начала, потому как продолжать-то ему было и нечего, по сути.
Вова был крайне колоритным представителем семейства пиджаков: из необычайно интеллигентной семьи (папа - профессор, мама –аспирант, дедушка – академик, горничная – младший научный сотрудник, и даже кот и тот был лаборантом в НИИ); получив какое-то сугубо фундаментальное образование с избытком теоретических знаний и полным отсутствием практических навыков, начитавшись передовиц про силу и мощь ракетного флота страны, он решил, что вот именно оттуда и трубит ему рог Судьбы, что, несомненно, удивит всех родных, близких, кота и рог Судьбы. Но, будучи людьми интеллигентными, папа с дедушкой не стали препятствовать Вове и, стряхнув пыль со своих пухлых телефонных книг, немедленно устроили его во флот.
И первыми на флоте (не считая начальства) его увидели мы с Максом: нас тогда распределили на ТК-20, но, так как её экипаж убыл в отпуск, временно прикомандировали на ТК-202, лодку глубокого отстоя. Уже в те времена казалось, что никто не помнит, когда она последний раз ходила в море, все были точно уверены, что в море она не пойдёт больше никогда и потихоньку растаскивали её на запчасти для других кораблей.
Из экипажа на нём остались только самые стойкие и достойные люди, а именно те, которые не были годны в плавсостав, но за прошлые заслуги им разрешали дослужиться до пенсии, потому как служить на корабле отстоя - это награда почище ордена. Самыми яркими представителями были братья-близнецы Андрей Горыныч и Павел Георгиныч (комдив-раз и комдив-три соответственно) и командир трюмной группы Ржевский, которого все называли поручиком, хотя на самом деле был он капитан-лейтенантом преклонных годов. Им-то и поручено было в экипаже принимать молодое поколение, учить его жизни, премудростям службы и опекать, если что.
- Товарищи лейтенанты! Товарищи лейтенанты!
Мы с Максимом шли из дивизии на корабль и удивлённо оглянулись на догонявшего нас человека.
- Шпион? – спросил я у Макса.
- Да ну. Шпион же военный, а этот… пугало какое-то.
Мы же тогда не знали, что Вова - сын профессора и внук академика, и в их кругах, может быть, и не принято называть вслух пугалом людей, которые выглядят как пугало. Впоследствии оказалось, что так выглядит Вова всегда, а не только на первых порах: плохо стриженный, лохматый, форма висит мешком (он не умел и так и не научился подгонять её себе по размеру, и всегда казалось, что это форма не его, а чужая: может, папы или старшего брата), аристократически бледный до зелёных оттенков, сутулый и весь какой-то нескладный: не внешне, физически, а по восприятию. Он везде и всегда казался не к месту, как кактус среди фиалок или фиалка среди кактусов, в данном случае это одно и то же.
- А я вот тоже лейтенант! – радостно сообщил нам Вова, догнав.
Что вообще радостного может быть во фразе: «Я тоже лейтенант»? Прослужив уже месяц, мы с Максимом глубоко и прочно усвоили, что лейтенант на флоте – это как личинка в естественной природе: плохо и опасно, и пройти эту стадию нужно как можно быстрее.
- Да ладно? – удивился Максим, глядя на лейтенантские погоны Вовы. - А мы подумали, что подполковник.
- Нет! Пока ещё лейтенант! Вот! Меня послали вас догнать! Сказали, что вы меня отведёте на двести вторую!!
Я хорошо запомнил тот день, потому что именно тогда у меня первый раз немного заболела голова от количества восклицательных знаков в одном предложении, практически лишённом смысла.
- Ну пошли, - и Макс взял его за руку.
Я взял за вторую. Вова густо побелел, и выглядело это странно, но он всегда белел в тех ситуациях, когда обычные люди краснеют, и что ещё мы выяснили потом, Вова был абсолютно невосприимчив к юмору: вот просто если бы существовала единица измерения непонимания юмора вообще, то за её абсолют брался бы один Габриэль. Мало того, когда ему объяснили, что такое юмор и зачем он применяется в повседневной жизни, он запутался ещё больше и начал принимать за юмор то, что юмором не было, и наоборот.
- Знаем, знаем уже! Звонили из штаба! Ждём свежую кровь! – заорали из центрального голосом Ржевского, когда мы затопали по трапу в центральный.
Группа наставников сидела в полном составе.
- Так, так, так, а кто это у нас тут такой красивый?
- Я, - сказал Максим, - очевидно же: кто тут ещё красивый?
- А вот этот юноша бледный со взором потухшим, он кто?
- Он – лейтенант, - говорю я, - и мы его привели.
- А он немой?
- Не ваш. Он в ракетчики определён: у него образование и всё такое!
- А почему Вы не разговариваете, товарищ лейтенант? – не выдержал Андрей Горыныч.
- А Вы ко мне не обращались, почему я должен с Вами разговаривать?
Несмотря на всё своё престижное образование и родословное дерево обхватом в пять, а то и семь аршин, Вова был абсолютно невыносимо бестактен, недружелюбен и чванлив, но при этом выглядел и был всегда невыносимо жалким: на него нельзя было злиться или испытывать другие сильные чувства, кроме некоторой гигиенической брезгливости. Именно с Вовы я всегда напрягаюсь, когда слышу слово «аристократ», потому что как ни крути, а Вова был самым натуральным аристократом, но таким юродивым представителем этого класса, что днём с огнём поискать.
Андрей Горыныч встал, оправился, вытянул руки по швам и приосанился:
- Капитан третьего ранга Такойто! Прошу разрешения обратиться, товарищ лейтенант!
- Да, – побледнел Вова.
- Фамилия-то Ваша как?
- Габриэль.
- Питер?
- Нет, Владимир.
- Жаль, что не Питер!
- Почему?
- Что почему?
- Что не Питер. Кто такой этот Питер?
- Ах, - выдохнул Андрей Горыныч, опустился в кресло и взялся за левую грудь, - оставьте меня! Я не в силах смотреть на такой упадок в офицере флота! Сердце. Боже, как болит сердце от того, что лейтенанты не знают, кто такой Питер Габриэль!
- Андрей, сердце не там находится, - это Павел Георгиныч.
- Брат мой единоутробный! Я знаю, где находится сердце! Но для театральных жестов оно находится именно там, где я держусь!
- Я не понимаю, - не выдержал Вова, - скажите мне, где командир БЧ-2?
- Командир БЧ-2, юноша, у нас болен, если Вы ещё не в курсе. Неизлечимо болен отвращением к службе и бывает тут только в случае чрезвычайной необходимости. Можете поискать его там, - и Андрей Горыныч махнул рукой в сторону девятнадцатого отсека.- Вдруг у него именно сегодня она и есть.
Мы с Максимом посидели минут пятнадцать в центральном, послушали истории о былых деньках и всей компанией наблюдали, как всё это время Вова бродит по крошечному отсеку, тыкаясь во все двери и малочисленные закоулки.
- Вот для чего он тычется в пост связи, а? – не выдержал Ржевский. - А ты в дизель-генераторной смотрел? – крикнул он в девятнадцатый.
- Смотрел! Там нет!
- Ну пиздец, - резюмировал Ржевский.
- Перед вами, товарищи офицеры, классический офицер штаба – вот попомните мои слова! Тупой, но гонористый и решительный! – поднял вверх палец Павел Георгиныч.
- Да ладно?
- Попомните мои слова. Не живут такие на железе. Не живут.
Но в штаб Вова попал не сразу. Сразу Вова заступил в береговой наряд дежурным по КПП на въезде в дивизию.
- Не понял? – удивился начальник штаба на разводе. - А ты тут что делаешь?
- Заступаю дежурным по КПП!
- Так, помощник, иди-ка сюда.
Начальник штаба вместе с помощником двести второй отошли в сторону и говорили тихо, но некоторые слова возмущённого помощника всё-таки долетали:
- А кого мне ставить? А хули он на флот припёрся? Ну и что, что никогда? Устав есть – в уставе всё написано!
Вяло препирались минут пять: в итоге начальник штаба подошёл к Вове и, взяв его за пуговицу, сказал:
- Ну ты это. Не робей, главное дело. Пистолет у тебя есть – вот и стреляй, если что!
Мы-то тогда уже начали понимать, что Вова абсолютно невосприимчив к юмору и чрезмерно почтителен к старшему начальству, но откуда это мог знать начальник штаба дивизии?
Я бы показал вам фотографию этого невзрачного кубика, который охранял въезд и единственный официальный проход в дивизию ядерных стратегических ракетоносцев, но и Гугл и Яндекс дружно стесняются хранить в себе эти изображения: этот кубик три на три метра, без отопления, воды и канализации был собран из строительного мусора в шестидесятые годы, и назвали его КПП только по одной причине: ну надо же было хоть что-то назвать контрольно-пропускным пунктом! Он сиротливо ютился у кривой дороги и перекрывал её верёвочкой, висящей между двумя столбиками, которую морпехи отчего-то называли гордым именем «шлагбаум». Морпехи там были контролёрами, а дежурным – какой-нибудь офицер.
Вовино дежурство уже перевалило за полночь, и морпехи отлично справлялись с пропускным режимом, не обращая внимания на странного лохматого лейтенанта, когда одного из них кто-то дёрнул за язык сказать:
- Во. Автобат опять пьяный из посёлка едет: сейчас нам шлагбаум порвут опять.
- Как это? – встрепенулся Вова от своих научных записей. - Не положено же!
- Да ну, тащ, всё нормально: они завтра придут извиняться, всё починят и ещё чего-нибудь вкусненького принесут. Не впервой.
- Как это так это?!
Вова выскочил на свежий мороз и едва успел увернуться от сильно вихляющего ЗИЛа, который, и правда снеся верёвку, повихлял дальше.
- Стоять! – заорал Вова во Вселенную и запаниковал от возмущения и бессилия.
А всё почему? А всё потому, что прочитав инструкцию, он подивился на её примитивность и тупость, но не имея практического опыта применения инструкций, тут же о ней забыл и вместо того, чтобы согласно ей звонить дежурному в штаб и объявлять тревогу, он выхватил пистолет и начал стрелять в ЗИЛ, как его учил (ему так казалось) начальник штаба.
Из ЗИЛа посыпалось пьяными контрактниками, но сообразив, что тревога ложная, засыпалось обратно и уехало: первый раз в жизни стреляя из пистолета Макарова, Вова попал куда угодно, может быть даже и в созвездие Кассиопеи, но не в грузовой автомобиль, да к тому же, напоследок напрочь забыл о запасной обойме в кобуре. Морпехи скрутили Вову и, уложив на топчан, не выпускали до смены с дежурства. После этого Вову запретили ставить в береговые наряды и подпускать к стрелковому и холодному оружию, при том что служил Вова командиром группы в ракетной боевой части.
- Ну охуеть теперь, - сказал командир БЧ-2, - мало того, что ты, дрищ, службы вообще не нюхал, так за тебя ещё теперь товарищи будут лямку тянуть? За это будешь заниматься планово-предупредительными осмотрами всей боевой части, сука.
И Вова занялся. А что? Он же с высшим образованием, как-никак. Занимался, правда, он недолго: в аккурат до того момента, как заломал крышку ракетной шахты номер 20 в открытом положении.
- Ааааа! АААаа!! Блядь! За что мне это! Месяц! Месяц до пенсии остался!– каркал, как чайка, командир БЧ-2, бегая вокруг шахты и смешно махая руками. - Да как так-то, а?! Баклан, ты зачем её открыл вообще?
Вова невозмутимо смотрел вдаль:
- Согласно плана ППО и ППР.
- Согласно чему? Плану? А уровень гидравлики ты проверил? А состояние клапанов? А? А они тебе говорили, что здесь нельзя ничего трогать?!
Неподалёку стояло трио наставников: курило и утвердительно кивало головами.
- Говорили – говорили! По слогам и под запись! Ни-че-го!
- Ну? Хули ты молчишь? Говорили?
- Говорили.
- Ну?
- Что «ну»?
- Ну и нахуя, а?
- Ну по плану…
- По хуяну! Паша, Андрей! Шило есть? Сколько? Мне много надо! Давайте продадим его, а?
Крышку ракетной шахты не могли закрыть года два, и начальник штаба флота, приезжая периодически с проверками на ходовые корабли, в итоге не выдержал:
- Знаете что. Я знаю, что похож на крестьянина, оторванного вчера от сохи, я знаю, что похож на долбоёба, потому что ругаюсь матом и ору на вас, но, блядь, не до такой же степени! Сколько вы мне ещё будете втирать, что это не та крышка, что в прошлый раз и не на том борту? Если ещё раз я её увижу в открытом положении, то того баклана, что каркнет мне про проворачивание, сгною на железе!
Крышку закрывали всей дивизией, но закрыли, конечно, – с начальством шутки плохи.
А Вова к тому времени уже был переведён в другой экипаж, потом в третий, в четвёртый и в конечном итоге попал в экипаж ТК-208, который в те времена числился нашим вторым экипажем. Казалось бы, но все зачёты к этому времени он так и не сдал, как застопорился на середине пути в нашем экипаже, так и всё, хотя формально причина-то была банальной: Вова так и не научился ходить между отсеками.
Как подводники ходят между отсеками, если в подводной лодке нет дверей? Ходят они (а чаще всего бегают) через переборочные люки, которые имеют диаметр примерно от низа грудной клетки и до колена и располагаются чаще всего именно в этом месте. Чтоб проскочить в такой люк, есть два наиболее распространённых способа: согнувшись, нырнуть туда вперёд одной ногой и головой или (если что-то несёшь в руках) боком, но опять же ногой и головой вперёд.
Вова изобрёл третий способ: он подходил к переборочному люку, открывал его, разворачивался спиной, наклонялся, протягивал ногу в следующий отсек, щупал там ею палубу (а с другой стороны мог быть порожек или трап вообще) и потом лез туда вперёд жопой. И я бы вот рад сейчас приврать и наплести, что это вот, мол, мы его так научили ползать, но это было бы уже совсем возмутительной неправдой - можно, конечно, научить человека снимать свитер через ноги, но долго ли он это будет делать, если не бить его регулярно? Никто не учит людей ходить через двери: люди, когда бывают маленькими смотрят на других людей и просто повторяют за ними. Никто не учит подводников, когда они бывают маленькими, проскакивать в люки: они просто смотрят на других подводников. Вова же был настолько выше всей этой серой массы, по его собственному убеждению, что подражать ей не то что не хотел, а не мог этого допустить даже на уровне сознания.
Кроме всего прочего, у Вовы постоянно были заняты все карманы и руки: он постоянно носил с собой все свои блокноты, записные книжки, тетради, ручки, карандаши и прочее барахло, потому как простому народу не из профессорских семей не доверял и полагал, что обязательно что-нибудь да украдут и, чтоб вы понимали уровень воспитания Вовы, именно так и отвечал, когда его спрашивали, на кой хер он это всё с собой таскает.
И вот представьте себе эту картину: стоишь ты в отсеке, каким-то важным делом занимаешься, а тут открывается люк, в него просовывается нога, щупает, потом жопа заходит, потом остальная тушка. Из кармана обязательно что-то падает, тушка это собирает, кладёт обратно в карман, проходит мимо тебя дальше (не всегда даже и поздоровавшись), и перед следующим люком проделывает в точности всё то же самое. Ну как после такой картины можно продолжать важное дело?
Когда наш механик первый раз увидел, как Вова ползёт в корму, он немедленно подозвал его к себе:
- Ты сколько служишь уже?
- Четыре месяца!
- Офигеть. Знаешь что, друг, я похож на доброго дедячку, только честно?
- Нет, совсем нет.
-Это хорошо: значит и угрожать мне тебе не придётся. Запомни, друг: я тебе запрещаю ходить в корму. Ни разу чтоб я тебя больше здесь не видел.
- А как же я сдам зачёты?
- А никак. Ты мне их не сдашь ни-ког-да.
И как в воду ведь глядел, чорт! И старпом тоже очень удивлялся на Вову.
- Четвёртый - центральному!
- Есть!
- Что есть?
- Есть четвёртый!
- Габриэль, ты?
- Я.
- Бегом в центральный!
И тут же поворачивается к переборочному люку, потому как от четвёртого до восемнадцатого если бегом, то две минуты максимум. А Вовы всё нет и нет.
- Четвёртый - центральному!
- Есть четвёртый!
- Михалыч, а где Габриэль ваш?
- Так к Вам… убежал.
- Когда убежал?
- А вот как только Вы позвали, так он сразу и… побежал.
-Не понимаю… - бормочет старпом, - я бы уже в дивизию и обратно сбегать успел.
- И пообедать.
- Что?
- И пообедать там ещё успели бы.
- Это да, Антоныч, это да… жрать-то хочется.
И тут открывается переборочная дверь, и старпом наш первый раз видит, как Вова в них проходит. Отчего-то краснеет, смущается и, дождавшись, пока Вова весь вползёт в центральный, говорит ему:
- Владимир. Я не знаю чему Вас там обучали в вашем, без сомнения, престижном ВУЗе, но заходить к начальнику жопой вперёд - это, конечно, с одной стороны, приятно для начальника, но, с другой, есть такие вещи, как метафоры и аллегории, и абсолютно непонятно, как Вы собираетесь выжить на флоте без понимания их сути.
Вова стоит белый и ничего не понимает. Молчит, насупившись.
- Ладно, Владимир, ступайте.
-Вы же меня вызывали.
- Вызывал. Но так обескуражен твоим появлением, что уж и забыл зачем. Ступайте, пока я не вспомнил.
- Антоныч! – говорит старпом, когда Вова таким же макаром вылазит обратно. - Ну вот зачем вы так?
- Сей Саныч, меня, конечно, радует такая высокая оценка моих способностей унижать младших офицеров, но тут вынужден признать: на такое даже я не способен!
Командир двести восьмой оказался менее тактичен, чем наш старпом. Он вообще был слабо тактичен в отношении бесполезных и малограмотных людей: став командиром атомной подводной лодки в тридцать с небольшим лет, что само по себе уже нонсенс, он обладал уникальной памятью, крутым нравом и презирал абсолютно все условности. Вот если, например, человек был мудаком, то он так и звал его: «Мудак». С ним-то как раз и служил мой тёзка Лёша Баранов и рассказал мне историю Габриэля дальше.
- Габриэль! – рявкнул командир на ошарашенного криком Вову, когда тот вполз в центральный. - Ещё раз так войдёшь – выкину за борт!
Тот от тупости своей принял это за шутку и продолжил. Командир предупредил его второй раз.
На третий вышла вот какая история: застряла наша ласточка с экипажем двести восьмой в море и бесполезно в нём болталась, а командир их не выносил бесполезности ещё пуще, чем тупости. И вот мечется он по центральному (худой, чёрный и весь сжатый, как пружина), и сетует вслух на судьбу, и даже приличными словами тоже: ну типа там «жопа», «пидарасы» и так далее.
Только присел в кресло своё на краешек, как невыносимо громко щёлкает кремальера и в центральном появляется Вовина нога. Нога нащупывает палубу – командир за ней наблюдает, нога нащупала палубу и начала тащить за собой жопу – командир вскакивает с кресла и как пнёт эту жопу в самый что ни на есть копчик: Вова летит в девятнадцатый, из Вовы летят ручки, карандаши, блокноты, записные книжки, стирки, линейки, корректоры, скрепки и надкусанный пряник. Командир орёт в девятнадцатый:
- Я тебя, блять, два раза предупредил! Два! Раза!
Из девятнадцатого орёт командир девятнадцатого:
- Блядь! Только приборку сделали! На хрен мне здесь весь этот срач и Габриэль!
Командир захлопывает занавес, ну в данном случае - переборку.
Если вы думаете, что после этого Вова перестал так ходить, то я вам не сумел его правильно описать. Вова, повинуясь вновь приобретённому условному рефлексу (а он же был животным, несмотря на то, что из профессуры), заглядывал в отсек, и если там не было командира, то лез, а, если был, то просто закрывал переборку, стоял минут десять перед ней и повторял манёвр. Командир это быстро просёк и частенько стоял с другой стороны, ласково улыбаясь на Вовины заглядывания, до тех пор, пока Вова не выдерживал и шёл, куда ему надо было вокруг, вот что бы он делал на однокорпусной лодке? А в центральный Вова начал ходить кругами: обходил поверху девятнадцатый и восемнадцатый отсеки и спускался в центральный через перископную площадку.
После того выхода в море командир двести восьмой пошёл в штаб определять Вову на службу именно туда: остальные экипажи от него категорически отказывались. Говорят, даже на колени пытался встать перед командиром дивизии – так умолял уберечь его от греха смертоубийства и тот, конечно, сдался и забрал Вову в штаб.
И вот тут-то Вова и раскрыл весь потенциал своей научной души: начал с помощника флагманского ракетчика и стал в этой должности ещё более жалким, хотя, казалось бы, куда ещё?
Он приходил с проверками на корабль, и проверяемые офицеры смотрели на него как на говно, офицеры штаба смотрели на него как на говно и служил он у них в основном мальчиком на побегушках. Кого хочешь бы сломал такой режим и всеобщая молчаливая брезгливость, но только не Вову в его желании продвинуться по карьерной лестнице. Закончил он преподавателем в звании капитана первого ранга – рассказывает теперь о своих боевых подвигах студентам. Ну пусть, конечно, рассказывает, кто же ему запретит? Да и я не командир двести восьмой: я не настолько крут нравом, чтоб писать в ответ Вовиным студентам, что Вова на самом-то деле мудак, ребята, каких поискать. Такой мудак, что даже Питер Лоуренс, необычайно точный в выведении своих законов, ошибся, когда утверждал, что кто может делать – делает, кто не может делать – учит, а кто не может учить – управляет. Есть такие, которые не могут вообще ничего. Но на то и правила, чтоб из них были исключения, правда? Вот в исключения мы Вову и запишем.
