Во избежание недоразумений признаюсь, что не во всех историях, описываемых мной, мне довелось принимать непосредственное участие. А повествование ведется от первого лица лишь потому, что мне так удобнее...
Композитор
В середине восьмидесятых на Хорошевском шоссе в столице образовался своеобразный военный городок. Дом 38 занимала редакция “Красной Звезды”. В зданиях с тем же адресом, но с дополнительными литерами размещались прокуратура Московского военного округа и штаб ВВС МВО. А в доме 38А находилась редакция газеты МВО “Красный воин”, о которой и пойдет речь.
В те времена перестройки и гласности самая большая нагрузка в редакциях любых изданий выпадала на долю отделов писем: из самого Кремля велено было в течение трех дней отвечать на послания читателей. Любые.
Интернета, напомню, в те годы еще не было. Зато графоманы уже были. Они всегда были. Есть. И будут.
А публиковаться тогда им было негде. Разве что в газетах. Вот и приходилось сотрудникам отделов писем первыми брать удар на себя.
Думаю, в каждой редакции тех времен существовали особые папки, в которые аккуратно подшивались образцы эпистолярного жанра. Наиболее выдающиеся, естественно.
Была такая папка и в “Красном воине”.
Автором посланий был поэт. Процитировать все его произведения не смогу - он присылал их аккуратнейшим образом два раза в неделю. Но чтобы все стало понятно, приведу запомнившийся - к великому моему сожалению, навсегда - отрывок:
“Так не в бровь, а в глаз и в бровь
Доказал свою любовь
К спорту я.
Да будет гол!
За отеческий (читай, отечественный) футбол!”
Примечательно, что уточнение в скобках сделал сам автор. А еще более забавно, что опусы эти он присылал в редакцию военной (!) газеты.
Сначала ему аккуратным образом отвечали корреспонденты отдела культуры. Но поскольку поэт ни на какие критические замечания не реагировал, они сбросили это безнадежное дело на отдел писем.
Папка получилась весьма толстой. Но особо впечатляли финишные послания.
“Ну почему вы никак не хотите публиковать мои стихи, - вопрошал неугомонный поэт. - Они ведь хорошие. И вообще, газета - она ведь для нас, для трудящихся. Для читателей”.
“Наша газета - для солдат, сержантов, старшин, прапорщиков и офицеров Московского военного округа,” - из последних сил отбивался отдел писем “Красного воина”. И, как ни странно, отбился.
Месяца полтора от поэта не было ни слуху, ни духу. Но когда почта принесла очередное его письмо, на процедуру его вскрытия собралась вся редакция.
“Я понял, что публиковать мои стихи вы не хотите, - с выражением зачитывал послание вслух редактор отдела культуры. - Наверное, в них действительно есть недостатки”.
Два десятка военных журналистов перевели дух.
Чтение продолжалось:
“Это неудивительно. Я вообще-то не поэт. Я композитор”.
Соседи-прокуроры решили, что у летчиков что-то взорвалось. Выбежали на крыльцо, посмотрели - дыма и огня нет, стекла целы. И, недоумевая, вернулись к своим делам.
Минут через пять все успокоились. Кроме начальника отдела культуры. Старый полковник рыдал в голос. Попытка отпоить его водой не удалась. Пришлось открывать водку.
После принятого стакана он продолжил чтение:
“Могу прислать пару песен. С нотами. Надеюсь, моих соавторов, которые все члены Союза писателей, вы не станете мариновать отказами”.
Еще несколько месяцев вся редакция по утрам в обязательном порядке заходила в отдел писем - узнать, нет ли у них новых песен. Но ноты так и не пришли. Наверное, на почте затерялись...
Наказание
Любит наш народ жаловаться. А уж пожаловаться на журналиста - вообще, можно сказать, дело святое. Ну, и, конечно, если жаловаться - то на самый верх. Прямо Генеральному секретарю ЦК КПСС Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Нет, ну правильно же: он перестройку придумал, пусть теперь и расхлебывает.
В те далекие уже времена я работал в спортивной газете. Подчеркну, спортивной - это важно для будущего повествования.
Дело было в пятницу. К вечеру. Часов около семи, так что почти весь редакционный народ свалил по домам. Особенно начальство.
Сижу я в своем кабинете. Никого не трогаю. Материал какой-то дописываю. В этот момент раздается звонок внутреннего телефона. Секретарша главного просит спуститься к нему в приемную.
Это сейчас боссы стараются разместить свои кабинеты на самых высоких этажах. А у нас и дом был четырехэтажный, и лифта не было. Так что начальство сидело на втором.
Спускаюсь. Вижу в приемной двух мужчин в форме и при пистолетах. Слегка напрягаюсь. Ну, не часто вооруженные люди заходят в редакцию спортивной газеты...
Таня, секретарша главного, манит меня рукой из-за приоткрытой двери кабинета. Захожу.
-Что?
-Понимаешь, это фельдъегери. Привезли письмо Валере (так мы между собой звали нашего щефа). Из ЦК КПСС.
-Привезли - значит, привезли. А я тут причем?
-Сереж, за письмо расписаться надо.
-Ну и распишись.
-Я права не имею. Из начальства кто-то нужен.
-Я ж не начальство...
-Из начальства никого нет. А ты - специальный корреспондент при главном редакторе. Как бы старший по должности сейчас. Ты поставь перед Валериной должностью черточку - и распишись. Вроде ВрИО...
-Ну, если прокатит - пошли. Поставлю черточку.
Я поставил черточку в каком-то гроссбухе, расписался за получение. Фельдъегерь отстегнул от руки портфель, достал из него большой серо-синий конверт с внушающими невольный трепет буквами ЦК КПСС. Отдал его мне. Но - не уходит. Ждет чего-то.
Поймав мой вопросительный взгляд, он сказал:
-Вы должны вскрыть и прочесть письмо. Правила такие.
-Так оно же не мне адресовано.
-Вы расписались - вы и вскрываете.
Вскрыл. Внутри оказалось письмо с сопроводиловкой из канцелярии Генсека, в которой сообщалось, что нам перенаправляется письмо товарища... Жаль, фамилию товарища забыл. Так же в сопроводиловке было указано, что ответ заявителю должен быть отправлен в течение двух дней.
Странно. Обычно отвечать надо было в течение трех дней. А тут - два. Ну, наверное, в каждой канцелярии свои прибамбасы. И выполнять придется. Канцелярия-то ведь не ЖЭКовская, а цековская...
Вооруженные пистолетами суровые почтальоны в капитанских погонах пристегнули наручниками свои портфели к рукам. И убыли.
Я стал читать письмо. И чуть не рухнул под стол от хохота: какой-то пенсионер жаловался Горбачеву... на меня. Точнее, на какой-то из моих критических материалов.
“Этот, - писал он, - с позволения сказать, советский журналист, нарубил непонятных фактов, которые бросают тень не только на футбольную команду из нашего города, но и на весь спорт в целом. Мы не можем позволить каким-то там писакам очернять советских спортсменов, которые изо всех сил стараются продвигать дело перестройки”.
Когда мы с Татьяной отсмеялись, она задумалась. На ответ - два дня. То есть до воскресенья. Главный уехал на рыбалку. Раньше понедельника его не достать - мобильных же тогда не было. В общем, решили действовать по старой схеме. Я пишу жалобщику ответ - а на подписи опять ставлю черточку и расписываюсь за Валеру.
Я сел писать.
Мой ответ Чемберлену... Ну, то есть бдительному пенсионеру... Был настолько шедеврален, что я не смог исполнить наш с Татьяной уговор.
На официальном бланке было напечатано:
“Уважаемый товарищ...
По поручению Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Михаила Сергеевича Горбачева редакция провела расследование возмутительного случая, о котором Вы рассказали в своем письме.
Из случившегося сделаны надлежащие выводы.
По решению редакционной коллегии, к виновному приняты меры дисциплинарного воздействия...”
Тут я долго думал, как же мне себя наказать? Наконец, решил - и быстренько дописал:
“Специальному корреспонденту Сергею Мореву отпуск перенесён на зимнее время”.
И подписался: “Сергей Морев, специальный корреспондент при главном редакторе”.
Таня внимания на подпись не обратила. Мы запечатали письмо в редакционный конверт и отправили жалобщику заказным письмом. Копия, как и положено, была подшита в особую папку.
...В понедельник с утра главный ознакомился с папкой - и, соответственно, с ответом. Орал он на меня минут сорок. С перерывами на утирание глаз, слезящихся от сдерживаемого смеха.