Когда Рожкин осторожно, чтобы не расплескать своё богатое внутреннее содержимое, слез с койки, он понял, что влип. Нет, вы не подумайте, что с ним сразу же произошло что-то нехорошее. Просто после процедуры наконец-то включились мозги, и резко пришло понимание, что дело его дрянь. Когда лодка стоит у пирса (а именно так и было), на борту закрыты все гальюны. По нужде приходится бегать либо на торец пирса, либо – в особых случаях – в пятиочковый туалет типа «сортир», метрах в трёхстах на берегу. Еще какое-то время Рожкин мог, хоть и с трудом, контролировать ситуацию, но этого времени оставалось всё меньше и меньше. Поэтому, не теряя зря драгоценных секунд, он, даже не поблагодарив доктора, стартанул из отсека. Да так резко стартанул, что оставил на полу каблук от ботинка. Доктор повертел его и положил в тумбочку, авось в хозяйстве когда пригодится.

Вполне возможно, что Рожкина бы и пронесло, как его более удачливых предшественников. Возможно, он успел бы донести себя и всё своё дерьмо туда, где им было самое место находиться. Но, как мы уже знаем, день этот оказался для Рожкина не совсем удачным.

Выскочив в центральный пост, он чуть не убил дверью замполита. Тот стоял возле входа в отсек и вот уже битый час доставал штурмана каким-то очередным своим бредом. Когда зама со всего маху огрела железная дверь, штурман, шепча слова благодарности тому, кто это сделал, поспешил незаметно скрыться, а замполит, быстро повернувшись вокруг своей оси, тут же, на свою беду, узрел новую жертву. Почему «на свою беду» – станет ясно позднее.

– А вот и Рожкин собственной персоной к нам пожаловали! – радостно воскликнул зам, потирая ушибленное место и расплываясь в сладчайшей улыбке. – А боевой листок Вы, уважаемый, написали? Я, кажется, ещё на прошлой неделе задание давал! Вы что, комсомольские поручения игнорируете? – продолжал зам, устраивая поудобнее свой зад на вертящейся табуретке, с явным настроем на продолжительную беседу. – Я слушаю Вас, Рожкин! Что скажете?

Рожкин стоит, пучит глаза, с ноги на ногу переминается, сказать ничего не может и уж чуть было не взлетает. А зам оседлал конька, разошёлся и знай своё гнёт:

– Нет, Вы скажите мне, Рожкин! Для Вас что, заместитель командира корабля по политической части – пустое место? Вам наплевать, какие итоги покажет ваше подразделение в социалистическом соревновании? А может быть, Вам...

И тут Рожкин не выдерживает. Ни слова не говоря, он поворачивается к заму спиной, в два прыжка достигает трапа и судорожно начинает карабкаться наверх. От такой наглости замполит несколько опешил, растерялся, но ненадолго. С криком «Рожкин, стоять! Я Вас ещё не отпускал!» он тут же решительно кинулся вслед за беглецом в шахту рубочного люка.

И это было его роковой ошибкой.

Очутившись на вертикальном трапе и даже успев сделать несколько поступательных движений, зам вдруг остановился. Сверху раздался характерный звук, на голову что-то закапало, затем тоненько полилось, и вокруг явственно запахло туалетом. Ничего не понимая, зам поднял голову и... Лучше бы он этого не делал!

– Аа-а-а... Рож-ж-жкин!!! Мать твою!!! Су-ука!!! – только и успел взвизгнуть зам, слетая вниз с трапа. Звучно шмякнувшись на пайолы, он суетливо отполз из-под шахты люка в сторону, матерясь и истерично причитая.

– Какого чёрта? Ублюдок!!! Тварь!!! Да я тебя... Да ты мне!.. – разорялся зам, истекая на палубу зловонной жижей, безуспешно пытаясь разлепить глаза. Надо сказать, что на моей памяти это был первый случай, когда зам решил обратиться к подчинённому не вычурно официально на «Вы», а по-свойски, на «ты».

Что было дальше? Да сплошное расстройство, если честно! Негодяй Рожкин, таким образом оконфузившись, куда-то моментально исчез. Его пахучие следы растеклись по полу в ограждении рубки и на палубе, суетливой строчкой миновали пирс, затем по кратчайшему пути пересекли плац и безнадёжно терялись в зарослях ближайшего кустарника.

Замполит, безбожно матерясь (чего с ним также сроду не бывало) и проклиная всё на свете, побрёл к себе в каюту, сослепу натыкаясь на переборки. В каюте он, кряхтя и разражаясь то и дело неудержимыми потоками брани, переоделся, кое-как обтёрся, вылил на голову флакон «Шипра» и, благоухая непостижимой смесью ароматов, с набитой сумкой через плечо убыл в неизвестном направлении.

Доктор, предвидя возможные в скором времени осложнения со сходом на берег, также вовремя улизнул. Может этим бы всё и закончилось. Вахта быстро бы всё замыла, затёрла, спрыснула одеколоном, и круг пострадавших ограничился бы непосредственными участниками происшествия. Возможно, так бы оно и было, но тут на корабль совершенно не вовремя прибыл командир, и, изначально узкий, круг пострадавших весьма ощутимо расширился – до размеров всего экипажа.

Трагизм ситуации усугублял тот факт, что никто на лодке так и не знал, что же произошло. Трое основных действующих лиц: доктор, Рожкин и замполит, как мы помним, скоропостижно покинули корабль, не удосужившись (по понятным причинам) никому ничего объяснить. Вахтенный центрального поста, наблюдавший инцидент со стороны, в ответ на вопросы дежурного по кораблю «откуда говном прёт?» и «что произошло?» нёс какую-то околесицу. Поэтому когда дежурному доложили сверху, что на пирсе появился командир и движется в направлении лодки, тот, стоя в глубокой задумчивости посреди загаженного отсека, мягко говоря, несколько растерялся.

Командир же, едва очутившись в узком лабиринте ограждения рубки, тут же унюхал специфический аромат и даже кое-куда вляпался. Подоспевший дежурный (слава Богу, им в этот день был не я), волнуясь и запинаясь, попытался изобразить доклад по всей форме, но вышло у него приблизительно следующее:

– Происшествий, товарищ командир, никаких нет, личный состав занимается боевой подготовкой по плану мероприятий. А запах?.. Так это... я ещё сам понять пока не могу... Похоже, какая-то тварь насрала в боевой рубке...

Ой, не хотел бы я быть на месте дежурного в этот момент! Да и на месте командира, честно говоря, не очень. Он, бедняга, после такого доклада на несколько минут потерял дар речи. Так и стояли они молча, пялясь друг на друга: выпучивший глаза командир и часто моргающий дежурный.

– Я что-то, бл..., не совсем понял... – обретя наконец возможность выражать свои мысли, плотоядно глянув на дежурного, медленно заговорил командир.

– Я только на полчаса оставил лодку – и что я вижу? Её уже всю засрали? Так, что ли? – Затем, подойдя к шахте люка, брезгливо глянул вниз и с интонацией, не предвещающей ничего хорошего, язвительно поинтересовался: – А там на моё кресло случайно ещё никакая сволочь кучу не навалила?!! – И выйдя наконец из оцепенения, грянул во всё горло:

– Дежурный!!! Развороти твою задницу! Ну что ты вылупился на меня бестолковыми глазами? Что у тебя на корабле происходит? Чем это ты здесь вообще занимаешься?! – Дежурный, красный, как переходящее почётное знамя, с каплями пота на наморщенном гармошкой лбу, разводил руками и безуспешно пытался что-то промолвить.

– Ну что ты тут встал, как столб обоссанный? Я тебя спрашиваю?! И не хер тут делать удивлённых движений руками! Большой сбор объявляй! Всех вниз! Большую приборку, живо! Где старпом? Нет??? На базе??? Помощник? Помощника ко мне! Тоже нет??? А-аааа!!! Всех на борт! Запрещаю сход... всех драть... всё драить... – неистовствовал командир.

Большая приборка с кратковременными перерывами продолжалась ровно неделю. Всё это время экипаж в полном составе жил на борту, не было лишь главных действующих лиц: Рожкина и замполита. Первый от грандиозного позора подался в бега, а второй, по слухам, усиленно занимался его поисками в окрестных лесах.

Через неделю на трапе и в центральном посту наконец-то перестало вонять. Всё было тщательно отмыто и продезинфицировано. Большую приборку решено было закончить. Во всех внутренних помещениях пахло дешёвой парикмахерской: неотвязный парфюмерный дух густо заполнял все отсеки. На бюро вахтенного, в штурманской рубке и во всех закоулках центрального поста стояли открытые флакончики народного одеколона «Сирень».