Судорожно вдыхая остатки воздуха, я всплыл на поверхность и с помощью страхующих меня бойцов шумно взобрался на раскалённую палубу. Скинув под ноги опостылевшую амуницию, испытав лёгкое головокружение от свежего воздуха, я с недоумением уставился на протянутый мне Васей автомат. Ещё там, на глубине, он показался мне каким-то странным, но я не обратил на это внимания. И вот сейчас, держа найденный предмет в руках, я увидел, что рано успокоился. Да, это был автомат, да, Калашников, но... за время нахождения под водой у него откуда-то взялся приклад!
– Этого ещё не хватало! Вот чудеса...
Наши автоматы, хранящиеся для всяких непредвиденных нужд в оружейном сейфе четвёртого отсека в количестве двенадцати штук, один из которых и утопил разгильдяй Ряхин, назывались АКС‐74У и имели несколько иной вид. Деревянного приклада у них не было! Сама же вышеприведённая аббревиатура подразумевала приблизительно следующее: автомат Калашникова специальный калибра 5,45 мм образца 1974 года, укороченный. В те времена такая модель «Калаша» в вооруженных силах была ещё новинкой и использовалась в основном в ВДВ, спецназе и – ввиду своей миниатюрности – в танковых войсках. В девяностых с ними стали шариться все кому не лень: на разбитых российских дорогах сидели в засадах наряды ретивых гаишников, с видом приблатнённых дембелей промышляли по оживлённым улицам городов шайки хамовитых ментов. Наметив жертву, скользнув невзначай холодным зрачком ствола по вашему жалкому облику, они снисходительно пролистывали документы, а то и вообще – выворачивали наружу карманы. Одним словом, АКС-74У автомат хороший и вещь весьма полезная, особенно в умелых руках.
Найденный же мной автомат был банальный АК‐47 калибра 7,62 мм, образца 1947 года, в чём с первого же взгляда нетрудно было убедиться! Сколько лет пролежал этот раритет на дне, сказать было трудно, но сохранился неплохо. Скорее всего, это был трофей недавней Американо-вьетнамской войны. Мы тщательно промыли находку пресной водой, насухо протерли, и Вася поместил её отмокать в топливную цистерну.
Разочарование от неудачи с автоматом немного скрасилось после осмотра остальных предметов, поднятых на поверхность и аккуратно разложенных на палубе. Невероятно, но найденный на дне медный прут оказался именно тем, который я когда-то спрятал в трюме первого отсека и который потом непостижимым образом оттуда испарился. Тогда я был далёк от мысли связывать данное исчезновение и такую невероятную находку с происками сверхъестественных сил, но сегодня отрицать их вмешательство в эту историю не могу.
Я предполагаю, что всё было элементарно просто: злодей Картабаев, обнаружив в трюме мою заначку, тут же её перешхерил и по приходе во Вьетнам попытался поскорее продать. Но вот тут-то и вмешались стоящие на страже справедливости силы высшего разума. Поморгав ночью фонарём и подозвав к борту джонку аборигенов, Картабаев не удержал в руках сорокакилограммовый прут и во имя торжества той самой высшей справедливости благополучно утопил его на глубине пятнадцати метров. А в том, что в итоге прут этот снова оказался у меня, несомненно, присутствует личная заинтересованность кое-кого из высшего руководства небесной канцелярии. Ведь никакими измышлениями в пределах понятий теории вероятности невозможно объяснить ряд таких чудовищных совпадений!
Пять красномедных кабелей, тяжелыми десятиметровыми удавами растянувшиеся на палубе, без сомнения, оказались в своё время за бортом в результате приблизительно такой же неприятности. Сейчас они несколько подсластили горечь разочарования от неудачи с автоматом. Но основной клад всё ещё покоился на дне, и именно на него возлагались все мои надежды. С потерей оружия я практически уже смирился, так как было понятно, что совершенно нереально найти его в этих жутких завалах. Я старательно отгонял тяжелые мысли о грядущих неприятностях и, позволив себе увлечься суетой по подготовке следующего погружения, полностью доверился судьбе.
Решили, что в этот раз на дно отправится Вася – он очень загорелся взглянуть на всё своими глазами. Мне же надо было отдышаться, подкрепиться и немного передохнуть. Собрав необходимые для работы на глубине инструменты: гаечные ключи, ножовку по металлу, зубило и молоток, мы вновь приступили к нелёгкому процессу облачения в ИСП, только на этот раз в роли помощника выступал я.
Когда всё было готово и Вася предстал передо мной оранжевым марсианином в полной красе, я ещё раз указал направление движения, помог аккуратно перевалиться за борт, дождался, когда голова его скроется под водой и начал медленно потравливать страховочный конец.
Вася пробыл на глубине минут сорок, в течение которых я самым бесстыдным образом предавался низменным и корыстным мечтам, недостойным высокого звания комсомольца. Страховка, оборудованная мной из швартового линя, размоталась уже метров на пятьдесят. Через каждую пару минут я легонько за неё дёргал, получив ответ, успокаивался и продолжал громоздить в уме воздушные замки.
Солнце немилосердно пекло. Огненный шар бессмысленно источал на землю потоки губительного ультрафиолета и висел уже над самой головой. От корпуса лодки поднимался нестерпимый жар. Остро пахло морем. Терпкий аромат берега перемешивался с запахом железа и перегретой краски. Вдали, за раскалённым пирсом, за желтеющей в окаймлении пены полоской прибрежного песка, за частоколом косматых пальм, кривились, словно пустынные миражи, зависшие над землёй розоватые строения городка базы. Рябь на поверхности моря вспыхивала россыпью ослепительных искр. На противоположной стороне залива, раскинувшегося передо мной гигантской пылающей чашей, плавились в зыбкой дымке массивные, зазубренные по краям красноватые горы. Утренняя свежесть бесследно растворилась в стоячем мареве дня. Время неуклонно бежало к полудню.
Когда Васина оранжевая голова появилась на поверхности, у меня возникло смутное подозрение, что ничего из задуманного выполнить ему так и не удалось. Подняв на палубу импровизированный контейнер для сбора добытых ценностей, я с разочарованием обнаружил в нём всё те же наши инструменты, пару хлипких медных трубочек и – что бы вы подумали? – винтовку! Да, этот день преподносил нам сюрпризы один за другим! Это была американская автоматическая винтовка М‐16 времён всё той же Вьетнамской войны. Все дюралевые детали были настолько окислены, что, очутившись на воздухе, сразу же рассыпались в порошок. Целыми остались пластмассовое ложе, приклад и облепленный бесформенной грудой окислов ствол. Никакой ценности эта потерявшая товарный вид и не подлежащая реставрации находка уже не имела, и я без сожаления отбросил её в сторону.
Между тем, выбравшись на палубу, разоблачившись и немного отдышавшись, Вася сообщил следующее:
– Это паровая машина какого-то старинного парохода! Правда! Как механик тебе говорю. Изогнутые балки вокруг – шпангоуты. Деревянная обшивка сгнила, но кругом валяется много разных железяк: кнехты, клюзы, блоки... Я там, рядом, ещё и якорь нашёл. Из песка лапа торчит, не видел, что ли? – выпалил Вася на одном дыхании. Он был очень возбуждён и не находил себе места на палубе.
– Ну а медь, – скромно поинтересовался я, – это что – всё? – и покрутил в руке тоненькую зелёную трубочку.
– Да нет! Меди там навалом, но одному работать невозможно, помощник нужен. Я только приноровлюсь, ключ на гайку накину, за подрывником полезу, и всё падает. Два ключа потерял. Да и гайки очень уж туго затянуты. Тянул, тянул, так ни одной и не отдал, прикипели сильно... – виновато поглядывая на меня, отчитывался Вася.
– Ножовкой начал работать – тоже бесполезно, – продолжал он. – Пилил, пилил... Жарища такая – чуть не сдох!
Вспотел так, что думал – захлебнусь, а даже до половины трубки не допилил. То ли медь там какая-то калёная, то ли ножовка тупая – не знаю... Да и не удобно там... хрен куда подлезешь! – Вася в сердцах сплюнул через плечо за борт, неопределённо выругался и тоскливо окинул взглядом лодку, пирс и сверкающие воды залива.
Чего-чего, а такого конфуза я предвидеть не мог. До меня как-то сразу не дошло, что выполнить задуманное даже здесь, наверху, на воздухе, – очень тяжёлый труд. Медные дюймовые трубы, качественно притянутые к фланцам медными же гайками лет сто, а то и больше тому назад, сейчас и на заводе не так-то просто открутить. Под водой же, в громоздком неуклюжем снаряжении, не имея ни нормального обзора, ни точки опоры, это вообще нереально. Пытаться отпилить их ножовкой – ещё большая глупость. Интенсивная физическая работа требует двойной, а то и тройной порции кислорода. В результате допустимое время нахождения под водой снижается во столько же раз.
Стремительно таяли созданные больным воображением миражи. От богатства, которое мы уже явственно ощущали в своих карманах, ничего не оставалось. Ну и что с того, что оно реально существует и не далее как полтора часа тому назад я благоговейно смотрел на него сквозь мутные стёкла окуляров и даже трогал руками? Непреложный принцип «если никто не предъявляет права, значит, моё» в данной ситуации абсолютно бесполезен. Никто ничего у нас не оспаривает и не отнимает, бери и пользуйся на здоровье! А вот нет, не получается! Можно только ходить вокруг, слюни пускать и любоваться на богатство со стороны. За что нам такая несправедливость?!
Крах был полный и несомненный. Вася, расстроенный не меньше моего, предложил сегодня вечером на берегу напиться. Вспомнив, что, в довершение ко всему, мы так и не нашли автомат, я предложил ещё и утопиться. Пару минут мы поспорили, что было бы правильнее, и, не придя к определённому выводу, решили однозначно сделать первое, а потом посмотреть.
К тому времени жизнь уже научила меня не принимать неудачи близко к сердцу. Утраченные иллюзии – это тоже ценное приобретение. Я заставил себя улыбнуться. Улыбка получилась вымученная и, наверное, какая-то идиотская. Я понял это по тому, как жалостливо Вася на меня посмотрел. Следуя недавно освоенной методике, я усиленно принялся соображать, может ли чем-нибудь хорошим обернуться данная неприятность. Помнится, к этому способу ухода от объективной реальности я уже прибегал, болтаясь ночью в одиночестве посреди моря. И вот теперь, зная о том, что любая неудача на самом деле не является таковой, так как не всегда сразу же можно осознать все скрытые в ней положительные моменты, я усиленно принялся соображать, что же позитивного может таиться в таком жесточайшем обломе. Я пытался как-нибудь извернуться и по возможности правдоподобно убедить себя в том, что потеря таких деньжищ действиительно пошла нам на пользу.
И я придумал! Кто мыслит, тот всегда найдёт! Как ни трудно было докопаться до истины, но она, как всегда, оказалась на поверхности. Я пришёл к выводу, что хорошим в этой ситуации можно было считать то, что я вообще остался жив. Судите сами: в случае удачного стечения обстоятельств, если бы конвейер по добыче меди на дне заработал в полную силу, если бы гайки откручивались как по маслу, а медные трубки отламывались, как стеклянные, то маловероятно, чтобы мы остановились на полпути. Зная себя и свою упёртую целеустремлённость, можно быть абсолютно уверенным, что пока последний килограмм ценного металла не оказался бы на поверхности, я бы не успокоился. Но даже для простого, без разборки и отпиливания, перемещения на поверхность тонны груза, находящегося вдали от пирса на пятнадцатиметровой глубине, необходимо было совершить не менее тридцати подводных прогулок. А в тех условиях: в неприспособленном снаряжении, при немыслимой жаре – каждая из них запросто могла оказаться последней. Таким образом, невидимая рука провидения вновь уберегла меня от смерти и сохранила для вас, уважаемые читатели.
Во время этих моих размышлений Вася сидел с тоскливым видом на заваленном пруте «Ивы»18, сосредоточенно потел и с удивлением на меня поглядывал. Видимо, моя улыбка и на самом деле казалась ему очень странной. Но вот он резко встал, ещё раз жалостливо посмотрел, недоумённо пожал плечами и, отойдя в сторону, шумно сиганул с борта в прозрачную, сверкающую на солнце воду, осыпав палубу освежающим дождём солёных брызг.
– Утопился! Вечера не дождался! – подумал я с сожалением, но сам не поспешил следом за ним. Выйдя из задумчивости, я глянул на часы. Было уже время обеда. – Дурак! – подумал я. – Пообедал бы сначала!
Поднявшись на ноги, я посмотрел ему вслед. Светлая Васина голова скользила по зеркалу залива, быстро удаляясь от борта лодки.
– Место поглубже ищет, – сообразил я.
На пирсе в этот момент наблюдалось какое-то движение. Безмолвие знойного полдня нарушилось звяканьем посуды. Я присмотрелся. Разомлевшие, опухшие от сна, бойцы лениво накрывали обед под растянутым над палубой тентом. Пришедший с берега бачковой выкладывал на стол буханки хлеба, банки консервов, разливал по тарелкам дымящееся варево. Бросив взгляд в сторону моря, я заметил, что Вася ещё не утонул, даже наоборот – развернувшись, он спешно, словно боясь куда-то опоздать, вразмашку грёб назад.
– Проголодался! Увидел обед и топиться передумал! – вновь догадался я и на радостях, сбросив на раскалённое железо свои дырчатые тапочки, сам с разбегу плюхнулся в молочно теплую воду.
После обжигающего жара палубы тридцатиградусная вода показалась приятно прохладной. Вынырнув на поверхность, я какое-то время расслабленно лежал на спине. Невесомое безвольное тело блаженно остывало, покачиваясь на волнах. Сквозь плотно сомкнутые веки бесформенным красным пятном качалось перед глазами беспощадное жгучее солнце. Отдохнув и немного охладившись, я не спеша поплыл вдоль борта к кормовой оконечности лодки, чтобы там, в самом низком месте, спокойно взобраться на палубу.
Едва коснувшись голыми пятками раскалённой поверхности кормы, я в нерешительности остановился. Бросив взгляд на оставленные возле рубки и уже дымящиеся под палящим солнцем тапочки, я несколько растерялся. Добраться до них босиком было даже теоретически невозможно. И вот тут наконец-то пригодился Ряхин! Видя моё затруднительное положение, желая выслужиться и по возможности реабилитироваться, он, спотыкаясь, бросился на помощь:
– Шас, тащ лейтенант, я мигом!
Пока я ждал, взгляд мой скользнул вниз по корпусу лодки, туда, где в дрожащих полосках света явственно различались на четырёхметровой глубине крылья кормовых горизонтальных рулей. На плоскости левого крыла лежал предмет, явно мне что-то напоминающий. Когда с тапочками в руках подбежал подобострастно в пояснице согнувшийся Ряхин и по направлению моего пальца посмотрел вниз, он этот предмет сразу узнал. Конечно же, это был тот самый утопленный сегодня утром несчастный автомат!
Рёв ликования, которым разразился обезумевший от радости Ряхин, чуть не сдул меня обратно в море. Целый день сегодня в ожидании неминуемого возмездия за утерянное оружие дисциплина из него так и пёрла. Он так преданно на меня смотрел и был настолько проницателен, что любое моё приказание готов был выполнить, повинуясь лишь неуловимому движению глаз. В надежде на то, что на суде ему всё зачтётся, он тщательно вымыл палубу, до блеска надраил бронзовые поручни, опоясывающие рубку, и уже почти до половины выскоблил железной щёткой ржавую поверхность пирса. В порыве сверхисполнительности он ещё и не то мог бы сделать. Но вот автомат нашелся, и бурная радость его была вполне объяснима: возмездие отменяется, тачки по Сахалину катать не придётся!
Я едва успел поймать Ряхина за шиворот, когда он, повинуясь душевному порыву, чуть было не кинулся за борт. Как вы понимаете, доверить ему такое важное дело я никак не мог. Если автомат сейчас упустить и он по неосторожности всё же свалится на морское дно, то найти его там будет уже невозможно. В этом я успел убедиться лично. Поэтому, оставив Ряхина на палубе сторожить мои тапочки, я сам плюхнулся в воду.
Уже через минуту автомат был поднят и передан в трясущиеся руки Ряхина. В этот момент он был похож на преданную овчарку в момент получения сладкой косточки. Высунь он ещё язык и прерывисто и часто задыши, иллюзия была бы полной.
– На, раззява! В следующий раз, если уронишь, топись сразу сам! – дал я Ряхину полезный совет и отправил вниз приводить оружие в порядок. Подсумка с патронами на рулях не оказалось. Понимая бессмысленность дальнейших поисков, я на этом и успокоился.
Вечером после вахты я нашёл командира в прекраснейшем расположении духа. Видно было, что выходной день он провёл хорошо. Подтверждением тому были маслянистые, неправдоподобно ласковые его глаза и густое амбре, распространявшееся по каюте. Кроме того, по радио прошло сообщение, что накануне его заочный друг Саддам Хусейн сделал какую-то очередную гадость проклятым американцам, чем окончательно привёл командира в состояние полнейшего счастья. Пользуясь моментом, я, не мешкая, доложил о происшествии.
Выслушал меня командир вполне спокойно и даже ни разу не матюгнулся. Это меня несколько насторожило, но, видя, что настроен он сегодня мирно, я набрался наглости и после доклада тут же попросил выдать причитающиеся мне за два месяца три литра спирта. Вместо спирта я получил пространные рассуждения на отвлечённые темы, но ненадолго, минут так на пятьдесят.
В основном командир говорил о том, что «задолбали окопавшиеся вокруг разгильдяи и бестолочи», что во всём виноват Горбачёв и его друзья американцы, что именно из-за них в армии и в стране такой «развал и шатание».
– Нет, ты скажи мне, минёр, – обращался ко мне командир с нажимом, словно я в чём-то с ним не соглашался. – Зачем этому херу лысому понадобилось всё разваливать? Какого хрена жопу американцам прилюдно вылизывает? Смотреть противно, как он очко своё направо-налево подставляет! «Ах, трахните меня, господа, здесь, и вот сюда, пожалуйста, и ещё раз, и вы тоже, и вы... А вот за это мы ещё не покаялись и вот за то...». Проститутка, б@дь ренегатствующая, оппортунист херов, да простят меня Маркс и Энгельс, царствие им небесное! И попомни, минёр, моё слово, – как коммунист тебе говорю, – всё это ещё цветочки, а ягодки их волчьи всем нам скоро собирать придётся! Они, сволочи, всё развалят, продадут, переговняют, Нобелевскую премию мира за это получат – иудины тридцать серебреников, а Страны, Союза, Державы – поминай как звали!
Я старательно кивал головой и во всём с командиром соглашался, даже отвесил несколько комплиментов «другу Саддаму», выразив полное одобрение его непримиримой позиции в отношении зарвавшихся американцев, и рассказал новый анекдот про пятно на лысине Горбачёва. Командир расцвёл, заулыбался, выдал из причитающихся мне трех литров поллитровку и, похлопав по плечу, отпустил невредимым восвояси.
Выйдя от командира, я прихватил из канцелярии печатную машинку и побрёл к себе в каюту изобретать материалы административного расследования. Когда всё было готово, я позвал Васю, и под импровизированную закуску мы употребили полученную от командира поллитровку. Напиться вдрызг, как планировалось, у нас не получилось. Пол-литра спирта для этой цели оказалось маловато. Не выполнили мы также и вторую половину из намеченных на сегодняшний вечер мероприятий – не пошли топиться и, честно говоря, ни разу потом об этом не пожалели.
Найденный неучтённый АК‐47 после недельного вымачивания в солярке мы благополучно разобрали, отчистили и даже разработали все движущиеся детали. Не в пример американской винтовке М‐16 он прекрасно сохранился – видимо, был хорошо смазан. Но стрелять из него мы не решились: мало ли что. А так, брали с собой как средство психологического воздействия на пляж и в дальние прогулки вдоль побережья. Видя, что мы ребята серьёзные, местное население выказывало нам особое почтение и даже не пыталось что-нибудь украсть.
Паровая машина в целости и сохранности осталась лежать на дне. Ещё пару раз мы с Васей к ней наведывались, но поживиться ничем так и не смогли. Я думаю, что до сих пор эта реликвия продолжает покоиться на морском дне, на том же самом месте. Если есть на свете какой-нибудь безумный коллекционер, собирающий паровые машины древних пароходов, то я готов совершенно безвозмездно подарить ему свою находку и указать её точное местонахождение.
18 Антенна дальней радиосвязи.