Такие вот воспоминания может иногда вызвать к жизни некий, с виду неказистый листок бумаги, найденный на полу в кают-компании полузатопленной, брошенной на произвол судьбы старой подводной лодки. Документ тот, кстати, до сих пор хранится в моём личном архиве, и всем желающим я могу его собственноручно показать. А сколько их таких, оказавшихся невостребованными документов, воспоминаний, мыслей и чувств осталось за бортом, пропало безвозвратно вместе с ушедшими в небытие кораблями, людьми, эпохами... Скрытые страницы истории в виде старых, отсыревших листков кое-где ещё покоятся на чердаках и валяются под ногами – ждут своего кропотливого исследователя. Люди, будьте бдительны! Не спешите выбрасывать на свалку старые бумаги, семейные архивы и фотографии. Лучше подарите мне...

Но вернёмся к нашему повествованию. Каюсь и прошу прощения у моих бесценных читателей за то, что оставил их заинтригованными и в неведении в самом напряженном месте. Как мы помним, так и остались невыясненными обстоятельства чудовищного взрыва, в результате которого сильно пострадали как моя бедная голова, так и хитромудрая голова Василия Алибабаевича, в данный момент в наказание за вопиющую тугоухость занятая осмыслением и заучиванием наизусть тяжеловесных фраз из любимейшей его книжки РБЖПЛ‐82.

Таким образом, где-то весело, а где-то не очень, в воспоминаниях и размышлениях пролетел остаток той сумасшедшей ночи. До рассвета новых неприятностей, слава Богу, не произошло. Измученный духотой и свалившимися переживаниями, я решительно свернул засаленный влажный матрас и полез наверх с намерением дожидаться спасительного рассвета на свежем воздухе.

Расположившись кое-как на раскладном колченогом столе, оставленном с вечера на пирсе, я решил скоротать время. Хотелось сделать доброе дело или... кого-нибудь убить. Также очень хотелось поесть. Я долго не мог сообразить, что же мне хочется больше. Проблема решилась сама собой: поесть было нечего, делать доброе дело – лень, поэтому оставался единственный вариант. Решить вопрос – кого убивать – тоже не составило труда. Тут даже появилась возможность совместить приятное с полезным. Но если вы подумали, что, не удовлетворившись вынесенным ранее Василию Алибабаевичу наказанием, я решил его усугубить, то сильно ошибаетесь. Не такой уж я кровожадный монстр, как это с первого взгляда может показаться. Расстреливать его я не стал. С присущей мне добротой и человечностью я тут даже смягчил наказание – разрешил сдавать РБЖ не наизусть, а близко к тексту, своими словами. Но, как выяснилось, даже это оказалось Василию Алибабаевичу не под силу. Девственно чистые его мозги оказались совершенно непригодными для запоминания иных фраз, кроме классических словосочетаний чистейшего русского мата, чем он, кстати, никогда не забывал воспользоваться к месту и не совсем.

Задуманное мной смертоубийство не имело никакого отношения ни к Василию Алибабаевичу, ни к прочим недоразумениям сегодняшней ночи, но несло в себе огромную практическую пользу. Дело в том, что с наступлением темноты на пирсе начинал твориться форменный беспредел – огромные мерзкие крысы несчётными ордами носились из конца в конец, сметая и сжирая всё на своём пути. Коты с соседней плавмастерской в количестве не менее пяти голов и пара наших заслуженных усатых подводников окончательно опозорили флот. Эти дармоеды и «подлые трусы», отъевшиеся на казённых харчах, боялись даже ступить на пирс и были настолько забиты жизнью и военной службой, что прятались по углам даже от своих родных корабельных крыс. А между тем мерзкие твари каждую ночь устраивали на пирсе дикую вакханалию. Они уже дошли до такой степени наглости, что перестали уступать дорогу людям, и ладно бы только матросам, но – страшно сказать – даже офицерам! Такого попрания незыблемых правил субординации я вынести, конечно же, не мог. Только пролившаяся кровь могла успокоить мою расходившуюся офицерскую гордость.

Я достал тот самый, покоящийся у меня в кобуре ПМ, который несколько часов тому назад наводил ужас на Кулькова и, как то ружьё у Чехова, неизбежно должен был сегодня выстрелить. Выбрал безопасный сектор обстрела, чтобы пули улетали прямо в море и не рикошетили куда не следует. Затем положил на торец пирса чёрствую буханку хлеба, раскатал матрац на шатком помосте и занял позицию для прицельной стрельбы.

Первый выстрел тут же разнёс на мелкие кусочки вылезшего разведать обстановку крысиного вожака и облюбованную им буханку хлеба. На эти останки тут же накинулись появившиеся словно из-под земли несколько десятков его серых товарищей. Что тут началось! Скоро ни от буханки хлеба, ни от тушки их вожака ничего не осталось. Разделавшись с дармовым кушаньем, милые животные заскучали, стали с интересом поглядывать на меня и облизываться. Тут в первый раз ощутил, что могу для кого-то представлять интерес не только как личность, но и в качестве деликатеса. Срочно требовалось показать, кто здесь хозяин. Я смело ринулся в бой и ни на секунду не посрамил высокого человеческого звания. Пистолет Макарова – не лучшее оружие для охоты на мелкую живность, но не для хвастовства скажу, что после восьми прицельных выстрелов я оставил на ржавой поверхности пирса шесть развороченных трупов.

Однако вражьи цепи не поредели: то здесь, то там из щелей и люков показывались горящие глаза и отвратительные гладкие хвосты. Разрядив вторую обойму, войдя во вкус, я забрал автомат у верхнего вахтенного и уже собрался было начать охоту по-крупному, как чья-то тяжёлая рука легла мне сзади на плечо. Я резко вскочил, повернулся и от неожиданности чуть не нажал на курок.

– Дежурный по соединению! Мать твою... – прошиб меня холодный пот. – Будь он не ладен! Какого хрена не спится по ночам? Ну, всё... Влип! Сейчас такой крик поднимет! Не дай Бог утром доложит Бивню...

В поисках спасительного решения в голове заметались отрывочные мысли: А может, его пристрелить? Нет. Жалко... Дядька вроде неплохой... По глазам видно. Улыбается вот... Надо как-то отмазаться! Но как?

Дежурный стоял передо мной, кривясь в ехидной ухмылке. На плечах поблёскивали погоны целого капитана второго ранга. Маслянистые припухшие глаза на пылающей здоровым румянцем физиономии выказывали порочную склонность к бытовому пьянству, возможно, даже и в служебное время. От дыхания отдавало сежевыкушанной водочкой, но он твёрдо стоял на ногах, говорил внятно, даже слишком.

– Что у тебя тут, лейтенант, за Сталинградская битва? А? – рявкнул дежурный так, что у меня мурашки побежали по коже. – Хунтоты, что ли, одолели? А где же трупы? – продолжил он чуть потише, направляясь в сторону лодки.

– А! Твою мать! Говно у тебя тут на палубе, что ли! – воскликнул проверяющий, поскользнувшись на том, что осталось от одной из моих мохнатых жертв.

– Товарищ капитан второго ранга, за время моего дежурства происшествий не произошло, в настоящее время занимаюсь отстрелом крыс, так как они окончательно обнаглели и стали уже представлять опасность для корабля. Лезут в электрощит берегового питания, жрут изоляцию, и сегодня из-за них уже короткое замыкание было! – не растерявшись, тут же состряпал я более-менее правдоподобный доклад.

– Неужели? Вот твари! – удивился проверяющий. – Ну-ка, открывай щит, давай посмотрим, что они тут сожра... – и, не докончив фразы, как-то смешно подскочил, взвизгнул, проворно подбежал и запрыгнул с ногами на стол. Я последовал за ним и весьма, надо сказать, вовремя, потому как через то место, где мы только что стояли, на выручку погибшим в неравном бою товарищам пронеслась средних размеров крысиная стая.

– Ну, ни хрена себе! – отвесил челюсть ошарашенный проверяющий. – Патроны остались? Дай-ка я их... сволочей... Да я их... сейчас... всех! – И, отобрав у меня автомат, не целясь, оглушительно загрохотал над ухом, осыпая меня и палубу градом горячих гильз.

Пули отскакивали от пирса, высекали искры, крысы визжали, прыгали, подлетали и падали. Все тридцать патронов обоймы, к великому изумлению стрелка, были выплюнуты одной очередью за какие-то пару секунд. Он в недоумении посмотрел на автомат, потряс его и с немым вопросом повернулся ко мне. Ему было непонятно, как это крутые парни в голливудских боевиках умудряются по два часа безостановочно валить толпы туповатых врагов, а тут две секунды и всё...

Заменив магазин, дежурный по соединению в те же несколько мгновений опорожнил и его. Голова моя гудела, словно её насквозь продолбили отбойным молотком. С макушки и плеч скатывались, падая и звеня, на палубу дымящиеся гильзы. Одна закатилась за шиворот и жгла где-то в районе лопаток. Предвидя, что сейчас потребуется следующая порция патронов, я незаметно вытащил из подсумка последний, третий, магазин и сунул его под матрац. Пошарив рукой вокруг и не найдя того, что искал, дежурный по соединению разочарованно вздохнул и с сожалением вернул оружие. Потом он грузно сполз со стола, с опаской поглядывая под ноги, крепко пожал мою руку и уже запросто, по-свойски, сказал:

– Молодец, лейтенант! Держись...

Так как я немножко оглох, то мне показалось, что сказал он:

– Живи!

На что я с благодарностью ответил ему:

– Спасибо!

– Действительно, добрый дядька, – подумал я. – Хорошо всё-таки, что я его не застрелил!

Отряхиваясь и расправляя помятую форму одежды, «добрый дядька» в свою очередь по-отечески меня поучал:

– Ты только на пирсе порядок наведи! Патроны списывай на обеспечение безопасности стоянки корабля в базе. В отчётах пиши – хунтоты, мол, на джонках одолели, лезут к борту, воруют всё что ни попадя, отгонять приходится с применением оружия... Да что мне тебя учить – сам ведь всё знаешь!

Затем он сделал в вахтенном журнале обстоятельную запись о проведённой проверке корабля и вахты с парой дежурных замечаний. Похлопал меня по плечу как уже проверенного в деле боевого товарища и, источая вокруг себя неповторимый аромат одеколона для настоящих мужчин с непонятным для иностранцев названием «Перегар», побрёл в направлении базы пропустить очередной стаканчик.