Большое дело началось, как обычно, с малого. Имея основательную теоретическую базу, в совершенстве владея понятиями о прибавочной стоимости, оборотном и прочих капиталах, проштудировав, как мы помним, в своё время и сам тот – одноименного названия – труд, Борисыч решил применить полученные знания на практике. Причём не просто попробовать и посмотреть, что из этого получится, а подойти к делу самым серьёзным образом и добиться вполне определённого результата. Миллион долларов чистой прибыли в год – была его программа-минимум. О программе-максимум он пока не распространялся.
Сначала, как и положено истинно верующему человеку, Борисыч посетил храм. Причастившись и прикоснувшись Святых Тайн, получив у батюшки благословение, он приступил непосредственно к делу.
Идея была не нова: все имеющиеся в наличии деньги, что-то около трёх тысяч долларов, частью скопленные за десятилетие нелёгкой подводной службы, частью полученные от государства в компенсацию за преждевременное увольнение в запас, вложить в наиболее прибыльное и по возможности легальное дело. Таковым, по его мнению, тогда и являлся автобизнес. Для этого через знакомого кадровика пароходства он за 500 долларов оформил паспорт моряка. Ещё тысяча ушла на то, чтобы попасть в судовую роль и сесть на пароход, отправляющийся с грузом леса в Японию. Оставшиеся полторы тысячи «зелёных» были заныканы от греха и от таможенников подальше в аккуратно нашитый на трусы карман, и через пару дней Борисыч оказался в малюсеньком порту Офунато на восточном побережье Японии.
Не буду утомлять читателя описаниями похождений штурмана по японским помойкам. Сообщу только, что времена были доисторические и дикие, цены на «скраб» в Стране восходящего солнца – просто смешные, тем более в той глухой деревушке, в которую Борисыч так удачно попал. За те свои крайне ограниченные средства он умудрился приобрести пять вполне сносных праворульных легковушек, да ещё потом имел наглость жаловаться, что дорого взял.
Но купить в Японии машины и доставить их в Находку или во Владивосток – это было ещё не дело, а едва ли его малая треть. Самым сложным тут считалось сгрузить машины в порту и правильно ими распорядиться, не дав крепким лихим парням отмести законное своё имущество. Времена, повторяю, были доисторические, почти первобытнообщинные, и право наглого и сильного являлось единственным средством достижения первенства в борьбе за существование.
Вследствие ли недопустимой самонадеянности, по наивности ли, но Боричыч не позаботился о прикрытии заранее. По этой причине или по какой другой, но в виду приближающихся родных берегов, стоя на сырой раскачивающейся палубе, он слегка нервничал. Отдавать никому и ничего штурман, конечно же, не собирался, но как-то не хотелось начинать новое дело с кровавого побоища за презираемую им как коммунистом частную собственность, а тем более – с обыкновенного и наипошлейшего убийства. Возможности такового в сложившейся ситуации Борисыч в принципе не отрицал, но душа, исполненная обретённым недавно истинно христианским смирением, всеми силами тому противилась.
Нельзя сказать, что штурман проявил недопустимую халатность и совсем не подготовился к встрече с Родиной. В укромном закутке на палубе неподалёку от того места, где чуть ли не внавалку – гирляндами над низкими бортами лесовоза – нависали вожделенные иномарки, его поджидал накануне заныканный, гуманно обёрнутый в газетку пожарный ломик, чуть ржавый, но весьма увесистый и в довольно-таки приличном состоянии. Наслушавшись за несколько суток плавания о беспределе, творящемся в приморских портах, Борисыч поклялся себе: проломить черепов столько, сколько потребуется, или самому умереть, но ни на пядь не отступиться от личных интересов.
Но штурману повезло. Кровопролития устраивать не пришлось. Среди протокольного однообразия квадратных харь бандюков, толпящихся на берегу, Борисыч узрел одну самую протокольную и наглую, но, что особенно ценно, – знакомую. Харя принадлежала бывшему его подчинённому, штурманскому электрику, матросу Сарайкину, лет десять уже как демобилизовавшемуся с подводного флота и наконец-то, как видится, нашедшему себе занятие по душе. Без труда узнав Сарайкина с достаточно большого расстояния, Борисыч надеялся, что и тот в свою очередь узнает своего бывшего командира.
Так и произошло. Крепко обнявшись, звучно похлопав друг друга по спине, старые сослуживцы разошлись и с интересом уставились друг на друга. Минувшее десятилетие, конечно, изменило их облик, но не кардинально. Сарайкин заматерел, раздался в плечах и в роже, отрастил живот, но был вполне узнаваем. Нестандартные фигура и физиономия Борисыча также претерпели кое-какие возрастные трансформации, но его выразительное лицо и белозубый оскал позволяли при случае быть узнанным даже теми, с кем когда-то сидел рядом на горшке в детском саду.
По всему было видно, что Сарайкин процветал. Об этом говорили его наглый, снисходительно взирающий на простых людей (себя он к таким уже не относил) взгляд, обилие золотых побрякушек на конечностях и старательно выпячиваемый на всеобщее обозрение огромнейший, тех ещё – первых – моделей, размером с кирпич, мобильный телефон.
Но непринуждённого разговора сразу как-то не получилось. Хоть штурман и выглядел как заправский вышибала, мышцы бугрились, рельефно проступая сквозь обтягивающую футболку, а кулаками можно было забивать гвозди, но на нём не было ни китайского «Адидаса», ни золотой цепуры на шее, ни увесистой мобилы в руке, ни даже хотя бы элементарной печатки на пальце.
Не признав, видно, в штурмане коллегу по цеху, Сарайкин тут же отнёс его к низшему (в его представлении) классу населения – «мужиков» или ещё ниже – «лохов» и «терпил». Будучи типичным снобом, с некоторых пор он стал ценить в людях только степень их благосостояния и влиятельности в определённых кругах. Поэтому общаться на равных он предпочитал только с теми, кто в этом деле преуспел. Прошлая совместная служба – это было, что называется, давно и не правда.
Оставаясь с Борисычем ещё как бы на дружеской ноге, но подбоченясь и посматривая на бывшего начальника несколько свысока, как на бедного родственника, Сарайкин соизволил с ним поговорить. Говорил он весомо и медленно, словно глаголя истины, и на собеседника почти не смотрел. В промежутках между словами можно было выкурить сигарету или даже отлучиться обмочить забор – Сарайкин бы не заметил. Борисыч не хотел ни того, ни другого, поэтому с присущей ему тактичностью предоставил человеку возможность сполна насладиться собственным величием.
Несколько раз Сарайкин прерывался на важные телефонные разговоры, причём о необходимости куда-то позвонить вспоминал совершенно неожиданно и тут же демонстративно начинал набирать номер. Он так громко орал в трубку, что абонент на другом конце линии вполне мог бы обойтись и без услуг сотовой связи. Столь усердное демонстрирование возможностей своей мобилы привело к тому, что через некоторое время абсолютно все в радиусе километра уже знали, что у Сарайкина есть мобила и что он действительно крутой.
Но, несмотря ни на что, разговор понемногу завязался. Сначала поговорили о пустяках: кто из общих знакомых где и кто кого и когда видел. Затем Сарайкин без обиняков дал понять, что сам он теперь далеко не простая птица, работает с большими людьми и делами занимается серьёзными. Дальше следовала не сильно закамуфлированная подача: что временем он практически не располагает и штурману только в силу его прошлых заслуг разрешается рассказать о своих делах. Сарайкин беззастенчиво корчил из себя влиятельного мафиозо, сыпал жаргонными словечками, старательно подыскивая нормальным русским словам не всегда уместную замену из фени и, в общем-то, порол чушь. Кроме того, он не выпускал изо рта дорогущие тогда сигареты «Мальборо», дымил ими, как паровоз, солидно цвыркал через зубы слюной, едва не попадая на ботинки штурману.
Силясь уловить, о чём всё же идет речь, Борисыч внимательно слушал бывшего своего бойца и даже пытался поддерживать светскую беседу. В нужных местах он понимающе кивал, вставляя необходимые слова, но ситуация ему всё больше и больше не нравилась. Краем глаза, поглядывая по сторонам, он на всякий случай пытался вычислить из числа толпящихся вокруг бритоголовых парней, Сарайкинских подручных. Ему уже не раз хотелось осадить зарвавшегося жлоба, поставить его на место, но ради дела он старался не терять самообладания. Сарайкин выбалтывал много важной информации, и Борисыч, вполне обоснованно, рассчитывал воспользоваться ею в личных целях.
Вяло и без особого интереса выслушав ответное повествование Борисыча о своих делах, Сарайкин оживился, лишь когда тот сообщил, что на борту находятся и пять его, Борисыча, иномарок. Не без некоторого удивления Борисыч отметил откровенно алчный огонёк, вспыхнувший и уже не угасающий, в прищуренных глазах старого боевого товарища. Чтобы окончательно прояснить ситуацию и либо возвращаться на судно и доставать из заначки припасённый ломик, либо всё же довериться Сарайкину, Борисыч наконец, решил, что называется, взять быка за рога:
– Ну ладно Сарайкин, кончай выё@ываться. Хватит тут главаря мафии корчить! Ты что, хочешь у меня машины отмести? Давай-ка я тебе для начала разок промеж глаз ё@ну! Спорим, с одного удара вырублю?
Такого заявления Сарайкин, понятное дело, не ожидал. Глянув недоверчиво на Борисыча, как обычно, лучезарно и задушевно улыбающегося, он подумал, что ослышался. Ещё раз внимательно посмотрев в хитро прищуренные глаза штурмана, попутно оценив объем его бицепсов и общий невозмутимый вид, Сарайкин быстро сообразил, что столь необычное предложение всё же действительно поступило. Когда же Борисыч, опасно приблизившись, достал из карманов руки и демонстративно медленно трансформировал правую ладонь в весьма увесистый, размером со средний арбуз, кулак, Сарайкин понял, что несколько перегнул палку. До него дошло, что если этот улыбчивый человек сейчас на виду у всех к нему приложится, то нанесёт непоправимый вред не только драгоценному здоровью, но и тяжким трудом заработанному авторитету. Придя в некоторое замешательство от такой прыти бывшего начальника, Сарайкин решил сбавить обороты и свести всё к шутке. Но Борисыч уже не шутил:
– И засунь себе в задницу свой сраный телефон! Я с тобой разговариваю! – жестко возвестил Борисыч, сделав явную артикуляцию на «Я» и неприязненно глянув на мобилу, которую Сарайкин беспокойно вертел в руках.
– Думаешь, мне интересно твою дебилятину слушать? – Тут штурман дурашливым голосом, копируя Сарайкина, воспроизвёл последний его «деловой» разговор: «Джон! Чё делаешь? Ни чё? И я ни чё! Ну, созвонимся!»
Оценив юмор ситуации, Сарайкин не очень весело, но всё же посмеялся и тут же убрал мобилу в сумку через плечо. Сделал он это весьма вовремя, потому что штурман уже было потянулся отобрать телефон и выкинуть его в море. Чтобы как-то разрядить обстановку, Сарайкин наконец-то догадался предложить сигаретку «Мальборо» и Борисычу. На что тот резко заявил:
– Не курю и тебе не советую! И вообще... хватит харкать мне под ноги! Иди сюда... Быстро разотри!
И, взяв железной хваткой опешившего Сарайкин за локоть, штурман как пушинку передвинул его полновесный центнер в самую середину небольшой лужицы, которую тот уже успел наплевать.
Решив, что воспитательная работа проведена, Борисыч наконец-то перешёл непосредственно к делу. Он похлопал находящегося в некотором смятении и суетливо в чём-то оправдывавшегося Сарайкина по плечу и как ни в чем не бывало заговорил самым спокойным и дружелюбным тоном:
– Да-а, Геннадий... столько лет, столько зим... А помнишь, как я тебя от дисбата отмазал, когда ты Маликову челюсть сломал? А где, спрашивается, благодарность? Помнишь, как ботинки свои тёплые тебе отдал, когда ты, раззява, свои прое@ал? Помнишь, как отпуск с выездом на родину у командира тебе хлопотал? А ведь не хотел тебя командир отпускать. Ну ладно, ладно, успокойся, денег не попрошу... В обиду не дам и бить не буду... А ты, значит, бизнесом занимаешься? Молодец какой! Ну что, поможешь мне тачки перегнать? Ну спасибо, брат, я в тебе и не сомневался! (последнюю фразу штурман произнёс, не получив ещё от Сарайкина утвердительного ответа). А то как я один на пяти машинах поеду! Да не бойся... Давай зови сюда своих мародёров, вон мои ласточки уже под выгрузкой стоят...
Дальше всё произошло, как говорится, без сучка без задоринки. Сарайкинские головорезы отнеслись к Борисычу с большим уважением. Они беспрекословно выполняли все его распоряжения, и уже через полчаса весь штурманский автопарк был аккуратно перемещён в один из ангаров агонизирующего уже тогда Дальзавода.
На следующий день все машины были проданы, и в кармане у Борисыча лежал плотный пресс зелёных бумажек – десять тысяч долларов! Последующие несколько рейсов в Японию существенно увеличили его капитал. Сообразив, что совершенно необязательно, а главное – крайне непродуктивно самому заниматься чёрновой работой, Борисыч очень скоро обосновался на берегу. К этому времени он уже подмял под себя всю Сарайкинскую команду. Афганский боевой опыт и командирские навыки тут весьма пригодились. Навести порядок внутри банды удалось достаточно быстро, хотя порой приходилось прибегать к самым жёстким и авторитарным методам. Кого-то пришлось прилюдно избить, кого-то купить, кого-то вообще убить. Сложнее оказалось отвоевать достойное место под солнцем среди владивостокского криминального истеблишмента. Но и здесь Борисыч, действуя умно и решительно, вскоре стал на равных.
В своей бригаде Борисыч прекратил всякий беспредел. Его люди машины уже не отбирали. Десятки моряков были заряжены им на Японию и ежемесячно привозили (получая достойное вознаграждение) по несколько сотен машин. Проблем со сбытом не существовало: все они без задержки растекались по дальневосточным городам и уходили дальше в Сибирь. Программа-минимум была выполнена намного раньше срока.