Все это безобразие случилось в те годы, когда "Мева" отца уже покинула, а "Тайменишна" еще не появилась, но шилом известно где награждаются с рождения, а папке в ту пору было едва за тридцать, поэтому мы и оказывались в разных затейливых местах. Итак, мне восемь лет, на дворе осень, и ко всему прочему еще и ночь.
Первая электричка проходит через Химки в четыре с копейками, но к платформе еще надо как-то попасть (не говоря уже о том, что от электрички до места назначения несколько километров) и папка седлает велосипед. Велосипед, кстати, был прекрасен - бесшумный, легкий, какой-то просто атласный ход, ласкающий глаз цвет "вишневый металлик", кожаное мягкое седло, и самый писк: замок на заднем колесе. Велосипед в качестве неожиданного наследства достался деду от жены кого-то из шведского дипкорпуса - дед тогда работал в высотке на Восстания, и велосипед ему презентовали "для кого-нибудь из внуков, возьмите пожалуйста, отличная вещь, а то мне уже как-то не по возрасту, да и ездить некуда"
В общем, холодной осенней ночью мы втроем - папка, я и велосипед, покатили в Химки на первую электричку. Не было тогда еще ни "Передовой", ни МКАД в восемь полос, но пост ГАИ уже был, поэтому папка высадил меня в лесок метров за сто от светящейся будки, и я продиралась через буераки до моста через кольцо, чтобы скучающие гаишники не взяли отца за хобот по поводу незаконной перевозки детей на багажнике. Я было завыла, что боюсь в лесу ночью, на что мне напомнили историю с ёжиком, и бунт был задавлен в зародыше. До электрички добрались без приключений, приковали велосипед к стоп-крану, улеглись на соседние лавки и мирно проспали до выхода.
То утро я помню до мелочей - и песчаную дорогу через лес и деревню; и отороченную крупинками инея траву в придорожной канаве, куда сбросил нас завязнувший велосипед; и привкус оцинкованного ведра, поднятого отцом из колодца с журавлем на окраине - меня привело в неимоверный восторг это сооружение, виденное раньше только в книгах, и я упросила испробовать его в деле. Мы по-очереди пили мелкими глотками эту стылую сладковатую воду, от которой ломило зубы, а на другой стороне дороги стоял обшитый "елочкой" салатовый дом с желтыми наличниками, из палисадника свешивались золотые шары, а в окнах отражалось восходящее солнце - и трава на той стороне дороги была уже не белесая, а мокрая и ярко-зеленая.
Мы поспели на берег к завтраку. Палаточный город был мне не в новинку - там и сям шкворчали примусы, где-то уже бренчала гитара, а возле берега покачивались в такт мелкой волне десятки мачт. Отец быстро разыскал приятелей, в меня впихнули миску пшенки, выдали пайком два куска пиленого рафинада и отпустили на волю с наказом не заходить в воду дальше чем на половину сапога, не подходить к коровам (неподалеку паслось стадо) и вернуться к десяти на это самое место. Я дивно провела это время, собирая лягушек и возводя из густой грязи волшебные замки в компании таких же беспризорных единомышленников. К десяти я предстала пред родительские очи в корке грязи, покрывавшей меня неприятной на вид серо-коричневой глазурью, и с красными гусиными руками, ровно в цвет новеньких чешских резиновых сапог. В суматохе сборов мне даже не попало - папка разом вышелушил меня из брюк и свитера, словно горошину, запихнул в припасенный лыжный костюм (помните эти жуткие волосатые штаны?), закатал в химзащиту и зафиксировал пенопластовым оранжевым спасом. Всю эту невозможную красоту увенчало с̶и̶н̶е̶е̶ ̶в̶е̶д̶е̶р̶к̶о̶ белое шапочко с громадным пумпоном и олимпийскими кольцами. Я снова попыталась выступить - на этот раз на предмет шапки, но отец цыкнул, что недовольные останутся на берегу и пришлось замолкнуть.
Десять минут спустя я уже лежала на палубе одного из катамаранов и увлеченно переселяла водяную растительность, добытую через шнуровку палубы, в дырки люверсов этой самой шнуровки. Я успела засеять примерно половину баллона, пока отец с каким-то незнакомым дядькой не спихнули наконец нашу плавучую клумбу на воду и мы не вышли на простор.
Хлопнул и развернулся под свежеющим ветром парус, зашипела вода, зазвенели упруго баллоны и стало весело до визга. Перед стартом хаотично и лениво лавировали треугольники парусов и мы тоже потолклись немного в этой суете.
"ПШШШШ..." В неистово голубое небо взлетел белый шарик, и хлопнув, распустился неряшливым комком. Вокруг загалдели, броуновское движение превратилось сначала в кучу-малу а потом вся ватага повернулась и, распадаясь, принялась вытягиваться в длинный ромб. Мы оказались чуть позади основной массы, но поскольку за кубок с медалями бороться не планировалось, такое положение всех устроило. Я лежала в переднем углу палубы, пыталась достать пузырящуюся воду, и чувствовала себя самой счастливой на свете.
Обогнули стоящую торчмя в воде полосатую надувную колбасу, и я поразилась ее размерам - колбаса была необхватна и гораздо выше меня ростом. Палубу стало захлестывать и я убралась поближе к мачте, благо габариты позволяли. "Белый парус, ветра полный, крыша нам над головой..." Кто бы остался равнодушным, о, потомки флибустьеров и поморские дети? Любой клочок ткани, надутый ветром, дает шанс почувствовать себя как минимум Колумбом - скажете, нет? Нет? Вы просто никогда не ходили под парусом ;) И все эти катера-переростки, нагло именующие себя яхтами, никогда не нюхали Ветра Странствий, их удел - закованные в кандалы бесчисленные лошади.
Простите, я отвлеклась %) Конечно, в тот момент и такими словами я не думала, но уж чувствовала - наверняка. И как это обычно бывает, азарт притупил бдительность и ослабил разум. И не только у меня, кстати. Поэтому дальнейшая цепочка событий представляет собой озвученные слайды.
Эпизод один: в очередной раз поблизости маячит, резво приближаясь, полосатая колбаса, "К повороту!", изрядно посвежевший ветер отрывает и уносит звуки, солнце рассыпано по воде миллионами бликов - эйфория!
Эпизод два: солнечный свет внезапно меркнет, и громада чужого паруса повисает над нами - настолько близко, что я вижу дырочки под зигзагами ниток и желтый закругленный край чуть торчащей наружу латы.
Эпизод три: истеричный скрип трущихся мокрыми боками баллонов, зубовный скрежет металла, рев четырех глоток, грохот заполоскавшего стакселя и в этот волнующий момент под визг роликов вырвавшийся на свободу гик прилетает мне аккурат в темя. Благословенна будь, белая шапочка с пумпоном и олимпийскими кольцами - пусть тебе будет хорошо в твоем акриловом раю.
Шишка, конечно, получилась отменная - почти квадратная и практически на половину темени. Пару дней я то и дело щупала ее ровные края, удивляясь причудам мироздания.
Катамараны расцепили пинками, и расстались, взаимно обогащенные анатомическими подробностями строения экипажей. Обычное дело, подумаешь. К чести сторон могу сказать, что даже в этот напряженный момент не было воспроизведено ни одного непечатного слова - ибо дети. Гонку мы закончили в числе примерно последней трети соперников, ничуть по этому поводу не страдая, ибо главное - участие, как все помнят с детства.
Во второй половине дня мы таскались по берегу от палатки к палатке. Чтобы я не скучала, папка выдал мне бинокль, и первое, что я углядела среди волн - маленькая надувная лодка, с одного края которой торчали ноги в резиновых коротких сапогах, а на другом борту виднелась белая капитанская фуражка и белая же борода.
- Этта чего такое? Рыбак?
- Это самый главный здесь. Это Лимонад.
Я обмыслила услышанное.
- Его прямо так и зовут? А почему?
- Потому что это фамилия. А зовут его Михаилом.
Я помыслила еще немного, но поскольку в активе уже имелся отцов знакомый по фамилии Запорожец, то Лимонад уместился в картину мира хоть и не без треска, но и особо не выпирая.
Вторым чудом, запавшим в душу, был огого-катамран исключительно благородных пропорций, с узкими длинными поплавками, высоченной мачтой и гордым именем "Леонид Брежнев". Я так впечатлилась, что за вечерним супом выложила на краю миски макаронными буквами "Слава КПСС" и "65 лет октября"
После раннего ужина меня снова отпустили погулять, почему-то обрядив в химзащиту - вот ей-богу, не скажу из каких соображений, но очень впрок, как оказалось. В штаны я влезла прямо с сапогами, куртка с резинкой понизу болталась ниже бедер и более походила на плащ, но зато прятала многочисленные оборки, которыми пошли штаны после завязывания подмышками. Внутри было сухо и тепло, и я чмякала по берегу до самых сумерек, пока не завязла в устье грязного ручья, дно которого было истыкано коровьими копытами. Безнадежно подергав ноги из жидкой грязи, я потеряла равновесие и уселась прямо в мелкие волны, задрав руки, чтобы в рукава не залилась вода. За эти руки меня и вытянул, словно Вини-Пуха, какой-то бородатый дядька с соседнего катамарана. Прополоскал от грязи на свободной воде, выставил на берег и отвесил леща в качестве согревающего. Потирая воспитанное место, я галопом припустила к месту ночевки, где предусмотрительно рассупонилась за палаткой и развесила мокрое добро по растяжкам, благо сумерки к тому времени почти превратились в ночь.
Следующего дня я почти не помню – так же, как и дороги домой. Мы потом не однажды возвращались на Парусный берег, но с тем, первым разом, не сравнится, конечно, ничего. И мне нравится думать, что то самое памятное крещение на повороте у оранжевой полосатой колбасы как-то повернуло мою жизнь туда, где она сейчас есть.