– Лук вы уже изволили положить раньше, – заметил вольноопределяющийся.
Капрал бросил на него полный отчаяния взгляд.
Ярослав Гашек. 

- А что это запахло горелым?
- Аффтар жжот.
Народная мудрость.

   Вчерашний бесконечный весенний день всё ещё длился и длился, а собственные внутренние часы, те самые, что, несомненно, у каждого, с хрипами и стонами, тикают в подсознании, трагично показывали уже глубокую полночь. Во время варки в тёмном пиве свиной рульки, от аппетитного запаха бегая по стенам и потолку, внимательно наблюдал за супругой, в это время вдумчиво читающей толстую "Квантовую магию". Особо душещипательные пассажи мерзавка злонамеренно зачитывала мне вслух, выбирая места с милыми словечками типа «сеперабельно», «декогеренция» и «редукция сознания». И всё бы это ничего, и не такой «теософский кокс» в своё время пережёвывали так, что аж от зубов отскакивало. Да только именно в это время мать моя, безжалостный и беспощадный культуролог, отложив на потом таинства квадратно-гнездового буколического земледелия и варку варенья, затеялась жадно читать у себя в имении «Теорию струн и скрытые измерения Вселенной» и, звоня мне, строгим учительским тоном уточняла для себя моё мнение старого опытного выпивохи о Бутылке Клейна.

   А ведь как безобидно всё начиналось! С утра, ехидно оставив своих милых дам наедине у границ непознанного, смело решил заняться истинно мужским делом – творением этого мира, а в частности легендарного и овеянного всяческими романтическими легендами и преданиями чешского вепрева колена, и отправился искать в местных лавках свиные рульки.

   Со вкусом ругался и торговался в мясном. С рыдающими нотками в голосе терпеливо объяснял о трагичности несоответствия стройного и ранимого собственного душевного идеала и кошмара их торговой действительности. В итоге, с истинным смирением стоика приобретя лишь одну имеющуюся в наличии маленькую рульку вместо трёх запланированных больших, отправился за пивом.

   Глядя на мудрённую в своей нарядности и вычурности шрифта вывеску весёлого пивного разливочно-распивочного заведения «Хмельнофф», шептал себе под нос непристойности и, загибая пальцы, долго пытался подсчитать количество букв «ф». В конце концов плюнув и в сердцах обозвав и высокомерных хозяев, и дураков рекламных дизайнеров по примеру бессмертного Ноздрёва «фетюками», зашёл и приобрёл литр тёмного «Антон Груби».

   – С собой! – гордо заявил бармену и, мстительно глядя на хмурых и помятых с утра завсегдатаев этого шалмана, добавил. – Мне не пить, мне для маринада надо.

   Слегка осмолив рульку, погрузил её в чашу мультиварки. Выливая поверх пиво и приговаривая исконно по-чешски: «Dobré pivo», жадно слизнул последние капельки с горлышка бутылки. Закинул туда же лук, не снимая кожуры, только посёкши  его на четыре части, и дольками порезанный имбирь. Кинул пяток чернослива, головку чеснока, соль. Вдогонку стручок красного перца разрезал вдоль и, вытрусив зёрна, присовокупил. Для ароматной кислинки одинокое маленькое зелёное яблочко рассёк и, удалив косточки, отправил следом. Полтора часа томления, а по выкипанию пива, полчаса запекания в горчично-медовом соусе, и искомое пытливым разумом стояло на столе, готовое к пожиранию. Заложив за воротнички накрахмаленные салфетки, мы лихо схватились за ножи и…

   Постигшее нас вскоре глубочайшее разочарование с трудом поддаётся описанию. Нет, чехи, несомненно, молодцы. Критиковать их мы просто не имеем права. В период суматохи и неразберихи Гуситских войн и прочего чумного ужаса позднего средневековья создать столь простое и незатейливое в приготовлении вкуснейшее блюдо – это надо было изрядно постараться. Отлови только мимо пробегающего кабана, отстриги у него ногу, реквизируй у местных крестьян немного пива и специй, и вот уже на лесной поляне – пир горой. Впиваясь в душисто-сочное, трави молодым и необстрелянным военные байки и, точа булат перед завтрашним боем, пой сытые песни. Но мы-то… Мы-то с вами, нежные гурманы двадцать первого века, просто обязаны заявить: жрать там в этой рульке нечего. Шкура, жир, кости и прочая чепуха.

   На следующий день, при несомненной злой улыбке мироздания, попутно празднуя всероссийский день гурмана, чем-то неумолимо напоминая себе клишированного героя американских сериалов, что вечно пытается «исправить свои ошибки», решил переписать и выправить ткань истории. Смело и решительно соединив два рецепта в одно, чешское колено вепря и немецкую буженину, замочив часа на два свиную шейку целым куском килограмма на полтора в сладострастнейшем тёплом маринаде из тёмного пива, чеснока, имбиря, гвоздики, перца и лавра, запёкши после мяско, обмазанное горчицей с мёдом, в мешочке, могу вам теперь с уверенностью сказать – да! Это наш размер. Вот это истинно русская удаль. Есть чего по нёбу покатать.

   Собственно в данном рецепте осталось предупредить лишь об одном – о запахе. Выждать, терпеливо вдыхая совершенно бесчеловечные ароматы томящегося в пиве мяса, решительно не для слабых духом. Если в первый день страдания касались только меня одного, женщины, естественно, в расчёт не идут, то сегодня мы страдали уже вдвоём с моим коллегой. Слабый и нервный по молодости своей, он на исходе всего лишь часа этой роскошной пытки, сглатывая обильные слюни и страшно вращая глазами, затравлено прохрипел:

   – Всё! Не могу больше!

   Выбежав на улицу и удалившись на приличное расстояние, долго стояли несчастными сиротами на голодном ветру. Нежно поддерживая коллегу, прислонившегося в полном изнеможении разгорячённым лбом к бодрящему холодом фонарному столбу, внимательно наблюдал за секундомером, отсчитывающим последние минуты до пиршества. Возвращаясь, с недовольством отметил тот безумный риск, коему мы себя безрассудно подвергли – амбре от мяса вышло к этому времени из дома и стелилось вдоль по улице, возбуждая в местных аборигенах самые грубые и низменные инстинкты.

   По окончании трапезы, уже переместившись на диван, в послеобеденной неге покуривая и попивая кофий, вдумчиво слушали в исполнении нашего камерного трикотажа котокомпозицию «Весна». Сидевшие втроём кружком вокруг фен-шуйной «музыки ветра», мы давно уже повесили эту заразу пониже для которазвлечения, коты лупцевали по колокольчикам лапками, соблюдая строгую, не побоюсь этого слова, консерваторскую очередность. Мы, замерев, тихо внимали. Изредка шелестели обёртками шоколадных конфет и покашливали в кулачок. Торжественным шёпотом, с тонким чувством настоящих ценителей классической музыки, отмечали друг другу, что в композиции у консерваторцев с усами явно прослеживается влияние Гершвина и Рахманинова одновременно. От полноты обуреваемых нас чувств, проистекающей от одновременной телесной и духовной сытости, плакали и ликовали, ликовали и плакали...