Откуду начну плакати, зряще дѣянія безумной моей жизни?
Кое положу начало, Спасѣ, нынѣшнему рыданію.
Тревожным раскатистым набатом прогремела в неурочный вечерний час трель телефонного звонка. Трубка прокаркала моей душеньке в симпатичное ушко сакральное: «Через-час-чемодан-вокзал-сочи!» и всё заверте…
Нежно ощупывая жадными руками приготовленные к сегодняшнему запланированному чахохбили домашнюю курочку, томаты, перцы сладкие и острые, наблюдал, как, громко топоча пятками по всему дому, спешно собирается пиратка. Уже дрожа от нетерпения приступить к кухонному священнодействию, спешил выставить всё суетное вон. Поражаясь невиданной досель душевной щедрости, вызвался проводить путешественницу аж до такси. Покряхтывая, подхватил громадную сумку с приданым яхтенной ундины и, откровенно любуясь своей молодецкой удалью, вышел из хатки первым. Разгоняя громкими криками предполагаемых диких зверей, начал спуск по лестнице. Очарованная сказкой странствий рыжая вышла следом и, ничтоже сумняшеся, тщательно захлопнула за собой дверь. Сажая душеньку в такси, рассказывал ей о душераздирающих судьбах маленьких кутят, оставшихся без ключей или выброшенных из дома жестокой рукой и подыхающих голодной смертью на морозе под крыльцом родного дома.
Быстро смеркалось, улицы катастрофически пустели, раздавалось зловещее уханье филинов. Бездушная луна сквозь открытую балконную дверь бросала свой обманчивый свет на лестницу. Тихо подвывая от ужаса, одной когтистой лапой нервно шкребя и раздирая дермантин обивки двери в клочья, отгибал притворную планку. Второй же совал в щель, пытаясь сдвинуть собачку защелки, проволоку, свёрнутую предварительно хитрым интегральчиком. Сучил в нетерпении оставшимися не у дел задними лапами и страдал.
Нежнейшей и приятнейшей музыкой прозвучал щелчок защёлки замка, поддавшейся-таки усилиям опытного медвежатника. Спотыкаясь и проскальзывая копытами, кинулся на кухню. Спеша и пытаясь нагнать безразвратно ушедшее время, резал всё неприлично крупно. Калил масло, припускал лук. Разве что не порванную, рыча, на мелкие части руками куру тут же обжаривал. Молниеносно чистил от кожуры томаты, кромсал вместе с перцами и отправлял в чугунок. Уже в каком-то нетерпеливом голодном помутнении обильно закидывал специи. Кориандр, шафран, мускат, соль и прочее, прочее... Быстрее, быстрее, и побольше! Мстительно спёр у злыдни из загашника остатки розового дамского вина и вылил в варево.
По-холостяцки, прямо из чугунка, ел стреляющее обильными жирными брызгами на белоснежную скатерть кавказское варево. Обжигаясь одновременно и температурой, и остротой, пытался успокоить заползшего под череп ежа явно не беспочвенных подозрений. Ах, эти ваши женщины - мстительны, внезапно коварны и немилосердно жестоки. И куда смотрят глаза влюблённых мужчин? А ведь бывали уже прецеденты, ох и были уже тревожные намёки.
Случилось как-то автору сих строк слегка вознемочь. Утратить несколько привычный оптимистичный аппетит и слегка от этого взбледнуть. В ту скорбную пору как раз в мире злобствовали пандемии птичьих, свиных и прочих гриппов. Легкомысленно поддавшись новомодным веяниям и уверовав в каких-то никому не видимых «микробов», сдуру решил изменить верным и проверенным подорожнику, чабрецу и малине. Согнув в унизительном почтении стан и нежно заглядывая в личико своей ведьмы, этой внучке хирурга и гинеколога, племяннице терапевта и сестре провизора, умолял об уколе новомодным басурманским снадобьем «Антибиотик». Подозрительно быстро согласившаяся на этот кунштюк незабвенная немедля плотоядно вонзила шприц в моё нежное и трепетное. Радостно улыбаясь, вколола вкусный, питательный и полезный раствор и нежно похлопала по пострадавшему месту. А уже всего минут через пять ваш покорный слуга, окончательно и стремительно поплохев здоровьем, оседая на слабеющих ножках и выпуская из сомлевших пальцев край стола, успел прохрипеть только: «Завещаю, что бы все!» и… со вздохом счастливого облегчения унёсся вприпрыжку в Вальхаллу.
Очнулся стараниями двух валькирий в белых халатах, колдующих с суровыми лицами с капельницей и читающими вполголоса лекцию неудавшейся молодой вдове. По причине слабых умственных сил никак не мог понять, на что именно хором пеняют Хильд и Христ. На несочетаемость антибиотиков и вчерашнего алкоголя в крови потциента или на стыдливые девичьи полумеры в выборе дозировки, приведшие столь блистательный замысел потравы мужа к полному фиаско. Указуя перстом на отравительницу хрипел: «Она… она!» «Знаем, знаем!» - ласково улыбаясь отравительнице, отвечали валькирии.
Едва только оказавшись в силах приподнять голову со смертного одра, принялся дразнить будущую бобылку Локустой и Агриппиной. Обзывал Госпожой Тофаной, мстительно припоминал славных своими милыми семейными традициями Медичей и Борджиа. Только-только поднявшись на дрожащие ещё ножки, на пузырёк с оставшимся снадобьем приклеил новую рукописную этикетку с черепом, костями и жирной надписью «Йад!» и настойчиво укладывал «для будущих потрав» в женин походный ридикюль. Настойчиво предлагал к просмотру интереснейший фильм «Яды, или Всемирная история отравлений». Ждал раскаяний и покаяний, а дождался лишь вопроса, заданного с неприличным интересом и злючей ухмылочкой: «А скажи, страшно было… или нет?» Гордо выпятив грудку, хрипло пробасил: «Конечно же, нет!» и глубоко задумался внезапной своей спонтанной правдивостью. Не умея объяснить столь прискорбный факт рационально, махнул рукой и приписал всё мистике, а сам бросился писать завещание. В тексте весьма напирал на пункт о музыке на грядущем празднике похорон. Изволил настаивать о непременной замене при выносе бренной тушки набившего всем оскомину похоронного марша на оптимистичную «Слышу голос из Прекрасного Далека…» Особо упивался последним куплетом. Бросал перо, вскакивал из-за стола и, опирая свой немелодичный голос на груз прожитого, со слезой в голосе хрипловато напевал: «Прекрасное Далеко, не будь ко мне жестоко, не будь ко мне жестоко, жестоко не будь! От чистого истока в Прекрасное Далеко, в Прекрасное Далеко я начинаю путь»…