Бумажный салат зеленеет, лампа дребезжит,
С болезнями на лапках, муха к нам летит…
© Вэй Вань

Накануне Масленицы поболезненный ввод себя на кухонные пажити решил проводить в щадящем для подорванного здоровья режиме и выбрал к ворожбе одно из самых ленивых блюд - холодец. Мелочно пакостя Ундине за очередное отсутствие, шкодливо хихикая, смолил свиные ножки на её толстючей колдунской свече чёрного воску. Во имя прозрачности бульона ненадолго замачивал кусок говядины. Закидывал мясное ассорти в мультиварку и варил-томил вплоть до морковкиного заговенья, не забывая периодически снимать шум. За полчаса до заговенья запускал к мясу неочищенную луковку, среднего размера морковку, десяток зубцов чеснока и три листика лавра. Солил и перчил. Уже на рассвете, по остывании, заботливыми руками перебирал и нарезал жирные мясные роскоши, тщательно выбирая мельчайшие хрящики и косточки, а овощной припас безжалостно вышвыривал прочь. Закладывал мясное великолепие в дубовую лохань, заливал поверх слегка подогретым бульоном и отправлял студиться на лёд до вечера.

Прибывшим гостям под аперитив гордо демонстрировал на фоне полных великолепного юмора новых талантливых иллюстраций доктора-общественника Константина Соколова свою выздоравливающую ногу. Категорически настаивал на мощнейшем панацейном воздействии военно-морской графики на растянутые связки.

Придирчиво осматривал на наличие всех частей тела сына, вернувшегося прямо к нашему застолью из опаснейшего свадебно-казачьего (с хачатуряновскими саблерезными танцами и прочими людоедными сельскими забавами) анабасиса. Впрочем, поскольку миссию по продлению рода, сопровождаемую грубым сдуванием пыльцы с невинного цветка, он уже скоропалительно выполнил, о наличии главного устройства мстительно не интересовался.

На совершенно невинный вопрос присутствующего к случаю на коллоквиуме нашего семейного санитарного врача (а надо заметить, что несмотря на вполне симпатичную рязанскую курносую физиономию, после многолетней службы в порту города Одессы любая фраза у него лапидарно съезжала к сочащимся медовым ядом интонациям): “Чито же ви хромали взаперти у себе дома, как потц, а не гуляли вашу драгоценную лубочную ножку на свадьбе сына?”, парировал мерзко грассируя соответственно: “Ребе, таки вот я вас как один умный человек другого хочу вам спросить, осознаёте ли ви, какие увлекательные приключения ждут городского интеллигента в четвёртом поколении в станице, наглухо оккупированной лихой казачьей сотней?”

По погружении (примерно на втором литре) коллектива в тяжёлые молчаливые философские раздумья, внезапно удачно разбавленные изумлением от вида летающей по комнате и чёрт знает откуда взявшейся в феврале мухи, проклиная тяжкие последствия гимназического образования в красном каюрском чуме, припоминал мысленно диалог на пелике авторства Евфрония. Тот, где один малоодетый древний грек вскрикивает: “Ласточка, вот она, ласточка!”, а другой, ещё менее одетый, но не менее древний, вторит ему: “Да, клянусь Гераклом - это весна!” При сём совсем не одетый малополовозрелый, судя по короткому стручку, гречонок попискивает что-то невразумительное.

Несмотря на ноющую на перемену погоды ногу, тяжело припадая на заднюю конечность, удалился в спальню. Нёсшиеся вслед ехидные выкрики остроумных собутыльников, типа: “Гляньте, гляньте как наш Ахиллес бодренько шаг печатает!” и “Да... для исполнения на детских утренниках роли Бабы-Яги грим ему уже и не понадобится ” гордо игнорировал. Вернулся к столу роскошно задрапированным в тогу из простыни и, стараясь принять по возможности величественную позу истинного хорега, патетически декламировал почтенному собранию изумительной глубины и мощи свежее четверостишие нашего благодарного читателя Вэя Ваня:

Томно жужжа, к нам летит среброкрылая М̶у̶з̶а муха,
Брюхом своим изумрудным диктуя весны перелом.
Тонкие длани ломая, ликуют жрецы Эскулапа,
Кто серебра не снесет им, того ожидает Харон.

Вспыхнувшие и неумолимо грозящие вот-вот перейти в жестокую потасовку лютые споры о размерности у жарко травмированных поэтикой сотрапезников (бой, в основном, шёл за гекзаметр, дактиль и пятистопный ямб, причём с явным перевесом в пользу первого), осаживал громко стуча кулаком по столу и произнося на чистом древнегреческом ёмкое и примиряющее: “Ша!.. Ша!..”

Спровадив по домам азартных литературоведов, в преддверии назначенной на завтра встречи с нерадивыми клиентами сел писать наброски нового варианта нашего внутриконторского уложения. В качестве вдохновляющего документа весьма к месту налегал на "Судебник" Ивана Грозного от одна тысяча пятьсот пятидесятого года издания:

А который подьячий труженник веб-избы, то обязан помнить всяк час — яд аспида у клиента под языком, и речь его наполнена медом слов, но в ней горечь полыни...

А который дьяк бинарного приказа, то обязан помнить всяк час — в своей бесосоставной грамоте техзадания холопы заказчика все одну и ту же ересь твердят, разворачивая её разными словесы всяк раз на новый лад...

А который боярин сайтодельных хоромов, то обязан помнить всяк час — сайт алчущий не агнец невинный, а тать паче кала смердячий. Всегда тебе ефиопского лица имеющий, проруху и беды чинить злобесные стремящийся...

А который ослух клиент затеет правду искати в суда царския — того жалобника по сусалам жестоко бити, сверх его вины, казнити торговою казнью. А буде упорствовать затеет - жывота ему не дати, а казнити ево смертною казнию лютою...