На Черной Горе Рогачев затребовал у меня связь. Я повесил себе на правое плечо пулемёт. Потащил Командиру связь. 

Рогачев переговорил по рации с Комбатом. Поднял роту, двинул её по хребту над Абдуллахейлем. Задача – прикрывать разведроту сверху. В конце хребта закрепиться и ждать, пока разведка вылезет из Абдуллахейля к нам и уйдёт с нами в горы на ночевку.
Дальше всё шло, как по нотам. Духи, получив пистон, слиняли с такой скоростью, что догнать их не смогла ни разведрота, ни реактивный Карлсон. Такое ощущение, что душманов вообще в том кишлаке никогда не было.
Рогачев какое-то вёл нас время по хребту, шедшему на север от Чёрной Горы. Затем нам дали команду спуститься с хребта вниз и прочесать кишлак.
Мы начали спуск. Во время спуска я оказался рядом с Толиком Воличенко и Замполитом. На одном из привалов Толян вытащил шоколадку от сухпайка. Зашелестел фольгой, стал разворачивать шоколадку. Я ещё подумал, что Толик поступил точно по инструкции – оставил шоколад «на потом». А я, как дремучий лох, выжрал свой шоколад на второй день первой операции.
- Воличенко! – Громкий голос Замполита заставил меня вернуться из «мечтей» на землю. Я по привычке вскинул взгляд на Командира, подающего команду голосом. Замполит указательным пальцем показал Толику на шоколадку, потом тем же пальцем изобразил цифру «1» и затем указал на себя. То есть жестами подал команду «Одну шоколадку доставь мне».
Толян с грустным видом подчинился. Он скинул с плеч лямки вещмешка, поднялся и принёс Замполиту свою шоколадку из своего солдатского пайка.
Сожрёт или не сожрёт – мелькнуло у меня в голове про Замполита.
Сожрал. Тут же. Не отходя от кассы. Пипец. Скажите, слово «стыд» бывает в природе или не бывает?
Замполит слопал Толикову шоколадку. Потом прошла команда на выдвижение. Мы поднялись на склоне. Продолжили спуск. Спустились. Развернулись цепью, вошли в достаточно большую долину. В долине были всё так же желтые дувалы, зелёные деревья и террасы полей. Всё, как вчера. Всё, как шесть ближайших веков подряд. Здесь давно всё так. И ничего не меняется. Поэтому красиво. Очень красиво.
На одной из делянок пшеницы, которую нам предстояло пересечь, было четко видно, что здесь буквально только-что работали люди. Часть пшеницы ещё была на корню, часть срезана. Тут же валялась пара серпов… серпы у них не такие, как принято было рисовать на советских плакатах с рабоче-крестьянской символикой. Духовский серп похож на лопатку, приделанную к длинной кривой ручке. Срезанную пшеницу духи не увязывают в снопы. Укладывают на дерюги и перевязывают толстыми грубыми верёвками. И дерюги, и верёвки, и срезанные колосья всё валялось тут. Видно, что духи собирали урожай, потом увидели что-то страшное, побросали всё прямо себе под ноги и кинулись наутёк, как от чумы. Как-то даже не понятно, я чё, такой страшный что ли?
- Касиян, сматры, гавно ишак. – Шедший рядом со мной Бахрам показал пальцем на кучу свежего навоза от которого поднимался вверх пар.
- Ишак толко что сраль. Ишшо дым идёт. Толко что здэсь быль.
Вот Бахрам, наверное, страшный. Это, наверное, от него духи разбежались в разные стороны. Надо ему об этом сказать.
- Это ишак с перепугу обосрался. Он увидел тебя, дико пёрнул и подался на смотки.
- Пачэму мэня? – Бахрам нутром чувствовал какой-то подвох в моих словах. Однако, ему не хватало словарного запаса неродного языка, чтобы оспорить противоречие, возникшее между увиденной картиной и услышанными словами. - Ти Шапка-Нэвидимка шоль? Ти пэрвий шоль. Сматры рожа какой страшний, чумазый! Шайтан пахож.
- Ы-ы-ы-гы-гы! А я скоро умоюсь! А от тебя так и будут все убегать, обосравшись!
- Э-э-э-э-э, да! Замальчи свой рот. Ти ваще старослужащий нэ уважаешь! – Бахрам произнёс это с такой интонацией, как будто я в трамвае наступил ему на ногу.
Ладно, хрен с ним. Мы с Бахрамом беззлобно подъегорили друг-друга и двинули дальше. Вперёд.
Как мы не старались, но ни людей, ни ишака мы не нашли. Никого не нашли. Весь прикол ситуации в том, что мы спускались с хребта, шли сверху вниз. Сверху вниз удобней смотреть, чем снизу-вверх. Но, мы духов не заметили. А духи здесь были. Значит у них есть какая-то система наблюдения и оповещения. Потому что я шел, и я точно, отвечаю за сказанное, пялился во все глаза. Искал есть кто живой или нет никого. Смотрел, чтобы из окна или из-за каменной ограды на меня не был направлен ствол. Я смотрел-смотрел и тут на тебе: валяется инвентарь, валяется свежий навоз. Но, я никого не заметил. А они нас заметили.
Это всё наводило на очень печальные мысли. Мне очень хотелось эти мысли опровергнуть. А для этого надо было хоть что-нибудь найти.
Мы прошмонали ближайший дом. Лично я шмонал ослятник. На полу в ослятнике лежал толстый слой соломы. Я не поленился, вытащил из пулемёта шомпол. Очень усердно тыкал им в солому. Результат – ноль. Ни людей, ни оружия, ни входа в погреб.
На верхних этажах дома результат такой же. Ладно бы, если бы люди побросали инвентарь и спрятались дома. Но в доме их нет. Их нигде нет. Они испарилась. Мистика какая-то. И что после этого вот тут у нас за прочёска? Вопросы есть, а ответов нет. Ну так это не прочёска. А обдуривание нас духами. Даже как-то обидно.
Обидно или не обидно, но подана команда «вперёд» и мы двинулись вперёд. Так и не дошмонав до получения ответа на обидные вопросы.
Когда мы с Бахрамом вывалили из дувала, который шмонал наш взвод, то увидели, что соседний дувал уже сильно горит. Его подожгли и он уже успел сильно разгореться. Не знаю, что в нём нашли, я не побежал с расспросами. По-моему, этот дувал был в зоне ответственности третьего взвода.
Мы успели пройти вперёд шагов тридцать и горевший дувал обрушился со страшным гулом. Прогоревшее перекрытие не выдержало, проломилось. Тонны глины рухнули вниз. По земле прошла вибрация. Я оглянулся на грохот и увидел столб черного дыма, облако желтой глиняной пыли и торчащие из этой дымовухи несуразные огрызки глинобитных стен. На войне, как на войне? Бля, бред какой-то.
Долину мы прошли. Снова дошли до подъёма в горы.

 Дело было уже к вечеру. Поэтому Рота вылезла на хребет, закрепилась и устраивалась на ночлег. Я сидел между огромных пыльных камней рядом с Рогачевым. От камней валило накопившимся за день зноем, как будто бы мы залезли в остывающую после рекордной плавки доменную печь. Я привалился спиной к своему вещмешку, чтобы хоть как-то термоизолироваться от этого теплового излучения. Пулемёт поставил рядом с собой на приклад, прислонил к скале. Что-то я завошколся, зацепил приклад ногой и пулемёт, проскользнув по скале, со звоном грохнулся на камни. Я подобрал его, снова поставил рядом.
- Похоже, что духи свалили из этого ущелья. - Рогачев в бинокль осматривал окрестности. – Хоть польку-бабочку танцуй.
- Почему бабочку? – Я повернулся на голос Рогачева и снова уронил на камни пулемёт.
- Ну станцуй какую-нибудь другую. Какую ты ещё знаешь? – Рогачев оторвался от бинокля.
- Полечку с подвыподвертом знаю. Полечку с переподвыподвертом.
- С подвы… с подвопердотом…с подвыпердовотом … Блять, ещё раз уронишь пулемёт, я тебе хлебальник напинаю!
Я тут же взял пулемёт от скалы и поставил его на сошку, от греха подальше. Так он устойчивее.
Переночевали без особых приключений. Я с радиостанцией был рядом с Рогачевым. Эргеш, когда распределял бойцов на ночное дежурство, не дотянул смену до меня. Скорее всего, он придерживался старинной солдатской мудрости, держался подальше от начальства, то есть от Рогачева. А значит и подальше от меня. Достоверно мне ничего не известно, потому что правду в наше трудное время никто не говорит. Никто не сказал мне почему мне не досталась смена в ночном карауле. А сам я спрашивать не пошел. Поэтому ночевал спокойно, без подъёмов на пост. Почти сносно выспался. А это важно. Очень важно. Что ты поел и как ты отдохнул. Потому что завтра ты проснёшься в горах. И после завтра тоже. Блин, куда я попал? Куда меня Родина направила?