В полшестого с утреца, началось всё с трындеца. Незаметно, аж пипец, подобрался к нам Трындец. В стихах это бесподобно.
В армии всё устроено таким образом, чтобы солдаты никогда не расслаблялись. Потому что расслабленный солдат, это уже не солдат. Это неконтролируемое ЧП, перемещающееся по расположению части в хаотическом порядке. Чтобы хаотического порядка не происходило, установлен регламентированный порядок. За многие годы существования армии, лучшие умы человечества придумали устроить всё таким образом, чтобы у солдата был если не понос, то золотуха, если не золотуха, то диарея, а если ни одно, ни другое и не третье, то солдата застроят и отдерут до усрачки.
Нас застроили с утреца и отодрали. Потом сообщили, что сегодня наша рота заступает в караул. А в качестве трындеца, поставили задачу: - «Вот вам, парни, стопка совковых лопат, вон там, за воротами стоит Стотридцатьпервый ЗИЛ. Вы дружно наваливаетесь на тот ЗИЛ, наполняете ему кузов самородной щебёнкой. А потом будете готовиться к заступлению в караул».
Ладно. Побрали мы лопаты, строем подались из внутреннего дворика посмотреть, что же там, нахрен, за такой ЗИЛ. Вышли. Смотрим. Ничё-себе ЗИЛ. Зелёненый, нарядный. С большим кузовом. Бортовой.
Короче, залезли мы в кузов этого ЗИЛа, поехали загребать щебёнку лопатами. Ехали не долго. Даже за КТП-1 не выехали. Горы же кругом, камней - как грязи.
ЗИЛ остановился, мы выпрыгнули. Прямо под колёсами ЗИЛа скальная порода, которая от времени и перепадов температуры потрескалась на пластины. ЗИЛ покатался по этим пластинам, колёсами покрошил пластины на крупные куски. Мы стали лопатами закидывать эту хрень в кузов. Ничего хитрого, ничего сложного. Только одно огорчает – кузов у ЗИЛа очень большой. В том трындец и был запрятан. Трындец скрывался в мелочах. Большой кузов – это мелочь, но, приятно, как говорится.
Короче, кидаем мы щебёнку, кидаем. Нас стало задалбывать однообразие наших действий. Запихиваешь лопату в трещину под слой камней, нажимаешь пузом. Камни заскакивают на лопату. Ты – хераксь, перекидываешь камни через борт. Всё, алес, вся премудрость: не попади под лопату товарища, не огрей лопатой никого сам. Что тут нового можно придумать?
Ага. Я тоже так считал. Что ничего нового тут придумать невозможно. А вот рядовой Азимов так не считал. Поэтому рядовой Азимов взял и порвал все существующие стереотипы. Когда ЗИЛ в очередной раз переезжал со скоростью беременной черепахи по пластам, рядовой Азимов засунул свою обутую в керзач гамашу под переднее колесо этого ЗИЛа. А ЗИЛу что? ЗИЛу похер нога в солдатском керзаче. ЗИЛ переехал её, как будто ничего не было.
- Ой-ёй-ёй!!! Ай-яй-яй!!! – Рядовой Азимов подпрыгивал на второй ноге, за первую хватался обеими руками, корчил сморщенную гримасу и страдал всем своим внешним видом.
- Э-э-э-э, ти! – Бахрам широко расставил ноги, выпятил вперёд пуп и упёр руки в бока. Точно так, как делал Зимин перед строем. – Ти чмо!
Азимов перестал подпрыгивать. Застыл в недоумении. Стоял, прижимал к груди ногу двумя руками, морщил лицо и мелко-мелко моргал глазами. Вся его внешность показывала какая он ЖЕРТВА!!! А тут земляк произносит какое-то странное слово «чмо». Это его, что ли, Бахрам обозвал таким обидным словом?
- Ти что, чмо? Хатэль карауль нэ хадиль? – Бахрам немного наклонил голову, как будто бы он хочет забодать Азимова. Точно так, как делал Майор Зимин.
- Нэ-э-эт! Минэ ЗИЛь нага перэехаль! Ощ-щень болно нага!
- Ти чимо! Какой хуй ЗИЛь нэ видель что ли? Я тэбэ вилечу щас. – Бахрам с правого кулака заехал Азимову в сморщенную рожу.
- Чпок!
- Ай!
- Я ебаль рот такая землак! – Бац! - Бахрам с левого кулака заехал Азимову туда же, в рожу.
- Такая малядой салябон, а хитражопий! Я шшас тэбэ буду училь как в караул хадыль! – Чпок! Бац!
Бахрам, не стесняясь, бил своему земляку Азимову кулаками в лицо. При этом обращался к нему по-русски, а не по-узбекски. Чтобы всем было понятно за что бьёт.
Ударил Бахрам Азимова пять или шесть раз. Ничего не разбил, синяков не оставил, нос не сломал, но ударил очень убедительно и очень обидно.
Я знал эту методику. Я знал, что если солдату дать расслабиться, то расслабон приведёт к печальным последствиям. Солдат «раскиснет», пустит слюни и сопли, попросит медикаментов и психолога. А если солдата поднапрячь, призвать к собранности, то с солдатом произойдёт метаморфоза. Прямо на ваших глазах. Собранность очень плодотворно повлияет на раскрытие личности солдата, на мобилизацию его лучших качеств.
В теории это всё я знал. Но, на отработке лабораторных занятий в полевых условиях я присутствовал первый раз.
Результат лабораторных занятий показал, что я невежда и оппортунист. Я не верил в плодотворность передовых советских разработок. Бахрам верил. Получилось, что Бахрам - тонкий знаток солдатских душ. К тому же народный целитель, блюститель справедливости, ум, честь и совесть советской эпохи. Ну, пускай не всей эпохи. Пускай блюститель справедливости, ум, честь и совесть нашей роты. Не суть важно. Важно, что Рязанов меня назначил на сержантскую должность, а не Бахрама. Надо было наоборот.
Через полтора часа я убедился в целительных способностях Бахрама. Я глазам своим не хотел верить в тот момент, когда увидел Азимова в строю на разводе. Азимов вместе со всеми заступал в караул. Он не пожаловался офицерам, не застучал Бахрама. Он исцелился душой и телом. Он был готов к выполнению ответственного задания. Хотя, тело всё ещё немного прихрамывало, но это скоро пройдёт. Потому что получать кулаком по хлеблу это тело явно не хочет. Значит скоро заживёт всё. Со всех сторон.
Начался инструктаж. Проводит его какой-то офицер. Не Майор Зимин. Мы даже немного взгрустнули в строю. Потому что мы очень любили инструктажи Майора Зимина. Это было всегда что-то новое, что-то очень поучительное. При этом короткое, ёмкое и немного страшное. Потому что Зимин держал ситуацию в кулаке. В буквальном смысле слова. Получить по пятаку за провинность было так же легко, как сморгнуть глазом. И вот оно - единство и борьба противоположностей, про которую так долго говорили на занятиях по философии. С одной стороны, интересно, с другой стороны опасно. От этого инструктажи Зимина были как будто запретный плод. И хочется, и колется, и мамка не велит.
В общем, Зимина нет. Инструктаж идёт. Мы стоим в строю. Занудство какое-то. Тоска, а не инструктаж. Вырванные годы. Поэтому мы в строю топчемся, переговариваемся. Подкалываем друг-друга. Пинаем друг-другу духовский череп. Как мячик. Прямо в строю, прямо на инструктаже.
На фото Саня Манчинский позирует с «бедным Йориком».
Кто-то толкнул мысль что это при миномётном обстреле душманская мина попала в кладбище, которое возле артдивизиона. И выкинула из духовской могилы кости вместе с черепом. Я в эту историю не верю. Потому, что миномётные мины разрываются на поверхности. Воронка от них остаётся небольшая - размером с ладошку. Неужто душманы закапывали своих умерших на глубину в ладошку? Скорее всего это артиллеристы копали траншею или капонир и выкопали этот череп. Но, тогда я представляю какой кайф пацанам будет поспать в том блиндаже прямо посреди могил с духовскими покойниками. Бля, надо иметь крепкие нервишки и устойчивую нервную систему, чтобы там спать.
- Слыш, Бахрам. – Я решил приколоться. Рядом со мной в строю оказался Бахрам. Приколюсь над Бахрамом. - Я до армии занимался каратэ. Нас учили как пробить ногой башку противника. Давай с тобой поспорим, что ты ударом пятки не проломишь этот череп?
- Я? – Бахрам посмотрел на меня, потом посмотрел на череп. – Я как нэхуй!
Бахрам с размаху засадил каблуком сверху вниз по черепу. Череп, конечно же, выдержал этот удар. Бахрам привстал на выпрямившейся ноге.
- Нихуя сэбэ! – Бахрам удивлённо посмотрел на меня.
- Э-э-э-э, салябон! Дай я! – Присоединился к «соревнованию» Азамат. – Я сматры как силний!
Теперь на выпрямленной ноге подпрыгнул вверх Азамат. Отлич-чно у нас проходит инструктаж! Офицер стоит перед строем, что-то бубнит. А в строю солдаты один за другим, подпрыгивают на духовском черепе. Милая такая картинка из детства и театра боевых действий.
К «соревнованиям» вскоре подключились все, кто стоял не в первой шеренге. Дурной пример заразителен. Один за другим солдаты подпрыгивали в строю на выпрямленной ноге, упёршийся в череп. Если бы у проводящего инструктаж офицера не кончились инструкции, то мы занимались бы и дальше своей весёленькой незатейливой игрой. Но, слова у офицера кончились. Он скомандовал нам маршировать в караулку. Мы забрали череп под мышку, понесли с собой. В караулку.
В караулке меня и сержанта Андреева поставили на сержантский пост.
С тех пор, как Рязанов вернулся из отпуска, он плотно взялся за работу над штатным расписанием. Рязанов расставлял солдат и сержантов на должности, отслеживал воинские звания, специальности по ВУС, разбирался кто в какой учебке учился, чему учился, какую должность сейчас занимает. Пополняли нашу роту несколько раз, бардак со специальностями сделался страшный. Рязанов взялся разруливать то, что нахомутали за время его отпуска. Разруливал Рязанов, разруливал, добрался до меня. На одном из построений он сделал мне замечание. Сказал, что приказ на младшего сержанта он подписал. Поэтому я немедленно должен пришить на свои погоны соответствующие нашивки и в строю должен занимать место командира отделения.
Выслушал я слова Рязанова. Чего там скрывать – приятно, когда тебе говорят про повышение. Я не собирался связывать свою дальнейшую судьбу с Армией. Я не хочу оставаться в её стройных рядах. С этой точки зрения мне безразличен карьерный рост. Младший сержант я, или старший сержант – для меня нет разницы, теоретически. А практически, всё-таки приятно, когда тебя (меня) Командир заметил, оценил и повысил. Однако, в дополнение этой приятности я решил, что я не выполню указание Рязанова. Я не пришью на свои погоны указанные знаки различия. Если я немедленно кинусь их пришивать, это будет не правильный поступок. На оборзевших дембелей две полосочки на погонах не произведут никакого впечатления. Впечатлить борзого дембеля можно либо сроком службы, либо побоями. Необходимого срока службы у меня нет, поэтому помочь мне могут только побои. Если при первом же наезде на твою личность ты схватишь в руки пулемёт и будешь херачить прикладом дембелю в рыло, то тогда ты можешь на что-то рассчитывать. Только это. Никакие не нашивки на погонах. Только побои и твоя готовность не сморгнув глазом принять участие в нанесении побоев, не взирая ни на какие последствия. Только это может заставить дембелей считаться с тобой. Всё остальное им, как говориться, «до лампочки». Поэтому, рисоваться лычками перед дембелями и пытаться объяснить, что из-за лычек я теперь главный, это бесполезно. Рисоваться лычками перед своими пацанами, это тоже бесполезно. Если я для них есть «кто-то», то это потому, что я не ныкался под одеялом один на один с консервной банкой. Это за то, что я не сплю на посту и они точно могут на это рассчитывать. Это за АГС, за гранаты, за сигналки, за мины, за радиостанцию. То есть если я с ними, то они во мне уверены. А наличие или отсутствие у меня на погонах лычек это дело десятое. Думаю, что даже вредное. Потому что, если я со счастливой рожей кинусь пришивать себе на погоны лычки, а потом, как дурачок начну выпендриваться перед пацанами, то это может нанести мне вред. «Получил сержанта и зазнался. Жопу лижет начальству. Карьерист, жополиз» - вот что я регулярно слышал от пацанов в адрес сослуживцев, которые получали повышение. А у меня не просто повышение. У меня качественный скачек из грязи немножечко в князи. Сержантской учебки я не оканчивал. Какой я сержант? Никакой. Поэтому, лычки немедленно пришивать не буду, пулемёт свой не отдам. Буду ходить без лычек, как будто ничего не происходило. Я солдат. Такой же, как мои дружбаны-братаны. Буду солдатом до тех пор, пока перед строем, при всех, Рязанов меня не ЗАСТАВИТ. После того, как заставит, после этого первую повышенную сержантскую получку всю просажу в магазине, накуплю сгущёнки, печенья соков и компотов, накрою пацанам поляну. Только после этого возьмусь за иголку с ниткой.
В караульном помещении (в караулке) пахло солдатским пОтом, керзой и смердело кисляком дувала тринадцатого века. Такая вот своеобразная специфика.
Смену, которая заступала на посты, повели на посты разводящие. В бронежилетах, касках, с оружием на плече.
Смену, которая должна была дежурить в караульном помещении, разместили в просторном помещении со столами, стульями и шкафами для оружия. В шкафах для оружия расположились автоматы, пулемёты и снайперские винтовки. За столами расположились автоматчики, пулемётчики, снайперы и сержанты. Сидели, бормотали в полголоса. За одним столом узбеки разговаривали на узбекском, за другим столом травили анекдот на русском. За третьим столом Ахмед что-то рассказывал молодым из пополнения. До Ахмеда мне было ближе всего. Я придвинулся к нему, чтобы послушать что и на каком языке он рассказывает.
- У меня во втором батальоне есть земляки. Я хожу к ним в гости, когда есть время. Прошлый раз, когда был, они мне рассказали про начальника штаба своего бата. Говорят, что фамилия у него Мамонтов (на самом деле Дмитриев Николай Фёдорович). Сам он огромный, такой, как мамонт. На БМПшке у него белой краской нарисован мамонт. У этого Мамонта привычка – он своих бойцов называет слонами. Когда в горы идут, то он командует солдатам: - «Слоны, вперёд! Мамонт за вами!» Ну, и вышел с Мамонтом такой прикол. Как-то поехал он в Союз из Афгана. Дали ему отпуск ко дню его рождения, заодно поручили груз-200 развезти. Так всегда делают. Приехал он в Союз, развёз груз. А там нервы. Там семейные трагедии. Он нажрался. Уже в Ташкент приехал и в Ташкенте нажрался, чтобы «отпустило». Идёт он бухой по Ташкенту. Навстречу ему какой-то генерал. И доебался генерал до него: - «Капитан, ты что, пьян?» А этот отвечает ему: - «Слон, не порть Мамонту день рожденья.» У генерала после этих слов челюсть отвисла. Он начал орать: - «Я тебя посажу!» Вызвал патруль. А Мамонт разошелся и так въехал в рыло генералу, что тот на жопе проехался. Потом приехали комендачи, скрутили Мамонта, свезли на «губу». На второй день Мамонт на «губе» проспался, там стали выяснять кто таков, откуда будет. Когда узнали, что Мамонт – Панджшерский лев, да ещё с грузом 200 приехал в Союз, то его отпустили.
Да-да-да! Знакомая история о том, как кто-то заехал генералу по морде или послал на три весёлых буквы. Хорошо хоть, что Ахмед не про себя рассказывает.
Хотя, Мамонт, в самом деле, в Рухе – легендарная личность. Поэтому про него по Рухе легенды ходят. Что его и в звании понижали, и трибуналом ему грозили. Так всегда бывает, когда мужик не из робкого десятка, когда с характером у него полный порядок.
Николай Фёдорович на пенсии 2019-й год.
В караулке, в бодрствующей смене, солдату скучно. Ему нечего делать. Спать нельзя. То нельзя, сё нельзя. Можно играть в настольные игры. На столах лежат несколько комплектов нард. Пацаны из Узбекистана устроились вокруг нардовских досок. Играют. Увлечённо «болеют» за своих. Взять поиграть с ними в нарды? Я же продую моментально. Ничего не смыслю в этой игре. Куда мне себя деть? Куда пристроить?
Я болтался по большой комнате бодрствующей смены. Как хрен в рукомойнике. То туда подойду, то сюда придвинусь. В конце концов присел на
стул рядом с группой молодых солдат. Стал слушать, о чем они болтают. Интересно, что тревожит молодого солдата в Рухе?
Молодые пацаны, которые прибыли совсем недавно, сидели вокруг Игоря Стрижевского, который прибыл немного раньше. Слушали Игоря чуть ли не с открытыми ртами. Как же, Игорь уже успел повоевать. Они все с одного призыва, но Игорь уже прошел НЕСКОЛЬКО боевых операций! Пацаны впились в Игоря глазами, слушают. Игорь неторопливо в полголоса рассказывает:
- В Руху меня и Стаса (Игоря Мазура) закинули 19 сентября из Ашхабадской учебки. Привезли нас, выгрузили из вертолёта. А жрать охота – атас! Пока ехали, нас толком не кормили. А тут привезли нас в Руху, а вокруг кишлаки, дома пустые. Стас говорит – пойдём в пустой кишлак, наберём халвы. Хоть пожрём. Пошли мы со Стасом через речку Гуват в кишлак за халвой. Автаматов не взяли, что тут, близко же. Залезли мы в большой дом, поднялись на второй этаж. Нашли халву в ящиках. А она твёрдая, как бетон. Надо молотком отбивать. Молотка у нас нет. Принесли мы булыжник. Стучим по халве в ящике. Грохот такой подняли! Тут смотрим - во двор заходят чуваки с оружием. Мы сразу очканули, думали, что это душманы. А потом смотрим, там Касьянов с пулемётом. Ну, мы поняли, что это наши. А наши заходят к нам в комнату и говорят: - «Вы что придурки что ли? Вы понимаете куда вы попали? Куда вы пошли? Да ещё без оружия!». А там получается, что ротный узнал, наверное, кто-то из наших, из молодых сказал ему. И ротный послал за нами наше отделение во главе с сержантом. А потом построил всю роту и говорит: - «Что, молодые? Вам еды не хватает? А почему вы мне ничего не сказали? Вот вам короб сухпая – Ротный показал на огромную штатную коробку - ешьте, сколько вам надо. А в кишлак самовольно чтобы больше никто не ходил!» А нам со Стасом так стыдно стало, будто мы самые голодные. Но, реально, пацаны, тут всё не так, как в Союзе. Нас со Стасом никто не пиздил за наш самоход, никто не пинал. В Союзе нас зачмырили бы перед строем сержанты. А здесь Ротный жратвы дал, чтобы мы пожрали. Так что смотрите, пацаны, следите за своими поступками. Чтобы не обосраться перед мужиками.
Н-н-нда, подумалось мне после рассказа Игоря. Есть в русском языке такой речевой оборот «не за страх, а за совесть». Это как раз про призыв Игоря Стрижевского фраза. И про мой призыв тоже. Не знаю, что было, когда меня здесь не было. Знаю, что происходит теперь. Пацаны приходят в Армию с полностью патриотическим настроением. Если их не чмырить и не душить дедовщиной, то это будут отличные бойцы. Да, чего там далеко ходить! Вот ближайший пример – два брата близнеца из призыва Игоря Стрижевского. Дрижирук Витя и Лёня. Лёне при обстреле полка попала пуля в ногу. Пробила мягкие ткани. Повезли Лёню на вертолётку, чтобы отправить в госпиталь в Баграм. Вите говорят – шуруй за братом. В армии братьев близнецов не разлучают. Есть такое распоряжение, чтобы не разлучать. А Витя отказался ехать в Баграм из Рухи. Говорит, что у братана рана не опасная, она скоро заживёт. Брат скоро вернётся в строй, а он, Витя, пока ЗДЕСЬ с пацанами останется. Повоюет пока. Так что, пацанов нам прислали нормальных. С таким пополнением всё нормально будет.
Из моих думок меня выдернул голос сержанта Андреева:
- Макакушка, мне будет скучно без тебя вечером на посту. Позвони мне, когда начкар свалит или уснёт.
Макакушка, как вы уже догадались, это я. Где этому сержанту Андрееву, где этому нехорошему Евгению Васильевичу внушили мысль о том, что человек произошел от обезьяны? Но, где-то же внушили. Теперь он ко мне по-дружески обращается в уменьшительно-ласкательной форме словом «мака-а-акушка». А я вынужден ему мстить и обращаться словом Гиб-боша. Два кореша сошлись на Плющихе: Гиббоша и Макакушка. Блин, куда Белый Свет катится?
- И чё будет, если я позвоню?
- А я тебе песенку спою.
- Ла-а-адно. – Промычал я. А сам подумал, что посмотрим, как он мне песенку споёт. И какую. Даже интересно стало.
Вечером, когда начкар куда-то свалил (убыл по служебной надобности), я пристроился к черному эбонитовому телефонному аппарату. Снял «трубу». Крутанул «заводную» ручку. Такую, как у мясорубки, только поменьше. Вжик-вжик-вжик. Из эбонитовой трубки раздался голос:
- Алё? Четвёртый пост слушает.
- Это не ты слушает. Это я слушает. Где моя песенка?
Через пару фраз по служебному телефону мы с Женькой Андреевым уже пели песенку. «Журавлика» Аллы Пугачёвой. В этой песенке очень красивые слова про голубое небо. И очень красивый припев. Припев нам особенно нравился. Мы завывали его в служебный телефон, как два завывателя воздушной тревоги: - «А-а, возьми с собой!». Один завывает на посту, другой завывает в караульном помещении. Ничего более тупого (насчёт поступка и насчёт текста) придумать нам не удалось. Потому что это невозможно. Более тупого поступка придумать НЕВОЗМОЖНО!
Почему нам никто не надавал по башке? Ладно, Начкар. Начкара не было. Он бы нас расстрелял, если бы он был на месте. Но, остальные присутствующие почему ничего не сделали? Я знал, что петь, играть на музыкальных инструментах и танцевать на посту запрещено. Я знал, что запрещено пользоваться телефонной связью не по прямому назначению. Но, я всё равно это сделал. Потому что я был раздолбай придурок. Другого объяснения этим поступкам нет и в природе их не существует.
Ну, ладно. Попели Макакушка с Гиббошей песенок про Журавлика. Потом пришла моя очередь маршировать на пост.
На посту я оказался уже по темноте. Ну, правильно, если в 17 часов был развод, то через две смены, через четыре часа на Панджшерском дворе уже тёмная ночь. Привел меня разводящий на пост. Колючая проволока кругом. Темно. Ночной горный холодный ветер дует. Я в ватных штанах, в ватном бушлате в бронежилете и в каске. Каску и броник ветер не продувает. Это хорошо. Ватные штаны продувает. Это уже немного хуже, но два часа всего-то! Это тебе не всю ночь напролёт трястись на горе Зуб Дракона. Это всего-то два часа. Тем более, можно ходить, греться. Я ходил по посту со своим пулемётом. Нормально. Жить можно. За два часа советскому солдату ничего не сделается. Выживет. Только скучно. И горы. Огромные тёмные громадины на фоне звёздного неба. Яркие, огромные звёзды Афганского ночного неба подсвечивают прозрачным волшебным светом махины гор. И ты стоишь – букашка такая малюсенькая. Посреди Вселенной.
Именно так надо встречаться с Гиндукушем. Чтобы без посторонних. Посторонние устраивают вокруг тебя суету, требуют получить боеприпасы, или таскать брёвна, или копать лопатой. Посторонние отвлекают твоё внимание. С Гиндукушем надо встречаться лично. Никакие фотографии, никакие видеосъёмки не смогут передать всё величие и монументальность ночного Гиндукуша. С Гиндукушем надо встречаться один на один. Чтобы лично присутствовать. Чтобы ощутить эту мощь, это величие ПРИРОДЫ! Чтобы пробежал холодок по спине от восторга и ощущения себя маленькой щепочкой в океане гор. Надо побыть этой одинокой щепочкой, прочувствовать, как ПРИРОДА БУЯНИТ! Она так буянит, что у тебя дыхание от восторга перехватывает.
Потом меня сменили. Потом я спал в комнате отдыхающей смены с раскрытым воротом и закрытым ртом. Ничего не снилось. В карауле всегда ничего не снится. Ты только откинулся на кушетку и тут же разводящий Эргеш подаёт команду: – «Третий смэна! Кончай ночеват!» После этой команды наступает утро. А после наступления утра, как положено, Руху обстреляли душманы. У меня на посту для таких случаев предусмотрен блиндаж. Ясен пень, что я им воспользовался. А на артиллерийском складе блиндаж отсутствует. Когда нас сменили с постов, Ахмед так обрисовал ситуацию с этим обстрелом:
- Стоим мы с Мазыком на парном посту на артскладе. Тут по нам снайпер как начал пулять! Оттуда, где у нас свалка подбитой техники была. Мы с Мазыком приняли упор лёжа. Лежим в колее. А там пылища такая! Колея вся пылью засыпана. Тут УАЗик едет Кэповский. Оказалось, что в УАЗике едет сам Кэп. Подъезжает он, видит, что часовые лежат на земле. Кэп вылез из уазика, как начал орать на нас! «Вы чё, на курорт приехали? Как вы на посту службу несёте? Это что за лежбище мне тут устроили!» и всё в таком духе. А в это время ему прямо под ноги разрывным БАХ! Ясен перец, что Кэп рядом с нами принял упор лёжа. В соседнюю колею на пузо шлёпнулся, вжался в пылищу. Голову обхватил сверху руками. А я ему говорю так вежливо: - «Товарищ подполковник, разрешите обратиться? Почему вы лежите в пыли?» Вот это был прикол! Кэп там зубами скрипел, кряхтел. Он аж стонал от злости. Но, не встал. Побоялся. А потом УАЗик его объехал, загородил от снайпера. Кэп на карачках вполз в открытую дверцу и умчал его водила по колдобинам мимо дороги. Чтобы нас с Мазыком не раздавить.
Вот такой «весёленький» получился мой первый караул в Рухе.