Читателям сообщаю, что данный материал входит в сборник рассказов "Зуб Дракона". Это не из "Рухи", это из "Зуба". Скоро удалю этот материал из публикации. В силу того, что права на "Зуб Дракона" на сегодняшний день до сих пор принадлежат ЭКСМО. Я ещё не получил на руки документ о расторжении контракта. Двести человек успеет прочитать данный материал? Триста? Не считаю такой поступок нарушением условий контракта. Скоро удалю.

       В середине августа «График», как-то на расслабоне, «позвонил» Хайретдинову на рацию и сообщил, что его снимают с Зуба Дракона. Так что, он может собирать свои нехитрые манатки и топать в «родное» подразделение. В Восьмую роту, командиром четвёртого гранатомётно-пулемётного взвода. А на место Хайретдинова Комендантом поста присылают командира Второго взвода Верхоламова Олега Владимировича. Да-да-да! Я знаю этого офицера! Ещё с Термеза знаю. Но, будем по теме двигаться по порядку.
       Хайретдинов очень обрадовался, когда узнал о решении командования прислать замену. Он поднял к афганскому небу томный взгляд, полный благородных слёз умиления. Оценил, хватит ли ему места, чтобы подпрыгнуть от радости до потолка. Понял, что хватит. Но прыгать не стал, а шлёпнул с размаху в пыль свою выцветшую панаму с офицерской кокардой. После этого, с полным умиротворением, вполголоса, но очень со вкусом грязно выругался.
       Он так поступил потому, что очень переживал из-за того, что его отправили в горы с людьми из чужого подразделения. Какие-то чужие бойцы, какие-то неизвестные солдаты. Которые ему подчиняются только до тех пор, пока он назначен Комендантом. Он этим людям – не командир взвода, не замполит и не старшина. Совершенно дурацкая ситуация! А ещё, сами по себе, эти два с половиной месяца, эти самые жаркие летние месяцы, они дались ему такими нервами, такой «кровью». Что врагу не пожелаешь. Из-за скудного питания, недостатка воды и отсутствия полноценного отдыха Хайретдинов очень сильно похудел, под глазами прочно обосновались черные круги. А под обмундированием завелось отсутствие гигиены. Так что, уйти вниз с Зуба Дракона для Хайретдинова было избавлением от очень многих тягот и лишений воинской службы.
       Я понимаю ход логических рассуждений Гакила Исхаковича. Как мать. Но я с ними не хочу соглашаться. Потому что внизу ни Хайретдинова, ни Касьянова, ни Слюсарчука не ждёт ничего хорошего. До тех пор, пока в горах не выпадет снег, всю осень и пол зимы горная война будет идти полным ходом. Мы будем подниматься в горы, гоняться за душманами. Душманы буду убегать от нас, отстреливаться и закапывать для нас мины. Так что, посидеть внизу на мягкой попе, поковыряться в носу и пооткладывать жировые запасы подкожного саломяса нам никто не позволит. И, в результате, Хайретдинову придётся точно так же ночевать в горах, как на Зубе, точно так же проверять по ночам посты и точно так же мотать нерв себе и солдатам. Только СПС для сна будет хуже, высота горы будет выше, мин в той горе будет больше. И ещё. Залезть на ту гору придётся своими ногами. А потом – лезть на другую. И ещё на другую. Так, может быть, лучше уговорить себя, что Зуб Дракона, всё-таки, не самое херовое место службы? Я бы на его месте сам себя уговорил. Я бы - не торопился вниз.
       И вот, «График» поставил Хайретдинова в известность о принятом решении. Караван в Рухе сформировали, укомплектовали, пинком под заднюю часть штанов направили на Зуб Дракона.

       Засветло караван пришёл на пост. С караваном поднялся новый Комендант Верхоламов.
       Мы пошли смотреть. Караван же припёрся. Хавчик, курево, письма принёс.
- А-ГА-А-А-А-А! Прапорюга! – Заорал улыбающийся Верхоламов и протянул нашему бывшему Коменданту руку. – Ну, здарова!
       Хайретдинов пожал протянутую ему ладонь. И улыбался, как будто ему зачитали Приказ о замене из Афганистана в Союз. Как будто бы – не с Зуба в Руху.
- Ну, давай, сдавай уже имущество!
       Сдавать имущество, по большому счету, было не обязательно. Потому что не было никакого такого важного имущества. Два АГСа, лом, кирка и четыре лопаты? Чего там сдавать. Поэтому Верхоламов и Хайретдинов потопали в СПС на Второй точке. Устроили там совещание в верхах. Посидели, покряхтели. Через пару минут довели результат кряхтения до нас.
       На совещании в верхах было принято решение о том, что Хайретдинов на пару дней задержится на Зубе Дракона. Чтобы Верхоламов понаблюдал, как и что тут устроено, чтобы он нормально втянулся в режим службы Поста №12. Поэтому Хайретдинов с Верхоламовым поселились в спальном СПСе, который мы когда-то сложили с Бендером.
       Караван отдохнул. Его отправили обратно в полк. Мы разошлись по своим постам. Засунули себе в хлебальники свежепринесённые сигареты. Сидели, пыхкали клубами вонючего табачного дыма.
- Бах! Бах! Та-та-та! – Раздались выстрелы на втором посту. И вой «рикошетов». Мы уже приловчились втыкать по звукам, что стреляет и куда стреляет. Стреляли на посту. Не по посту, а на посту. При этом, попадало в пост. Пули свистели, разлетаясь рикошетом над нашими скалами.

       Чё-та странная какая-то ситуация. Поэтому мы с Манчинским взяли оружие, осторожно попёрлись на звук выстрелов. Гидроквас с Орлом спали, поэтому попёрлись мы с Саней. Надо выяснить, чё за хрень. Вдруг душманы залезли на пост и шмаляют по Прапору и Верхоламову.
       Подошли мы с Саней к скалам, среди которых стрелял АК-74. Обошли место стрельбы с двух сторон. Осторожно выглянули. На прогалинке между скал стоял Верхоламов. Фуражка на затылке. В зубах сигаретина. В руках дымящийся АК-74.
- Тарищ старший лейтенант! – Мы с Саней вытянули шеи из наших укрытий. – Чё тут у Вас за стрельба?
- Бах! – Верхоламов всадил одиночным в пятно песка между скал. – Дз-з-з-з-з! – Полетела над скалами отскочившая от песка пуля.
- Никак не могу понять. – Верхоламов сосредоточенно морщил лоб. – Как вы от этих чёртовых трассеров подкуриваете? Улетают же все. Ни один не застрял.
- Опустите автомат. Мы сейчас покажем.
       Показывать, как надо подкуривать от трассера, выпало на мою долю. Саня попёрся обратно на Третью точку, потому что была его смена. А я с Верхоламовым потопал к спальному СПСу.

       Припёрлись. Я расселся в «Идальне», с комментариями разломал патрон от АКМа. Потому что у него калибр больше, чем у АК-74. А значит, пуля толще, в ней больше трассирующего вещества. Значит, факел от него больше и эффективней. И вот, я всё это рассказываю, показываю. Притащил корпус от ПОМЗа. Начал клепать по приготовленному трассеру. Тут возникает из ниоткуда Бендер. Где его раньше носило, я не знаю. Спал, наверное, в отдыхающей смене. А тут возникает эта усатая рожа. Лезет к Верхоламову чуть ли не обниматься:
- Здравия желаю, Олег Владимирович!
       Верхоламов брови приподнял от удивления:

 – Ну, здарова, - говорит. - Коли не шутишь.
       Бендер ему:

 - Да нет, нет! Я не шучу! Не узнали меня, что ли?
 - Да, хрен тебя знает, чтобы я тебя узнавал. Солдат, как солдат. Вас долбать не передолбать во всей Сороковой Армии. Где ж я всех упомню.
       Ну, и тут понеслось. Бендер орёт, мол, знаете, как мы Вас в Термезе называли? Мы Вас «ПапаОлег» между собой называли. Я в Вашей роте обучение на снайпера проходил. Тут Верхоламов по коленке себя ладонью - хлоп!
 - А-а-а-а, вот ты про что! А я-то думаю, что за солдат с бугра такой на Зубе Дракона отыскался, который меня по имени-отчеству знает. А ты с моей учебной роты! А-а-а-а! Ну, здарова, воин, бля! Как душманов малотишь? А? Якорь всем душманам в печёнку!
       Дальше-больше. Дальше заболтались они с Бендером за случаи из их Термезской службы. А потом Верхоламов колоду карт вытаскивает откуда-то.

       А тут же и я сижу с трассером и ПОМЗом, как внук Прометея. А Верхоламов уже орёт:
 - Гена, идём в «Кинга» на четверых распишем? Или в «Тысячу»?
       Гена – это так на русский язык офицеры перевели имя Гакила Исхаковича. Так его Геной и называли.

       Ну, короче, уселись мы за эту колоду карт, и все три или четыре дня, что Хайретдинов оставался на Зубе, всё это время мы на четверых лупасились в «Тысячу». По вечерам, конечно же, заступали на парные посты. Это – святое. А днём – на четверых в «Тысячу».
       Я представить себе не могу, чтобы Ефремов или Гакил Исхакович сидели бы на посту Боевого Охранения и лупились бы в карты с солдатами. Солдат должен сидеть и просматривать вверенный ему сектор. Иначе – яйца нам всем отрежут. Нас тут всего 14 человек, и помощь нам (если что) обещают через 48 часов. То есть, если душманы на нас нападут, то мы должны продержаться двое суток. Только через двое суток будет собрано какое-то подразделение, будет укомплектовано, отправлено, и оно придёт на наш пост. Что должен делать Комендант в таком случае? Правда же, играть в карты с солдатами?
       Или, быть может, разложить 24 часа в сутки по часам на отрезки, назначить на посты солдат, разделить их на смены и строго следить, чтобы солдат СПАЛ в то время, когда ему положено спать. Потому что, если он это время потратит на игру в карты, то потом он уснёт на посту. По-моему, надо делать так. Разделить всё на смены и следить за дисциплиной. Это, однозначно – обязанность Коменданта.
       Хайретдинов теперь уже не Комендант. Он сдал полномочия Верхоламову. Поэтому – он может хоть вниз пойти, хоть в вверх пойти. Он, вообще, мог бы сказать: - «Если хотите разгильдяйничать, то – на здоровье. Только потом расплатитесь за это жизнями!» – После этого мог играть с Верхоламовым – хоть в «Тысячу», хоть в «Дурака». Это больше не его ответственность, и не его солдаты. Его солдаты – в Восьмой роте. А здесь – Седьмая рота. Хайретдинову теперь, вообще, всё по барабану.

       Однако, Хайретдинов остался на Зубе Дракона. Он худющий весь, как выжатый лимон, фиолетовые круги под глазами. Он остался на посту, без воды и без гигиены. Чтобы помочь Верхоламову в течении нескольких дней.
       А Верхоламов ржёт – «Гы-гы-гы-гы», цветёт улыбкой и просит помочь поиграть в карты.

       Ну, ладно, в карты – так в карты. Новый Комендант брызжет в разные стороны оптимизмом и прекрасным настроением, он уверен в том, что он делает. Он старше по званию, чем Хайретдинов. «В карты тебе нужна моя помощь? – Ну, так тому и быть.» – Скорее всего, именно так рассудил Гакил Исхакович. И уселся с нами в «Идальне» расписывать «Тысячу».
       А один раз, когда мы лупились в Тысячу, Верхоламов вдруг «заклинил»:
 - А почему меня должны в Афгане убить? – Спросил он как бы у всех. А потом поворачивается лично ко мне. И на меня:

 - Почему именно меня? Почему меня должны убить? Нет, вот ты скажи!
       А я, что? Я никакого повода не давал. Я сидел, собирал бубновую «хвалёнку». У меня даже в мыслях не было – про жизнь и смерть, про добро и зло. Я в карты играю, а не гороскопы составляю.
 - Ну, вот, с чего ты взял, что именно меня должны убить в Афганистане? Где это написано? Откуда это вытекает?
       Я рот открыл от удивления. Что его так «торкнуло»? Что я ему могу сказать?
 - Нет! Ты скажи-скажи! Почему именно меня?
 - Дык, это… Дык, и не Вас. Не должны, вовсе, никто… - Я мекал, бекал. А Верхоламов, с явно нездоровым отношением к этой мысли, тянул меня за язык и тянул. Чего это он? С чего вдруг? Может быть, это было предчувствие? А может быть, все эти «Гы-гы» и «Га-га» были бравадой? Чтобы отогнать навязчивую мысль?
       Я внутренне передёрнулся от этого, непонятно с чего свалившегося на меня диалога. Шелестел картами, ворочал у себя в голове мысли: почему ко мне ПапаОлег, вот с этой проблемой? Я рыжий, что ли…
       Вспомнилось, как в госпитале в Ташкенте…

       Был такой эпизод в моей службе. Направили меня в Ташкентский госпиталь на обследование. У меня в перегородке между предсердиями не заросло отверстие. Вроде бы, как бы порок сердца, а меня в Афган готовят. Надо бы обследовать, а то, вдруг, в горах солдат сдохнет. В общем, отправили меня в Ташкент на обследование, в кардиологию. Я прибыл туда, морда кр-расная! Я ж с Каракумов приехал. Ясное дело, что морда сгорела на солнышке. И вот, меня, с красной мордой, немедленно ставят в наряд по Кардиологии. Не похож я с такой репой на синенького «сердечника» с фиолетовыми губами. В общем, заступаю я в наряд, а в это время умирает в кардиологии от сердечного приступа офицер. Ему электрическими разрядами пытаются «запустить» сердце, он подпрыгивает до потолка. Я всё вижу. Я в ужасе! Мне всего 19 лет, пощадили бы психику, недотёпы! Но не-е-ет, куда там! А самый прикол это – только начало…
       Тут, приходят к этому офицеру жена, детки, фрукты ему несут, проведать пришли. А военврач мне грит:

 – Сходи, сообщи родственникам, что их муж и отец умер.

       Капец! КА-А-АПЕЦ!!! Почему именно я? Почему именно мне? Я что, капеллан, что ли? Я на химическом факультете учился, не на психологическом! Или, может быть, я рыжий какой-нибудь? Вот, почему и Верхоламов тоже ко мне с такими разговорами?..
       Вообще, он классный мужик, классный офицер. Верхоламов, в смысле. Я по Термезскому полигону помню его. Его, в самом деле, солдаты называли «ПапаОлег». Помню, как каждый из нас хотел стать снайпером. Потому что попасть в Роту Снайперов к Верхоламову, это в Термезе считалось, что повезло. Я угодил в роту противотанковых гранатомётчиков. К старшему лейтенанту Кобызеву. Кобызев - только-только вернулся из Афгана. Он был непробиваемо спокойный и толковый. Во всём толковый. Он говорил только по необходимости и только – по существу. Он брал свою Учебную Роту (то есть нас), загружал боеприпасами, уводил в Каракумы, и там мы лупили с гранатомётов от рассвета до заката. Он нас так наловчил стрелять, что пацаны учебной гранатой сбивали доску. Мишень разломалась, торчала только одна доска. Её учебной гранатой (болванка, с песком внутри) снесли с одного выстрела. У Кобызева гранатомётчики на полевом выходе так стреляли по покрышкам, изображавшим вход в душманскую пещеру, что все покрышки сожгли с первого выстрела. Специально гранатомётчик загоняет учебную гранату в склон так, чтобы трассер выкидывал огонь на резину. То есть, Кобызев привёз на полигон таких зверей, которые разнесли болванками с песком весь полигон и сожгли все мишени.
       Кобызев отвоевал в Афгане Ротным. Лазил по горам, то ли в Кандагаре, то ли в Джелалабаде. То есть, он готовил нас к тому аду, откуда только что вернулся живым сам. Он нам говорил: - «На боевом выходе такой заёб – хочется только воды и умереть. Но ты не можешь умереть. Ты должен выполнить Боевую Задачу!..»
       В общем, Кобызев не на продскладе консервы с полки на полку перекладывал. Он понимал толк в поросятах. Поэтому: каждое утро нам ящики с боеприпасами – на пле-чо! По Каракумам на полигон с гранатомётами – шаго-ом марш! Кобызев – по пескам, впереди, мы – за ним, след-в-след, сзади. Всё путём! А как ещё подготовить солдата к войне в горах? В бассейне его тренировать или в Каракумах? Ясен пень, что только один вариант: бежать, копать, стрелять. Как вариант – в Каракумах. Гор там нет, но, зато, жара такая же.
       И вот, я сравниваю: спокойный, молчаливый, почти что угрюмый Кобызев. И шумный, вечно весёлый, брызжущий жизнерадостностью и искромётным настроением Верхоламов. Они: почти одинакового роста, одной комплекции и одинакового возраста. Разница лишь в том, что один уже вернулся из Афгана. А второй в то время в Афган только готовился.
       И ещё напрашивается одно сравнение: Верхоламов и Хайретдинов.
       Если бы вызвал меня к себе командир моей 7-й роты Рязанов и сказал бы мне: - «Всё. Я перевожу тебя из моей роты в 8-ю роту. Выбирай, в какой взвод пойдёшь. Во второй, к Верхоламову, или в четвёртый, к Хайретдинову?» Конечно, я пошёл бы к Верхоламову. Спокойно жить в шутках-прибаутках, без надрыва, без напряга. К Хайретдинову ни за что бы тогда не пошёл. Потому что Хайретдинов заставляет выполнять служебные обязанности, напрягает, чтобы, если он скомандует: «бегом марш!», то, чтобы солдат бежал, именно, бегом. Хайретдинов мучает расчет АГСа работать с такой скоростью, с какой работают только электровеник и швейная машинка. У него солдат кассетой и лентой должен манипулировать с такой скоростью, с какой может только жонглёр в цирке. Ну, и кому захочется такой службы?
       А ещё Хайретдинов резкий, а ещё он борзый, а ещё он злой, ярый и ни разу не женственный. Поэтому я чуть не закричал «ура» от восторга, когда Хайретдинова на Зубе поменяли на Верхоламова. Вот это свезло, так свезло! Вот это обозначает, что и на нашей улице иногда бывает место для праздника. Я тогда именно так подумал.
       Так я думал и жил на эмоциональном подъёме две недели. И ещё полтора месяца. А потом произошло событие, которое ввергло меня в ступор. Во-первых, это событие было очень грустным и трагичным. А во-вторых, оно перевернуло в моей голове все мои представления о службе. Какой командир – хороший, какой – не очень хороший, какая служба – удачная, какая – ни разу не удачная. После этого события меня как будто встряхнули, и в моей голове поменялись местами представления о добре и зле.
       Мне придётся забежать ненамного вперёд, всего-то на два месяца. Я забегу. Потому что, вот такие детские мечты о «добреньком» командире, о «сладенькой» службе, эти все мечты – не для войны. В сытом, спокойном, надёжном Советском Союзе, может быть, такая «сладенькая» служба и «прокатила» бы. И могла бы закончится, как в счастливой сказке. Может быть... Но, Афган – не Союз! В Афгане война, которая идёт уже пять лет. Конца-края той войне не видно. И на этой войне, через два месяца от описываемых событий, погиб старший лейтенант Верхоламов.
       Его рота пошла из Рухи в Джабаль сопровождать колонну. Рота из Рухи ушла, а Верхоламов отстал от колонны, на сутки задержался в Рухе. Потому что именно в этот день в Руху прилетела на вертолёте возлюбленная Верхоламова. Возлюбленная прилетела, они повстречались. А на утро...
       Верхоламов заскочил на БТР, к нему на броню запрыгнул лейтенант, за руль усадили солдата и погнали. В Джабаль, догонять колонну.
       На водопаде они попали в засаду. В БТР ударила противотанковая граната. БТР выдержал, не заглох и продолжил движение. Тогда душманы произвели второй выстрел. Верхоламов запрыгнул внутрь БТРа на своё командирское место. И вторая граната кумулятивной струёй прожгла броню, спинку кресла и вместе с креслом прожгла Олега Владимировича. Он погиб на месте.
       БТР не заглох и от второго попадания. Опытный солдат, опытный водила пригнал дымящийся БТР на наш пост в Анаву.
       Результат удручающий: водила жив, а два офицера убиты. Лейтенанту в затылок попала пуля. Душманы стреляли из автоматов им вдогонку. Попали лейтенанту в затылок.
       Казалось бы – нелепая случайность? А теперь, давайте разбираться. Нелепая ли?
       За подбитую единицу нашей бронетехники ЦРУшники платили душманам по 30 000 американских долларов. Средняя зарплата по стране тогда была 10 американских долларов США. Есть смысл сидеть с гранатомётом и караулить? Конечно, есть. Даже вшестером есть смысл сидеть целый год и ждать, когда кто-нибудь на одной машине, на одном БТРе, да хоть на одном танке попробует прорваться. Главное, чтобы на одном. Ты выстрелил в него из гранатомёта – и всё! В тебя стрелять некому. Сиди и жди такого рискованного. И дождёшься. Обязательно дождёшься…

Вон, сколько техники намолотили. Это тот самый водопад. Вон, гусеницы валяются и башни, и две Боевых Машины Разграждения. И ещё в кадр не попало много техники. А сколько отсюда всякого разного подбитого эвакуировали – не перечесть. А всё потому, что дорога здесь петляет. Ручей с водопадом прокопал ландшафт. И ты, хочешь или не хочешь, но здесь ты сбросишь скорость и начнёшь черепашьим шагом объезжать овраг по этой петле. А тебя тут уже ждут. Тут всегда ждут! Рыл пять-шесть сидят с гранатомётом и ждут. И летит тебе в борт граната. Если ты ещё едешь, то ты делаешь на петле разворот и подставляешь второй борт. В тебя пошла вторая граната.
       Ну, и как?! Поедешь здесь проскакивать на одном БТРе? Есть шанс проскочить? Рискнёшь?!
       ПапаОлег рискнул – и погиб. Он был классный, он был весёлый. Он никогда не дрючил солдата, не напрягал. С ним было легко и весело. Мы, солдаты, мы его обожали. С таким командиром служил бы и служил, все два года, до самого дембеля. Если доживёшь, конечно же...
       И вот, я стоял после всех событий и горестно думал своей коротко стриженой солдатской башкой. Что лучше? – Стоять рядом с ярым Хайретдиновым и смотреть, как возле дымящейся тропы валяются тела пятнадцати душманов. Или лежать на земле возле дымящегося БТРа? Мне, почему-то, хочется стоять рядом с Хайретдиновым. Теперь мне хочется – рядом с Хайретдиновым.
       Раньше я был молодой и дурной. Раньше я этого не понимал. Я не понимал, что это – закономерность. Это – не «воля случая», не «звёзды сошлись». Это – обыкновенное, нормальное здравомыслие и чёткий расчёт. Если у тебя солдаты на посту ведут наблюдение. Если солдаты не спят, не играют в карты, а сидят, просматривают вверенные им сектора. Если любой вызванный тобой солдат прибывает, как положено, и выполняет поставленную задачу, как положено. Даже под пулями. Особенно – под пулями. Если расчет АГСа манипулирует лентами и гранатами, как профессиональные жонглёры в цирке. Если душманы замечены на марше, застигнуты врасплох, и у них нету ни одной секунды, чтобы выстрелить в тебя…
       Только в таком случае ты будешь жив, будешь стоять и смотреть, как дымиться разнесённая разрывами, вместе с душманами, тропа. Это стоит нервов. Это стоит напрягов и усилий. Но это обеспечит тебе победу и, в конечном итоге, ты будешь жив.
       И вот, через два месяца после ухода Хайретдинова с Зуба Дракона, я стою и думаю, что, всё-таки, лучше быть уставшим, но живым. Или – лучше на расслабоне доехать до засады и лечь возле дымящегося БТРа? Или, всё-таки, пусть лучше пять бойцов работают, как винтики в едином механизме под командованием грозного Прапора. Пусть эти пятеро победят 15 душманов, и сами останутся живы! Может, лучше задолбаться и выжить, чем расслабиться и заплатить за расслабон своей жизнью?..
       На моё счастье, Рязанов не планировал переводить меня в Восьмую роту. Мне в жизни не пришлось делать выбор, к какому командиру пойти во взвод. Потому что по молодости я сделал бы неправильный выбор.
Выбор, который, быть может, стоил бы жизни…